Поступали новые этапы раскулаченных, однако больше ни одной семьи не прибыло из родных мест. Анна томилась в ожидании и надежде получить весточку от мужа. Холодные, безнадёжные дни тянулись долгой суровой нитью, веретено времени мотало и мотало бесконечную серую пряжу. Смириться со своим теперешним положением Анна не хотела и не могла. Беспокойство и тревога за сына нависали снежной лавиной, готовой сорваться в любую минуту, сметая всё на своём пути. Несчастная мать уже находилась на грани помешательства, но сознание вновь спасало её, навязывая светлые воспоминания.

Ясный, залитый солнцем день, в тени цветущей, раскидистой яблони свёкор забавляется с Павлушей, через открытое окно слышно воркование деда и заливистый смех мальчика. На сердце матери покой и радость, она шьёт сыночку маленькую, но настоящую косоворотку и уже видит перед глазами узор, который будет на ней вышит.

– Нюра! Нюра, да иди же скорее сюда! – донёсся, ставший вдруг осторожным и тихим голос свекра. Анна стремглав выбежала на крыльцо и замерла – неуверенно ступая, Павлик делал первые самостоятельные шаги. Маленькие ручки балансировали в воздухе, лучики солнца искрились в русых кудряшках, он был похож на ангелочка, спустившегося с небес. На стук хлопнувшей двери малыш обернулся и, потеряв равновесие, мягко повалился на траву, но крепкие руки деда подхватили его, не позволив упасть:

– Пошёл! Аннушка, он пошёл! – радостно кричал свёкор, подбрасывая внука вверх. – А ну-ка, мужик, топай к мамке, – бережно поставил он малыша на землю.

– Сыночек, иди ко мне, мой золотой… – протянула Анна руки к сыну и присела на колени.

– Почуй, внучёк, землю, почуй её матушку под ногами! Не спеши! Ты, Нюра, не торопи его, – ласково приговаривал дед.

Одной рукой он удерживал на месте Павлика, а другой легонько похлопывал его по ножкам. Уловив момент, когда они обрели устойчиовсть, Павел Петрович отвёл свои руки в сторону, предоставив малышу свободу и тот, слегка покачиваясь, пока что неуверенно, направился к матери. Эти десять лёгких, как пёрышко, шажков отдавались в душе матери великой радостью, хотелось вскочить и ринуться навстречу, но Анна терпеливо ждала. Наконец, малыш упал в её руки, осилив первую свою дорогу.

***

Здесь, в заточении, Анна реально почувствовала его тёпленькое тугое тельце, милые ручки, крепко обнимавшие её шею и, спасительные для души и разума, в данный момент, слёзы потекли из глаз женщины.

Грех отчаиваться! Надо жить и бороться! – пронеслось в голове, и эта жизнеутверждающая мысль показалась ей знакомой. Бежать! Надо отсюда бежать! Но как? Она придумывала различные варианты побега, но ни один не казался ей осуществимым.

Началась третья неделя её пребывания в ссылке. Тем временем, полным ходом шло как строительство бараков для вновь прибывших спецпереселенцев, так и Ирбитского диатомитового комбината. На третьем этаже, ещё не достроенного основного корпуса завода уже шла формовка кирпича вручную – на «хлопушках». Одновременно строились подготовительные цеха: кузнечно-слесарный, лесопильно-столярный и электростанция. Мужчин, женщин, в том числе и несовершеннолетних детей 12–14 лет, которые работали наравне со взрослыми по десять-двенадцать часов, с утра уводили на работу. Анна с Лизонькой, Ванятка, да ещё несколько малышей оставались запертыми в огромном помещении. Она усаживала деток в кружок и читала наизусть сказки Пушкина или народные сказки, которых помнила несметное количество. Дети льнули к ней и слушали тихий ласковый голос словно завороженные.

– Тётя Нюра, расскажи ещё, – просили они, и ручейком текла новая сказка.

Старинное здание, задуманное изначально как театр, не казалось уже таким угрюмым, но бежать из него было невозможно. Над большим помещением, где ночами вповалку спали вернувшиеся с работы голодные, обессилевшие люди, располагались ещё два этажа-яруса, Анна изучила каждый доступный уголок помещения, но всё было напрасно. Нет, ничего не получится, надо дождаться перевода в бараки, может там появится возможность. Обязательно появится! – убеждала она себя.

– Спасибо тебе, Нюронька, что за Ваняткой приглядывашь! Он даже повеселел маленько, ночью всё твои сказки пересказывает. Откуда ты, доченька, знаешь-то их столько … – сказала вернувшаяся с работы Мария, пытаясь снять платок с головы. От усталости и холода руки не слушались, но она все-таки стащила его и облегчённо вздохнула. Узел густых, длинных, русых волос размотался и упал, покрывая тело женщины до колен.

– В детстве много читала. Садись, садись, тётя Маня! Сейчас кипяточку принесу! – согревая руки Марии в своих ладонях, ответила Анна.

– В детстве… сама ещё дитё… Успеется с кипяточком, ты рядышком вот присядь-ка, – она устало опустилась на солому и зашептала на ушко: – Лес для стройки возят мужики из Волковой, а там кум наш живёт, вот Михаил и передал ему весточку, может Григорий приедет. Вместе и обмозгуют как отсюда выбраться.

– Надёжный хоть человек-то? – распахнула глаза Анна.

– Да кто его знает, вроде самостоятельный раньше был мужик, только время сейчас больно худое, Нюронька. Но хоть какая-то надежда, – прошептала Мария и, отстранившись, добавила обычным голосом, – ты неси, доченька, кипяточку-то, неси!

На лёгкой ноге, молодая женщина быстро вернулась с горячей водой:

– Вот, тётя Маня… погрейся.

– Не слушаются… ломит… – виновато улыбнулась Мария, пытаясь взять кружку. Анна вновь принялась бережно растирать её руки, согревая своим дыханием.

– Ты холодной принеси, Нюронька, холодной водички… – скрывая слёзы, попросила женщина.

Анна метнулась было за водой, но Ванятка уже спешил навстречу с чашкой холодной воды.

– Вот молодец! Ты вспомнил! – улыбнулась Мария, окуная тряпицу в холодную воду и крепко отжимая. – Я дома его заставляла воду с подоконников собирать, когда набегается на морозе и ручки замёрзнут. Нельзя холод теплом загонять в кости, болеть потом рученьки будут, ты запомни это, Нюронька. Вот, а теперь давай твой кипяток, – и она стала потихоньку, маленькими глоточками отпивать горячую воду. – Ну, слава тебе, Господи! Отошли маленько.

Не получавшая от родной матери ласки, Анна прониклась к этой чужой, но ставшей за короткий промежуток времени близкой, женщине дочерними чувствами. Она вдруг осознала, что никогда не ощущала материнской любви и заботы. Как странно, думала она, как странно, что посторонний человек порой становится ближе родного.

– Давай я тебя причешу, тётя Маня, – сказала Анна, заметив, что Мария ищет гребень. Хорошие волосы украшают любую женщину, а эта, кроме шикарных волос, наделена была ещё и настоящей русской красой. Высокий лоб, правильные черты лица и открытые голубые глаза в обрамлении длинных ресниц делали её незабываемой.

– Отстричь что ли, замаялась уже с ними, да и мыть негде… обовшивеем тут все скоро, – как обычно, сама с собой разговаривала Мария, отдав голову в заботливые и ласковые руки Анны.

– Я тебе отстригу! Думать не моги! Потерпи, Машенька! – присел рядом Михаил, согревая жену взглядом, хранящим не только любовь, но и боль.

Всегда уверенный в своих силах, привыкший самостоятельно и достойно решать любые бытовые вопросы, мужчина страдал от того, что не может изменить бедственного положения, в котором оказалась семья, и винил в этом себя.

Будучи чутким человеком, Анна ощутила эти душевные муки, ей захотелось обогреть и утешить его, а главное – было чем.

 ***

Днём, когда люди были выведены на работу, а малые дети, убаюканные сказками Анны, спали, дверь Пассажа распахнулась и на пороге появилась угрюмая женщина, она уже не раз появлялась здесь, добавляя керосин в лампы. Пока она молча выполняла свою работу, охранник всегда стоял внутри помещения около двери. Сегодня, как и прежде ни на кого не глядя, переходила она от лампы к лампе. Около одной замешкалась, безрезультатно пытаясь снять её со стены.

– Чего расселась! Пособи! Не видишь, что ли, девка, живо! – грубо окликнула она Анну.

Оставив детей, Анна поспешила к женщине, но в силу своего маленького роста не могла дотянуться до злополучной лампы. Женщина поставила бидон по другую сторону колонны, скрывшись от глаз охранника, и сняла лампу сама.

– Наливай! – прикрикнула она. Анна потянулась было за бидоном, но женщина легонько оттолкнула её, молниеносно выхватив откуда-то свёрток. – Спрячь! – прошептала, приложив палец к губам, и нарочито зло и громко сказала, – Пошла вон! Неумёха! – и отправилась дальше также неспешно выполнять свою работу. От её голоса проснулись дети, и заплакала Лизонька, Ванятка, поднял девочку на руки и стал успокаивать.

Анна спрятала сверток за пазуху и стояла в полной растерянности, опершись спиной о колонну.

Это хлеб! – колотилось сердце голодной женщины. – Хлеб! Когда дверь Пассажа захлопнулась за конвоиром, Анна достала свёрток и отломила четвёртую часть, остальное опять завернула в тряпицу и спрятала.

– Ребятки, смотрите, что я нашла! – она сняла с головы платок, расстелила его и, разломав хлеб на куски, раздала детям. – Только помаленьку кушайте, не торопитесь, и никому не сказывайте! Хорошо? Никому! – повторила она строго, тщательно собирая с платка крошки и отправляя их в рот.

– И маме не говорить? – спросила бледненькая, явно не здоровая, девочка лет пяти.

– Маме можно. Маме всегда надо говорить правду! – ответила Анна, поправляя ей косички.

Смотреть на голодных детей не было сил. Хлеб растаял моментально. Паёк, состоящий из 300 граммов хлеба в сутки, родители почти полностью отдавали детям, но растущему организму было этого недостаточно.

– Покушали маленько, вот и хорошо, а сейчас снова давайте спать, и мы с Лизонькой тоже поспим, – ворковала Анна, укладывая детей.

– А ты… а тебе, Нюра? – подошёл к ней Ванятка, держа хлеб в руке, оказывается он его не съел.

– Кушай деточка! Кушай! – торопливо сказала Анна, убаюкивая дочку.

– Нет, Нюра! На! – по-взрослому решительно сказал мальчик и протянул ей свой кусок. – Я не стану есть один!

– Хороший мой, солнышко, – привлекла его к себе Анна. – Ну, давай разделим, моя ты добрая душа…

Они сидели, обнявшись, и потихоньку, с наслаждением ели поровну поделенный хлеб, смакую каждую крошечку.

 За что? За что так страдают дети? Господи, милостивый! За что? Хорошо, что среди них нет Павлика. Правильно все же поступил Петр… только где они сейчас, мои золотые…

***

– Дядя Миша, вот хлебушек и вода ещё у нас есть горячая, – протянула она ему остатки ржаного хлеба. – Мы уже ели. Правда, Ванятка?!

– Правда, тятенька! – подтвердил мальчик, не отводя взгляда от отца. Дети рано взрослеют в подобных ситуациях и, хотя голодные спазмы постоянно мучили ребёнка, он терпел и не жаловался. – Ешьте! Расскажи, Нюра, ещё сказку, – отвернулся он от отца и потянул её в сторону.

Сильный дух, переданный родителями ребёнку с молоком матери, позволил восьмилетнему мальчику пересилить голод, но находиться рядом и смотреть, как едят другие, он все-таки не мог. Анна почувствовала и это.

– Подожди, солнышко, – погладила она его по голове. – Сейчас Лизоньку возьму, давай походим маленько, слушай, мой хороший – В некотором царстве…

Михаил, погруженный в думы, поднёс в ладонях хлеб к лицу и всем свои существом, каждой клеточкой, вдохнул знакомый с детства, родной запах. Ему виделось большое поле колышущейся, янтарной, спелой ржи с тучными колосьями, он явно слышал их шуршание:

– Поспела… убирать пора… – произнёс мужчина в забытьи.

– Что убирать, Миша? Ты о чём? – забеспокоилась Мария.

– Так, Машенька, ни о чём, – опомнился он. Разломил хлеб на пять частей и обратился к старшему сыну:

– Позови, Андрейка, Нюру с Ваняткой, не дело это!