Прошёл ещё год, в трудах и заботах сельских время летит незаметно. Однажды летом, вернувшись из Каменска, Фёдор Николаевич заявил:

– Готовь, мать, приданое для дочери!      

– Как… приданое? Мала она для замужества, шестнадцати ещё нет, – растерялась Варвара.

– Ничего не мала! Кланьку вон уж выдали, и нашей пора. Сама ведь не отпустила Нюроньку учиться! Как Дарья настаивала! Да что теперь об этом толковать! – махнул он рукой. – Пусть замуж идёт. Я уже Орлову слово дал!

Варвара боязливо взглянула на мужа и обижено поджала губы, в таком тоне он с ней никогда не разговаривал.

– Конечно, не родная она тебе, вот и хочешь поскорее столкнуть в работники к Орловым…

– А то она у тебя мало работает! Не говори, чего не следует! Сама знаешь, пуще других детей её люблю! Слово, говорю, дал! Жди сватов на неделе! Если Орлов негож, то не знаю какого вам с дочерью ещё жениха надо! – и Фёдор Николаевич вышел, резко захлопнув за собой дверь.

Варвара, в сердцах, загремела чугунками.

Нюра сидела за кроснами не шелохнувшись, румянец покрыл её лицо. Значит, за Петра сватать будут! – обрадовалась девушка. Сердце забилось с такой силой, что готово было вырваться из груди. За этот год она видела Петра лишь издали несколько раз, и он не обращал на неё никакого внимания. Поделиться радостью было не с кем, подружка вышла замуж за весёлого гармониста, с которым уехала жить в Каменск, и девушка теперь доверяла свои думы только узорам на рушниках и рубашках.

***

Свадьбу сыграли на Покров, тихо, без особого блеска и показного шика. Молодых сразу поселили отдельно в небольшом домишке, стоящем в отдалении от усадьбы Орловых. В селе поговаривали, мол, чего было ожидать от Орлова – богач! Вот и не захотел сироту пускать в дом. Однако у свёкра были свои планы на этот счёт.

Нюра не обманула его надежд и к концу следующего лета подарила внука-богатыря Павлушу, названного в честь деда. Она поспевала и за ребёнком ухаживать, как положено, и хозяйство вести достойно. Мальчик рос здоровым и смышлёным. Каждую свободную минуту Павел Петрович старался проводить с внуком. Слушая доносившееся из дома пение счастливой Нюры, он отдыхал душой.

Добрая девка досталась Петру! Ой, добрая! Не ошибся я всё-таки, и меж собой у молодых вроде ладится, рассуждал он, щекоча бородой внука. При любом удобном случае Орлов старался чем-то одарить любимую сноху – то серьги из города привезёт, то отрез на платье.

Однако не всё было так в молодой семье, как виделось отцу. Пётр покорился его воле, женившись на Нюре, следуя общему правилу: стерпится – слюбится. Он видел и чувствовал, что она любит его и сам старался полюбить, но сердце принадлежало другой – дочери местной активистки Марфы Пироговой, той самой Наталье, которую в его присутствии когда-то оскорбила подружка Нюры. В Наталье не было жизнерадостности Анны, всегда весёлой, порою даже озорной, а главное, так трепетно и нежно его любящей, но сердцу не прикажешь. Встретив случайно на улице Наталью, он приходил домой в подавленном состоянии, ничего не было мило: ни чистый и ухоженный дом, ни щебечущий птенчик Павлуша, ни жена. Он молча ужинал, ложился в постель и отворачивался к стене. Нюра ничего не замечала, оправдывая состояние угрюмого мужа усталостью. Она жила в волшебном, ею придуманном мире, была счастлива, пьяна своей любовью и не хотела отрезвляться.

Павлуше шёл уже четвёртый год, когда страна приняла курс на коллективизацию. Павел Петрович становился мрачнее день ото дня. Однажды он усадил молодых супругов напротив себя и объявил:

– Имущество и скот я решил передать колхозу, всё равно отнимут. Времена нынче смутные, мы с матерью уезжаем, а вы тут пока жить станете. Вас не тронут, надеюсь единственную корову не уведут.

– Как же мы одни, тятенька? – робко спросил Пётр, не поднимая взгляда на отца, поглаживая русую головку сына. Немного растерянная, Нюра сидела рядом, но, в отличие от мужа, смотрела на свёкра спокойно и прямо. Орлов не отреагировал на вопрос сына, а обратился к невестке:

– Так надо, Анна! – произнёс он с нажимом. – Может, ещё переменится власть, и заживём по-старому. А пока терпи, дочка… – потеплела интонация его голоса на последней фразе.

Сами собой навернулись слёзы, ему жаль было оставлять своего никчемного, не приспособленного к жизни парня, внука и эту остроглазую, умную и старательную молодую женщину, но и лишаться нажитого состояния он также не был намерен. Он подошёл к сыну и обнял его, затем подхватил на руки Павлушу и крепко прижал его к своей груди, прощаясь, но глубоко в душе надеясь скоро вернуться, затем привлёк к себе Анну:

– Надейся, дочка! Веры не теряй!

Время действительно было смутное и неопределённое. НЭП доживал последние дни, полным ходом уже шло закручивание гаек. Колхозы то создавались, то разваливались, то вновь создавались. Насильственное нарушение многовекового уклада жизни вызывало протест. На Украине, Кубани, Кавказе, Урале, в Сибири и других регионах вспыхивали массовые крестьянские волнения и мятежи.

Обладая аналитическим умом, будучи человеком деловым и достаточно образованным, вращаясь в городе в различных кругах, Павел Петрович отчетливо представлял действительное положение дел в стране.

Следом за Орловым и отчим Анны, Фёдор Николаевич, с семьёй покинул село и отправился на жительство в Каменск, где обосновались его старшие сыновья.

Здравомыслящие люди, понимая, что адская машина уже круто повернула их жизнь, уезжали с насиженных, намоленных веками мест, спасая себя и близких. Уезжали в неизвестность, в города, на стройки, бросая хозяйство, в которое было вложено неимоверное количество пота и сил – «самораскулачиваясь», и это было правильным выбором, поскольку крестьянство ожидали небывалые по жестокости времена.