Наконец наступил день переселения людей в бараки. Их снова вели, как преступников, охраняемой колонной по чужому, угрюмому городу. Февраль вступил в свои права, резкий ветер пробирал до костей, забрасывая лица снегом и перехватывая дыхание. Лизоньку нёс на руках Михаил, упрятав малышку под полушубок. Рядом, стараясь не отстать от отца, шагали его сыновья. Ванятка, как молодой упрямый бычок, наклонив голову, стремился вперед, споря с ветром. Анна и Мария, прижавшись друг к другу, шли следом, скрываясь за широкой спиной Михаила. Дорога местами была переметена, и ноги постоянно вязли в убродном снегу. Наблюдая за Ваняткой, Анна вновь подумала: Хорошо, что здесь нет Павлика. Ведь он бы сейчас голодал и страдал вместе с нами, и как трудно было бы мне сейчас с двумя детьми…

Она поймала себя на том, что уже не надеется на помощь мужа, как будто его не было и вовсе. В первый момент она ужаснулась этой мысли, но потом, вспоминая их совместную жизнь, осознала, что ей всегда приходилось рассчитывать только на себя. Все житейские вопросы приходилось решать одной. Раньше она как-то и не задумывалась, что Пётр никогда не был для неё опорой. Обида попыталась змеёй вползти в душу женщины, но Анна упорно отогнала её прочь. Она страстно любила мужа и всячески оправдывала его, споря с собой.

В раздумьях Анна не заметила, как они вошли на территорию, огороженную забором. Справа высилось большое строение, также ограждённое забором. Вдалеке виднелось ещё несколько строений толи бараков, толи конюшен – нечто похожее большой на конный двор. Вблизи ворот стояло три новых барака из тёса, и заложены основания ещё для двух.

– Меня тут за «старшо́го» определили, – сказал мрачный бородатый мужчина средних лет, когда шлагбаум за колонной людей опустился. – Размещаться станем здесь, тесновато, конечно, будет, но деваться некуда. Чем быстрее поставим ещё два барака, тем лучше для всех нас. А пока терпите! Вы, мужики, отправляйтесь сейчас на работу, по своим местам, а баб, по одной от семьи, и ребятишков тут сегодня оставляю, обустраиваться, – и распахнул дверь в их новое жилище.

Помещение было оборудовано сплошными двухъярусными нарами, разделёнными только центральным проходом, сочно пахло деревом. После каменных стен Пассажа это помещение с низким потолком показалось несчастным женщинам раем. Около входной двери и в противоположном конце барака были установлены печки-буржуйки, дрова в них потрескивали и горели весёлым огнём, что создавало видимость уюта. Источник тепла – всегда символ надежды. Многие облегчённо вздохнули.

– А столов-то нету. Как же мы есть-то будем? – обратилась одна бойкая женщина к старшому.

– Будут столы, погодьте, бабоньки! Сегодня изладим, – ответил мужчина, оглядев столпившихся баб и подростков. – Вот ты! – указал он на Андрея, сына Марии. – Я приметил, парень толковый, подбери-ка ребят постарше и займись, а я потом пособлю.

Женщины стали занимать места на нарах, развязывая узлы и котомки, извлекая оттуда скудную утварь и пожитки. Анна хотела было пройти в середину барака, чтоб устроиться подальше от двери, но Мария остановила её.

– Сюда, Нюра! Миша велел это, крайнее, место занять, – сказала она с нажимом.

– Так холодно же будет от двери, – попыталась возразить Анна.

– Ничего, ничего, зато печка рядом, бог даст, не замёрзнем! Ванятка, займись-ка Лизонькой, только не раскутывай её пока, ишь, сколько холоду напустили, мы скоро придём, сынок. Пошли, Нюра.

Они направились к конному двору, где Мария давно заприметила большую копну соломы.

– Накладывай, Нюра, соломку, да плотнее, чтоб больше вошло! Ты видела – нары-то совсем голые, – раскинула она простыню.

– А если нас увидят, тётя Маня? – озиралась Анна по сторонам. Не привыкшая брать чужого, женщина стояла в оцепенении.

– Нюра, не стой! Не для себя, для ребят хоть будет постилаха… – прошептала Мария и осеклась.

Из-за копны вышел «старшой»:

– Что примолкла? Ишь ты, какая разворотливая! Ладно, не бойтесь, бабы, берите, и другие пусть идут, только на всех всё одно не хватит. Мужики из деревни ещё обещали подвезти. Только сено не трогать! Для коней сено! – внушительно произнёс он последние фразы и, круто развернувшись, ушёл.

Мария опустилась на снег, рядом с копной и заплакала, глядя на свои дрожащие руки. Она тоже за всю жизнь не брала крохи чужого. В великих трудах они с мужем держали хозяйство, растили детей, приучали их трудиться и жить по совести, прямо смотреть на людей, глазами честного человека – труженика. Но всё рухнуло, когда Михаил отказался отдавать лошадей и вступать в колхоз.

– Не плачь, тётя Маня. Мне кажется этот дядька хороший, а только с виду суровый. Давай свяжем концы, – Анна уже успела уложить солому на простыню.

– Прости, доченька. Слабость это, а нам сейчас нельзя быть слабыми. Нельзя!

Они поволокли узел к бараку, а навстречу уже бежали женщины за соломой, и копна в мгновение ока растаяла – как и не бывало.

Андрей со «старшим» уже мастерили большой, длинный стол, почти во весь центральный проход, тут же группа ребят колотила длинные скамейки, женщины тоже не стояли в стороне, пилили доски, а кто-то и молотком ловко орудовал.

– Веселей, мужики! Веселей! Надо успеть, к вечеру всё сробить, – ласково подбадривал ребятишек Арсений (так звали «старшого»). – А ты, разворотливая, давай-ка к плите! Вона там, чайники, кружки, вёдра и остальное. По водичку к колодцу пока сбегай, – подмигнул он Марии и ухмыльнулся в бороду.

– А из чего готовить-то? – выступила вперёд Анна, закрыв собой Марию.

– А вы, бабы, кипятку наготовьте пока, потом видно будет, сегодня обещали не только хлебный паёк подвезти.

Под руководством Арсения работа спорилась, зимний короткий день пробежал незаметно, и к вечеру в бараке красовался стол, обитый алюминием, и скамейки. Из подручного материала, кто из чего, женщины спешно шили матрацы. В любой ситуации они стремятся создать уют, или хотя бы его подобие. Арсений и тут расстарался, добыв иголки и нитки.

– Ну, хлопцы, вот и управились! – присел к столу Арсений, выложив свёрток. – Ну, и где, черноглазая, твой кипяток? Присаживайтесь, мужики! Чаёвничать будем! Бабы, всех рябятишков сюда ведите.

Анна поставила восемнадцать алюминиевых кружек, по количеству находящихся в бараке детей.

– Пошто мало ставишь, дочка? – глянул на неё Арсений и развернул пакет. – На-ка, завари чаёк прямо в чайнике, – протянул он ей пачку чая.

В полной тишине восемнадцать пар голодных детских глаз смотрели на еду, как заворожённые. Арсений резал ножом хлеб и накладывал на каждый кусок ломтик сала. Привыкший бережно, с уважением относиться к хлебу, он делал это неспешно.

– Готово ли? – отвлёкся мужчина от своего занятия и натолкнулся на эти жаждущие детские глаза. – Твою ж мать… – заскрипел он зубами и отвернулся не в силах этого видеть.

– Несу, несу, дядя Арсений! – подбежала с чайником Анна и стала быстро разливать напиток по кружкам.

– В тряпочке сахар наколотый, покорми ребят и сама садись, там и на твой пай, дочка, – сказал он, не оборачиваясь, поднялся и присел на корточки к печке.

По щекам зрелого мужчины струились слёзы, бусинками стекая по бороде. Он свернул козью ножку и долго смотрел на угли, еле сдерживая бушевавший в душе огонь.

Своё хозяйство он вёл умело, всё ладилось в жизни, одна беда – бездетными они были с женой, но знать судьба такая. Грянула коллективизация, его обвинили в связи с кулаками и приговорили к выселению. Жена умерла на его руках, прямо во дворе дома, во время описи имущества. Всё потеряло смысл без Настасьюшки. Позволили, правда, похоронить её по-человечески, а он обещал сам прибыть к месту ссылки, и сдержал слово, чем заслужил доверие и был назначен помощником коменданта.

– Дядя Арсений, попей чайку тоже, – подошла к нему с кружкой чая и кусочком сахара Анна.

Мужчина смотрел на неё с нестерпимой тоской:

– Попей сама! Тебе дитё кормить надо. Ладно, пошёл я за работниками. Вы тут шибко-то не расстилайтесь, все придут – пошевелиться будет негде, – сказал Арсений и вышел, прикрыв плотно за собой дверь.

В бараке и правда стало тесно, когда ввалились с мороза мужчины и женщины, работавшие на комбинате. Рассчитанное на 200 человек помещение, приняло 250. Когда мужчины попили чаю и закусили хлебом (продовольственный паёк в тот день так и не привезли) Арсений выступил вперёд и объявил:

– В тесноте спать пока придётся. У меня тут не озоровать, баб не обижать. Прознаю – вздёрну на первой берёзе! – и обвёл присутствующих тяжёлым взглядом, от которого у каждого похолодело внутри. – На нарах не курить, а то сгорим тут все к чёртовой матери. А щас – всем спать!

Он легко подтянулся на сильных руках и перемахнул на второй ярус. Снова пришлось спать вповалку, но это уже был не холодный пол Пассажа, и можно было на ночь расстаться с верхней одеждой. Вскоре барак погрузился в сон.

– Миша, приезжал Григорий? – шёпотом осведомилась Мария. Они с Анной и детьми лежали в середине, между мужем и Андреем.

– Нет. Видать труса празднует. Мужики говорят, что отказался он от нас и в активисты записался. Что же, понять его можно – свою семью спасать надо, – вздохнул мужчина.

– Как же теперь? Что делать-то будем? – огорчилась она.

– Спи, Машенька. Что-нибудь придумаем, – он поднялся, накинул полушубок и вышел на улицу.

Мягко, как кошка, спустился на пол Арсений и вышел следом. Мария забеспокоилась, так как мужчины долго не возвращались, но когда скрипнула дверь, она притворилась спящей.