Лето 1945 года было самым счастливым в череде последних лет. Победа! Стали возвращаться солдаты с фронта. Матрёна нашла однополчан мужа, узнала, где похоронен её Виктор, узнала, как туда добраться, решила съездить, как полегчает, и – поняла всё внутри себя. Сама пошла и сняла оставшиеся письма, которые болтались на сломанных ветках, и подобрала те, что валялись, распечатанные, то тут, то там вокруг обломков домов. И принялась снова ждать. Никому ничего не говоря, даже себе. Иногда, вечерами она доставала из футляра гармонь, нажимала непослушными пальцами заветные кнопочки, и тогда на звук подбегал Сашка и радостно смотрел в глаза: «Папа?» – он тоже ждал.

И дождался. Дверь посреди ночи зашелестела ожиданием и чуткий слух Матрёны уловил это стеснительное движение. Она подлетела и без опаски распахнула её: на пороге стоял живой, целый-невредимый, седой солдат с двумя мешками в руках и одним– заплечным.

– Живой! – Рухнула она ему на руки.

– Сашка?..

– Живой, живой, – Повторила она слабеющим голосом. И вдруг завыла в голос. Егор закрыл своей широкой шершавой ладонью ей рот и втащил в дом.

– Ты чего, дурёха? – он заморгал часто-часто.– Сына разбудишь!

– Сына…

Так и зажили. Егор из Берлина привёз скрипку, от которой Сашка не отходил

– Ты погодь, вместе учиться пойдём. Вот с мамкой обвенчаемся…-Улыбался Егор, забирая у сына тонкий инструмент.

Матрёне он навёз шёлковых немецких комбинаций, в которых та летом щеголяла по городу, как в сарафанах. Было лето, и подсказать было не кому, много таких модниц в городе появилось. Самым удивительным трофеем были часы с боем. Умелые руки Егора как-то собрали старинный корпус, а местный часовщик Семён, вернувшийся с фронта на костылях, починил механизм. И часы запели! Забили каждый час к радости Сашки, который наблюдал, как танцуя, выплывают из проёма короли и королевы… Часы были из Праги, и Егор обещал, что они обязательно всей семьёй поедут в этот прекрасный город.

И еды было много в тех мешках: хлеб, американская тушёнка, рыбные консервы, масло в банках, сахар и даже сыровяленая колбаса!

– А Мутал на охоти ходи, – похвастался Сашка, уминая крупно нарезанные бутерброды.

– Мухтар?

– Угу.

– Кого ловит-то?

– Затив.

– Кого?

– Зайцев, – подошла Матрёна.– Сашка, жуй, а то подавишься, слышишь? – Вот увидишь завтра уйдет рано-рано, а вернется по темноте. Если бы не он – померли бы давно. Четыре семьи кормит, спаситель наш.

В то раннее утро Мухтар, как всегда, оставил теплую подстилку около двери и отправился на свой тихий подвиг. Город был пуст, только где-то позвякивали трамваи и схватывались в бесконечной свалке воробьи.

Лес ломился от щебета и звона птичьих голосов. Пёс, по привычке, свернул на знакомую тропинку, да вспомнил, что тут ничего не встречал -видно уж переловил все молодые выводки зайчат. А в полях он давно не бывал, и– повернул туда.

Высоко в небе журчал жаворонок, шумели травы, в мирном небе жужжали пчёлы, солнце палило спину и радостным теплом разливалось по всему телу. Он совсем забыл об осторожности, и носился, как счастливый щенок, подымая в небо пернатый народ и провожая птиц визгливым лаем. Да и зачем их ловить? – Пусть живут. – Подумалось ему вдруг, – Пусть все живут. Ведь победа пришла ко всем. Все вместе переживали эту блокаду, этот голод, эту войну… Вот даже Нестор со своей бандой шёл на битву с крысятиной каждую ночь, и олени, и лоси, и сколько его собратьев– собак воевало. И он, Мухтар, тоже воевал за свою семью и как мог её спасал. А теперь – победа! Окончена война! И пусть живут эти птахи и эти лопоухие гонщики, которые изматывали его на дальних дистанциях. И он сам, как лопоухий заяц в прыжке опустился на кочку и та, как живая, выскочила у него из-под ног. Мухтар не понял, что произошло. Взрыв! Война? Опять война? – мелькнула в исчезающем сознании собаки. Не может быть…

Он пролежал так достаточно долго, пока большая птица не опустилась на него и не клюнула в развороченный бок. Боль вернула сознание. Как он дополз до дома – он не помнил. Три ноги сами знали дорогу, четвёртая – болталась и мешала…

– Егор! Господи! – Всплеснула Матрёна руками, когда, развешивая бельё во дворе, увидела окровавленную овчарку. – Егор! Беда!

Она схватила влажную простыню и обмотала ею пса. Чудесная прохлада сняла боль и Мухтар почувствовал блаженство от прикосновения скупых на ласку, но таких родных рук хозяйки.

– Егор!!! – Матрена сорвалась на крик.

Егор выбежал в исподнем и уставился на окровавленного пса и рыдающую жену. На шум выбежала Клавдия со своей ребятнёй, соседи. Все обступили запеленатого в красную простыню Мухтара, который тихо умирал в кругу своей большой семьи, за которую, оказывается, надо по-настоящему пролить кровь. Он уже не слышал ни воя Матрёны: «Мухтар! Мухтар мой! Кормилец!», ни веского объяснения бывалого вояки:

– Подорвался на мине...

 Ни резкого подзатыльника Клавдии старшему сыну:

– Я тебе говорила: не бегай в лес!

Ни соседского мальчишку, который громко шептался со своей мамкой, ни Сашку, дергающего за ухо: «Мутал! Мутал!»

Ничего этого уже не видел и не слышал Мухтар, кроме музыки, которая непонятно откуда полилась с неба. И так пронзительно звучала в этой мелодии одна скрипка. Так пронзительно! Словно бы звала куда.

И он отозвался на этот звук: радостно побежал, нет, полетел, как только что летал по полям, – счастливым лопоухим щенком, – на голос своего хозяина…