За окном голубели сумерки. Свет Танюшка не включала. Сумерки всегда навивали на неё какую-то сладкую грусть. Вот и сейчас вспомнилось, как лепили во дворе снежных баб с одноклассником Серёжкой. В такую вот пору их, подростков, ещё не звали домой, а приближающаяся темнота подталкивала ближе друг к другу. Глаза его ловили её взгляд всё чаще. И можно было держаться за руки до тех пор, пока не загорались уличные фонари. В фонари мальчишки метили снежками. Бывало, что и разобьют один, другой. Это радовало. Всем известно, что темнота – друг молодёжи.

Танюшка и сейчас частенько следила за Сергеем из окна. И хоть он изменился за эти годы, вытянулся, похудел,  походку его узнавала издалека. Её нельзя было спутать ни с чьей другой. Серёжка занимался теннисом и двигался так, словно танцевал на носочках. Два года назад он стал встречаться с какой-то белокурой девицей в мутоновой шубке. Но, как ни пытала подруг вопросами: что за девица, откуда взялась — так ничего и не выяснила. Видно, не из их школы. Скорее всего, тоже теннисистка, потому что длинная и тощая, как лыжа. Душа по Серёжке перестала болеть, когда начала переписку с парнем, с которым познакомилась по интернету. Звали его Славой. И однажды он предложил ей  встретиться. Она возьми да напиши, мол, я не могу ходить. Может быть, ты придёшь? И – всё!!! Ни ответа ни привета. Как не умоляла, мол, пошутила. Так и не откликнулся больше. Смотрела на его фотографии, перечитывала нежные письма и обливалась слезами. И мать рыдала вместе с ней, что злило Танюшку ещё больше.

— Ты-то что плачешь? У тебя папа есть! И любит тебя! Меня жалеешь?! Обойдусь без твоей жалости!

— Доченька! Да что ты говоришь?! – Мать попыталась обнять её, но Танюшка оттолкнула её руки. Обидные слова вылетали, как из рупора громкоговорителя: жёсткие, беспошадные.

- Не хочу тебя видеть! Уйди, притворщица! Ненавижу!!! 

Мать вышла из квартиры вся в слезах. А Танюшка покатила коляску к ящику с лекарствами. Видела в одном из фильмов, как девушка её возраста, выпив снотворное, легла на кровать и заснула вечным сном. И как потом все плакали, жалели её, обвиняя друг друга в её смерти. Вот пусть и поплачут вместе с отцом! Ей нечего терять! Никому она не нужна! В гости прийти и то никто не хочет. Сначала навещали: и Серёжка, и девчонки-одноклассницы, и учителя-предметники, и даже классная, Елена Петровна. А потом, после лета, забыли разом все, будто и не было её больше в этой жизни. Мама бросила работу и занималась с ней уроками сама. С мамой было хорошо, только она перестала шутить и улыбаться. И эти её тайные страдания просто бесили! И в тот день тоже...

Нащупывала руками в коробке лекарства, бездумно, одну за другой глотала таблетки. А тут эта соседка, Зоя Михайловна. И зачем ей только мать ключ дала?! Устроила экзекуцию! Столько воды выпить заставила. И пальцы свои грязные в рот совала. Да ещё «Скорую» вызвала. В больницу к ней мама не приходила. У Танюшки в душе вновь поднялась на неё обида. Видеть её не хочет? Обиделась, видите ли! А потом вернулся из командировки отец. Сел возле её постели, взял руку в свои ладони и долго молчал.

— А мама где? – наконец, шевельнула сухими губами она.

Он опустил голову.

— В реанимации. Инфаркт у неё.

Танюшка закрылась одеялом с головой. Заледенела от ужаса. Слышала, как отец выкладывал из сумки в тумбочку какие-то продукты. Но открывать одеяло не стал, тихо произнёс:

— Я тебе книги привёз интересные. Почитай на досуге. Я к маме поднимусь, ладно?

А через два дня в палату вошла Зоя Михайловна. И Танюшка кожей почувствовала беду. Ощутила, как только открылась дверь, поняла всё без слов по потухшему взгляду этой доброй женщины.

— Что-то с мамой? – прошептала она. – И тут же, не дожидаясь ответа, в отчаянье, торопливо и сбивчиво: — А папа придёт?

— Не сегодня, дня через три, — смахнув со щёк слёзы, прошептала соседка.

— В командировку уехал? – всё пыталась отстраниться от страшной вести она. А у самой по телу пробежал леденящий озноб.

— Нет. Мама умерла. – И, вытирая ладонью со впалых щёк слёзы, тихо прошептала: — Господи! Упокой грешную душу рабы Божьей Марины и даруй ей Царствие небесное!

Танюшка вся сжалась, закрыла лицо руками, а потом вдруг закричала. Закричала так, что вздрогнули и подняли головы все больные в палате, и с крыши упал огромный пласт слипшегося снега.

— Врёте!!! Это неправда! Слышите? Неправда!!! – и руками принялась хлестать старушку по груди.

— Держись, доченька! – шептала та. – В этой жизни всё пережить надо. На всё воля Божья!

Танюшкина голова заметалась по подушке. Ей так хотелось убежать куда-нибудь! Но проклятые ноги не слушались и перекатывались по постели, сухими бесчувственными  палками.

— Бабуля! Милая! Помоги мне умереть! – вдруг взмолилась она, хватая старушку за руку и силясь сесть. – Не хочу я жить! Понимаешь?!! Это ведь я!.. Это ведь из-за меня!..

— Успокойся, девочка моя, — перекрестила её Зоя Михайловна и легонько прижала к постели. – Бог не даёт таких испытаний, каких не может выдержать человек.

— Нет! Нет! Нет!!! – снова изо всех сил закричала Танюшка. Вошла медсестра, сделала ей в руку какой-то укол. Лицо  застыло. И хоть из глаз по вискам всё ещё текли слёзы, сознание как будто отключилось. Глаза медленно закрылись.

Отца, который приехал к ней через несколько дней, Танюшка узнала только тогда,  когда он вплотную подошёл к её кровати. Она с ужасом смотрела на его осунувшееся бледное лицо, на седые виски, и ей казалось, что он тоже скоро умрёт… От этой мысли всё заледенело внутри. Ресницы её беспомощно захлопали, губы скривились в какой-то непонятной гримасе.

— Сейчас домой поедем, — произнёс отец каким-то далёким и чужим голосом. И в ней что-то оборвалось. Даже стало подташнивать. Она словно застыла, не могла вымолвить ни слова. И молчала несколько дней. Только кивала, когда отец спрашивал что-нибудь. О смерти матери они больше не говорили, словно тема эта была закрыта дубовой дверью, на которой висел запутавшийся в паутине пудовый замок.

До сих пор Танюшка так и не выяснила, что знает отец о её ссоре с матерью. Конечно, Зоя Михайловна что-то должна была рассказать, но что конкретно? А, может быть, её Бог так милосерд, что не позволил раскрыть отцу эту страшную тайну?

Сумерки медленно перетекали в ночь, и ночные страхи сковывали душу путами горьких воспоминаний. Нестерпимо хотелось почувствовать под ногами сдавленный хруст пушистого снега. Но ноги, укутанные шерстяным пледом,   безвольно покоились в коляске. Почему они отказываются ходить? Ведь не болят. Потрогала руками мышцы голени. Как кисель. А боли нет. Боль была только в позвоночнике, не сильная, тупая, причём в строго определённой точке. Иногда Танюшке  казалось, что это не точка, а заржавевшая замочная скважина, куда нужно просто вставить ключ и резко повернуть. И тогда она, как заводная кукла, снова начнёт двигать ногами.

Уходя на работу, отец обычно поднимал её, усаживал в коляску, подносил тазик с водой, подавал зубную щетку. Она послушно выполняла весь привычный утренний ритуал. За завтраком  обменивались планами на день. Сегодня отец сказал, что задержится. Она скривила пухлые губы. 

— Что вдруг, завёл себе кого-нибудь?

Отец поперхнулся и вскинул на неё удивлённый взгляд.

— Танюшка, ты забываешься. Мне не пятнадцать лет. И если у меня есть какие-то дела, то я должен их сделать.

— Мне надоело быть одной! – сорвался до крика её голос. Интересно, что на это он скажет в ответ? Но отец опустил взгляд в пол, поднялся из-за стола и молча стал одеваться.

Ей хотелось заплакать, заскрежетать зубами, заколотить кулаками об стол. Но перед мысленным взором вдруг появилось заплаканное лицо матери, каким она видела его в последний раз. И капризные злые слёзы, не успев выступить, тут же высохли.