Повозка всё удалялась и удалялась, и вскоре скрылась за пригорком. Нюра, смахнув набежавшие слезинки, побрела было к дому, однако ноги сами понесли её на берег Синары, на то место, где они с Васильком проводили долгие счастливые и тихие часы. Она присела на большой валун, ещё недавно служивший им вместо сидения. Обычно они садились друг к другу спиной и углублялись в чтение. Никто и ничто здесь не отвлекало их от любимого занятия, было тепло и спокойно.

Отец отправил Василька в Каменск учиться в реальном училище. С отъездом брата ушло и детство Нюры. Никогда уже она не почувствует за своей спиной его спину, не подарит ему своих рисунков, и никогда больше им не суждено встретиться.

Камень ещё не просох от утренней влаги и показался ей холодным и чужим.

Как же он будет там один в Каменске? Ещё не испытанное чувство одиночества и тревоги за брата накрыло девочку с головой. Папка говорил, что это огромный город, думала Нюра, пытаясь его себе представить, припоминая иллюстрации прочитанных книг.

– Нюронька, мама зовет, к нам тётка Дарья приехала! Я тебя давно уже ищу, – протараторила подбежавшая Маруся.

– Сильно мама сердится? – спросила Нюра, заглядывая в глаза малышки и заботливо утирая её вспотевший носик и щёчки.

– Да нет! Они твои картинки разглядывают да чай пьют, – увертывалась от рук сестры Маруся.

Дарья, двоюродная сестра матери, монахиня Колчеданского женского монастыря, не часто наведывалась в гости, и потому каждый её приезд был для детей настоящим праздником. Она всегда привозила им много подарков и сладостей.

Это была высокого роста стройная женщина с красивыми, карими, живыми глазами, которые никак не сочетались с нарядом монашки. По приезду она сразу его снимала, надевая обычную женскую одежду.

– Ух, ты мой аргамачонок! – обласкала она взглядом Нюру, и тут же обратилась к Варваре:

– Учиться надо девке! Большой талант у неё к рисованию. Нельзя Божий дар губить! Училище посещать будет, там ведь не только мальчики учатся, девочки тоже, а жить будет при мне, в монастыре. Пора к серьёзному делу Нюроньку пристраивать.

– Учиться… да ещё и с парнями!? Господь с тобой, Дарьюшка! Да и лён нынче уродился небывалый. Кто помогать будет? Не пущу! – поджав губы, решительно сказала мать, как отрезала.

При Колчеданском монастыре населенцы занимались ткачеством, переплётом книг, иконописью, златошвейным и белошвейным ремеслом. Кроме того, монахини были самыми образованными в округе людьми благодаря тому, что когда-то при монастыре была открыта школа, славившаяся на всю округу своими педагогами. Позднее монастырская школа была преобразована в реальное училище, которое находилось на содержании земства и к монастырю отношения уже не имело, причем считалось лучшим реальным училищем на Урале.

Возможно, иначе сложилась бы жизнь Нюры, согласись тогда мать с предложением тётки Дарьи. Перед человеком всегда незримо лежат две дороги, одна – прямая и гладкая, другая – ухабистая да кривая, но не всегда он волен выбирать по которой идти.

***

Нюре шёл пятнадцатый год, из глазастой худышки она превращалась в аккуратную, ладную девушку. Чтобы казаться повыше ростом, она укладывала свои тугие косы на голове короной, от того выглядела старше своего возраста. Парни уже посматривали на Нюру, но приближаться к ней побаивались, опасаясь быть осмеянными, уж больно остра она была на язык, как и её неразлучная подружка Клава. Объектом же Нюриного внимания и тайных дум был Пётр Орлов – сын богатого, предприимчивого мужика.

Его отец, Павел Петрович Орлов владел маслобойней, мельницей, а в период расцвета НЭПа наладил ещё и кожевенное производство, чем нажил неплохое состояние. Произведённую продукцию увозил в Каменск, где держал несколько торговых лавок. Пётр был его единственным сыном, однако такой хозяйственной хватки, какая была у отца, он не имел. Рослый и сильный парень был трудолюбив, но застенчив, к грамоте также не проявлял интереса, проучившись два года в церковно-приходской школе, не захотел дальше учиться и большую часть времени проводил на конюшне. Видя такое отношение сына к учебе, отец сказал: «Нечего штаны зря протирать. За конями тоже хороший уход нужен».

Павел Петрович не раз сетовал на то, что из сына не получается настоящего хозяина и сожалел, что некому будет передать дела. Оставалось одно – ждать наследника. Может из внука выйдет хозяин, надеялся он, и присматривал для сына невесту. Наиболее подходящими на роль снохи, он считал Клаву и Нюру.

Обе из зажиточных и работящих крестьянских семей. Клавдия постарше, но уж шибко весела, порой даже легкомысленна – не удержать ей в руках хозяйство и мужа недотёпу. Нюра молоденькая ещё совсем и сирота, тоже девка бойкая, но в меру. Говорят, большая рукодельница и умница, значит, дом вести правильно будет – более подходящий вариант. Ладно, пусть подрастет, решил он, окончательно определившись с выбором будущей снохи.

Осень 1923 года выдалась на удивление теплой да ласковой. В селе праздновали «дожинки». Мужики и бабы, довольные и нарядные сидели по избам за праздничными столами. Хлеб убран, теперь можно немного отдохнуть и повеселиться.

В гости к Фёдору Николаевичу пожаловал Орлов-старший. Толковали об урожае, и предполагаемых ценах на продукты, которые можно будет назначить на торгах в Каменске, или в Ирбит махануть – вот, мол, где оборот!

Нюра, вышивая узор на косоворотке брата Андрияна, сидела, как на иголках, вытягиваясь, будто бы распрямляя спину, в действительности же для того, чтобы глянуть в окно. На ней была новая красивая кофточка с оборками на груди – недавний подарок отчима, и чёрная тщательно отглаженная юбка, подчёркивающая её ладную фигуру. Наконец в окошке показалось лицо Клавы.

– Папка, можно мне на веселье сходить… ненадолго, – дождавшись паузы в разговоре взрослых, тихонько спросила Нюра, не поднимая глаз от вышивки.

– Беги, беги! Нюронька! Эвон Кланька уж маячит под окошком. Да смотри! Голова на плечах! – нарочито строго произнёс Фёдор Николаевич, хвалясь перед Орловым её скромностью и покорностью. Нюра не спеша отложила рукоделие, расправила оборки на кофточке и выскользнула за дверь, мельком взглянув в зеркало.

– Хороша дочка растёт… – проводил её взглядом Орлов. – Налей-ка ещё чайку Варвара Артемьевна.

Отчим горделиво погладил курчавую окладистую бороду, довольный собой и падчерицей:

– Может чего покрепче, Павел Петрович?

– А что! Сегодня можно и покрепче, – согласился Орлов.

Молодёжь собралась за околицей. Вечерело, с берега Синары тёплый ветер доносил голосок гармошки. Подружки чуть ли не вприпрыжку туда и направились. Подойдя поближе, они сбавили шаг, стараясь не показывать охватывающую обеих радость. Девчата сидели около гармониста на лавочке и пели, парни табуном стояли в сторонке, до плясок ещё дело не дошло. Клава быстрым взглядом отыскала среди ребят Петра Орлова:

– Вот он! – подтолкнула она подругу.

– Да вижу! Вижу, тише ты! – прошептала Нюра подруге, крепко сжав её руку.

Гармонист, завидев девушек, а точнее Клаву, заиграл «Барыню». Из молодых людей сразу образовался круг, однако никто не решался выйти первым – все сохраняли степенность.

Нюра выпустила из своей руки Клавину, и та, как птичка, выпорхнула на круг, и пошла… пошла, сложив руки на груди, кокетливо и озорно двигая плечами. Лучшей плясуньи не было на селе! Каждый из парней застыл в надежде и ожидании – около кого же остановится Клава, вызывая на танец. А та плыла и плыла… пританцовывая и зажигая окружающих своей энергией и задором. Пройдя весь круг, она остановилась напротив гармониста, и разразилась дробь, которую сменяли легкие и плавные движения ног, обутых в жёлтые полусапожки на каблучке, сшитые на заказ. Гармонист выпрыгнул навстречу Клаве и пошёл за ней пританцовывая, а иногда, не переставая играть, пускался вприсядку, выделывая при этом замысловатые коленца. Клава то раскидывала руки, двигаясь спиной вперёд, как бы увлекая за собой партнёра, то легко и равнодушно отворачивалась от него, ускользая. Остальные в это время, притопывая и прихлопывая в ладоши, восхищённо наблюдали за танцующими.

Наконец развесёлая пара опустилась на лавочку. Клава принялась обмахивать лицо белым платочком с тончайшим кружевным узором по краям, а гармонист заиграл частушечную. Молодежь пустилась в пляс, один танец сменял другой. Только Нюра стояла около Клавы, бросая украдкой взгляды на Петра. Он также не выходил на круг, а сидел на соседней лавочке и смотрел на пляски. Вскоре к Петру подошла Наталья, девушка высокая и красивая, но очень худенькая, и присела рядом. Они стали о чём-то оживленно беседовать. Нюра положила руку на плечо подруги:

– Пойдем, Кланя, домой… уже поздно, мама ругать будет, – сказала она сквозь слёзы.

Клава моментально оценила ситуацию. Шепнув что-то на ухо гармонисту, она схватила Нюру за руку и потащила к скамейке, на которой сидели Петр и Наталья. Ничего не понимая, Нюра покорно следовала за ней. Клава плюхнулась рядом с Натальей, в глазах её заплясали озорные огоньки:

– Нюра, посмотри-ка, сколько юбок носит Наташка! Раз, два, три, четыре! Ой, Нюра… да там ещё есть! – внятно и негромко, но так чтоб слышал Пётр, проговорила Клава, чуть приподнимая подолы юбок Натальи. – Пойдём, Нюра, домой!

Клава стремительно встала, Пётр тоже поднялся и, не оглядываясь, ушёл. Уничтоженная выходкой Клавы Наталья осталась сидеть на скамейке, точно каменная.

Знала бы Клава, какого горя будет стоить Анне эта, как тогда показалось, невинная шутка.

***

За повседневной работой зима прошла незаметно. Варвара управлялась с хозяйством, в этом ей уже помогали Мария и Андриян, а Нюра пряла лён, ткала холсты и обшивала всю семью. В доме стояло двое кросен. Одни поменьше для полотна, а другие большие для половиков. Обычно в селе половики ткали в полоску, чередуя цвета. Нюра же ткала половики «выкладные» – на половичке вырисовывались ромбы с орнаментом внутри, а по краям располагались однотонные треугольники.

– Не половики, а загляденье! Чудо-рукоделенка ты у нас, Нюронька! – одобрительно говаривал Фёдор Николаевич, раскатывая по полу ещё не разрезанные рулоны красивых половиков.

На гулянья и вечёрки девушку больше не пускали. В доме работы полно, нечего зря шастать, строго говорила Варвара. Лишь иногда родители разрешали сходить до Клавы, или та забегала ненадолго, вот и все развлечения.

Нюра, сидя за прялкой, поджидала подружку. Пальцы болели от суровой льняной нити:

Хоть бы скорее Кланя пришла, отдохнуть бы маленько, – думала она с надеждой. Как будто услышав мысленный зов подружки, Клава тут же появилась на пороге:

– Здрасьте! – сказала скороговоркой и прошмыгнула в угол к Нюре.

– Здравствуй, Клавдея… – проводила строгим взглядом гостью Варвара, – слыхать, скорняк у вас живёт?

– Да! Чернёнку мне шьёт, почти уж готова, – поделилась новостью Клава. Нюра, с радостью оставив работу, растирала натруженные пальцы. Девушки о чём-то оживлённо зашушукались. Приехал отец, Нюра, как обычно, вышла его встречать, а Клава заторопилась домой, она побаивалась сурового на вид отчима Нюры.

– Нагостилась, попрыгунья? – поднялся из кошёвки Фёдор Николаевич

– Да, дядя Фёдор, домой побегу, чернёнку примерять.

– Ну, беги, беги… привет отцу сказывай!

Фёдор Николаевич даже в мелочах не хотел уступать отцу Клавы. Прознав, что портной сшил приталенный полушубок для Клавдии, он тут же перевёз скорняка в свой дом и заказал точно такой же для Нюры. Девушки договорились надеть обновки одновременно. И хотя зима была уже на исходе, Клава терпеливо ждала, пока шубка Нюры будет готова. Накануне опять гостила тётка Дарья, ещё раз пытавшаяся уговорить Варвару отпустить Нюру в Колчедан, но Варвара была непреклонна. Дарья привезла подружкам белые узорчатые шали тонкой ручной работы – монастырские мастерицы изготавливали такую красоту. Недолго думая, девицы намочили эти шали и вытянули их в длинные шарфы.

В воскресный день, надев на себя обновки, подружки отправились к обедне. Однопрестольная Преображенская церковь в Окуловой была необычайной красоты, освящённая в 1902 году, она восхищала своим величием. Девушки шли степенно, под ручку, аккуратно перешагивая проталинки, демонстрируя всем свою молодость и красоту и, конечно же, обновки. Но больше всего Нюре хотелось встретить в церкви Петра, она мечтала, чтобы он обратил на неё внимание. Как она ждала его взгляда! Однако в церкви было столько народа, что даже глазастая Клава не смогла отыскать его среди молящихся.

Отстояв обедню, несколько разочарованные, они направились домой, так же подхватившись под руку. Около избы Натальи стояло несколько девушек, и как только подружки подошли поближе, девчата запели только что сложенную частушку:

Девки бодры, мы – не бодры,

Возле бодрых не пойдём.

У нас тётки – не господки,

Где мы шарфичков возьмём.

Клава резко остановилась, развернулась лицом к девушкам и моментально ответила:

Ой, завистливы вы, девки,

Ой, завистливый народ.

Первый парень на деревне

Всё равно за мной пойдёт!..

– с вызовом пропела она, отбила чечетку и, подхватив Нюру под руку, так же чинно, как и прежде, пошла с гордо поднятой головой.