Музыкант тоже поэт; пара глаз может его внезапно перенести в лучший мир, где музы могут шутя внушить ему великие творения.

Людвиг ван Бетховен

Но если репетиции придавали жизни смысл, любимый племянник Карл, казалось, был готов свести своего доброго дядюшку с ума. Больной и несчастный, Бетховен мотался по городу, размышляя, где бы одолжиться деньгами, чтобы хотя бы ненадолго заманить к себе парня.

Вместо того чтобы питаться в определенное время, соблюдая строгую диету, Бетховен ел что попало, живя в грязных, никогда не убираемых комнатах, где годами никто не стирал пыли с книжных полок и на полу догнивали огрызки яблок, рыбьи хвосты и твердая, как камень, копченая колбаса. «Еда была плохой, многое было совершенно несъедобным. Суп как вода, мясо жесткое, жир прогорклый. Обедая у него, надо было делать вид, что ничего этого не замечаешь, чтобы не привести в раздражение и без того раздражительного Бетховена. Однажды за обедом я увидел, что одно из яиц тухлое, и по возможности незаметно отодвинул его на край тарелки. Бетховен покосился на меня, но промолчал. Когда он разбил свое яйцо, то убедился, что и оно несвежее. Он встал из-за стола, подошел к окну и вышвырнул тухлое яйцо на улицу. Другое яйцо так же полетело следом за первым. Вскоре с улицы донеслись страшные крики и брань. Но Бетховен ничего этого не слышал» (147).

 «Позавчера, — пишет Бетховен Нанетте Штрейхер, — моим замечательным слугам понадобилось время с семи до десяти часов вечера, чтобы разжечь в печи огонь; от лютого холода — для меня он особенно опасен — я простудился так сильно, что вчера почти весь день не мог шевельнуться. Кашель и ужасные головные боли — таких еще не было — преследовали меня целый день. Уже в шесть часов вечера я принужден был отправиться в постель. И все еще лежу в ней». — Письмо написано под новый год.

В это же время Бетховен сблизился со скрипачом из квартета Шуппанцига Карлом Хольцем. С одной стороны, ничего удивительного, они работают вместе, кроме того, оба люди образованные и начитанные, и что немаловажно — оба республиканцы!

«Полиция обходится страшно дорого; в самом захудалом трактире нет стола, за которым не торчал бы переодетый шпик, — торопливо выводит Хольц в разговорной тетради Бетховена. Понятное дело торопится. Половой как раз забрал пустые бутылки со стола и теперь ставит новые. Довольный беседой Бетховен требует принести заедки. — В наше время лучше всего живется дуракам, а самой лучшей системой считается обскурантизм… Правительство — шайка бездельников».

Таким образом они могли сидеть по много часов, разглагольствуя о политике и падению нравов пока либо Хольц не засыпал на середине слова, либо Бетховен не впадал в ярость, готовый крушить все вокруг.

Как же все похоже в этом мире… Будучи мальчиком, Людвиг неоднократно вытаскивал из точно таких же кабаков своего вечно пьяного отца, и вот теперь из мутного, засиженного мухами зеркала на него смотрел, нагло ухмыляясь, придворный тенорист, ненавистный Иоганн ван Бетховен собственной персоной. Стоило ли уезжать в Вену, становиться великим композитором, чтобы под конец жизни трактир догнал его, окружив грязными столами с все теми же пьяными рожами, которые много лет назад он видел в Бонне. Вот и жирная шлюха явилась за своей порцией пива, вот и старуха Фишер машет тонкими, как ветви дерева, руками с длинными сучковатыми пальцами: «Людвиг, с твоим отцом такое, Карл, с господином Людвигом ван Бетховеном такое»! Да, бывало и похуже, и из канав его уже доставали, бывало, и на улицах он засыпал, устроившись на уютных лавочках, чтобы проснуться под своим каменным ложем в луже собственной мочи. Так ведь это все дело житейское, яблоко от яблоньки, как известно, недалеко падает. Так что убеги Людвиг хоть в Вену, хоть в Париж, хоть в далекую Персию, итог был бы тот же. Ухмыляющаяся пьяная рожа отца из зеркала.

Вернувшись домой, Бетховен ругал себя последними словами, кое-как мылся, пытался работать, моля лишь о том, чтобы племянник ничего такого о нем не услышал. А Карл слышал, видел, а несколько раз и сам доставлял до дома разомлевшего родственничка. Вена только для жителя Бонна город большой, а поживи там хотя бы несколько месяцев, так вовсе он не большой. Вена маленький город, здесь, как в деревне, все друг друга знают. Ну, может быть, и не все, но прославленного композитора Людвига ван Бетховена, пьяницу и отвратительного придурковатого старика, точно все знают. Видел его Карл и спящим в трактире, и валяющимся на улице, сначала еще пытался доносить до дома, а потом, баста, надвигал на глаза шляпу и спешил пройти мимо, обойти сторонкой, чтобы не дай бог не запачкаться.

«Тягостнее всего сидеть одному за столом, и, право, можно удивляться, что я еще в состоянии сочинять», — писал Бетховен Карлу, приглашая его зайти хотя бы на несколько минут. «Если тебе очень трудно приехать сюда, то отложи свой приезд.  Если же тебе как-нибудь удастся это сделать, то я, при моем одиночестве, буду рад, если рядом со мной появится хотя бы одна живая душа».

Вот и сама Джоанна, мать Карла — злейший враг Людвига ван Бетховена, умоляет сына навестить ненавистного родственничка, старик ведь помрет без своего любимого племянника, к тому же не стоит забывать, что композитор Бетховен обещал оставить свое состояние Карлу. Он оплачивал его образование, Карл прекрасно владел английским языком, был благовоспитан, обладал тонким художественным вкусом, кроме того, Черни сделал из своего тезки вполне сносного пианиста. Не виртуоз, но ведь нельзя сказать, что на родственниках великого композитора природа отдохнула. Правда, с такими посредственными данными найти место музыканта в самом музыкальном городе планеты невозможно. Поняв это, Бетховен решает избрать для любимого племянника ученую карьеру. Почему ученого, а не, скажем, юриста? Да просто для того, чтобы быть по-настоящему свободным, нужно быть либо человеком искусства, либо науки.

Последовала череда уговоров, угроз, скандалов и слез, в результате которых наш герой все-таки определил Карла в высшее учебное заведение — политехникум. Карл поступил, но учился из рук вон плохо, все время играя на бильярде, пьянствуя вместе с друзьями в трактирах, с непременным посещением публичных домов.

Зная все это, Бетховен то грозил Карлу, то начинал читать ему лекции, то вдруг решал, что кнут в таком деле уже не поможет, и начинал задаривать наглеца. А что сделаешь, не станешь давать денег, так он больше не придет. Карл так и сказал: уйду навсегда. Бетховен же нежно любил племянника, больше всего на свете боясь потерять его.

Много раз они действительно разрывали всяческие отношения, Карл уходил, хлопнув дверью, или Бетховен выгонял его, чуть ли не спихивая мерзавца с лестницы, но после неизменно раскаивался и слал одно за другим горестные письма, в которых умолял простить его за несдержанность. Скандал за скандалом, они настолько уже ненавидели друг друга, что дело доходило до откровенного мордобоя.

Неудивительно, оба пили, а Карл еще и  повадился играть на деньги. Проигравшись в очередной раз, он бежал к дяде и на коленях умолял спасти его честь. Но едва деньги были уплачены, племянник забывал о своем благодетеле, называя дядю «мучителем» и «старым ослом».

Но сколько бы денег он ни вытягивал из Бетховена, его проигрыши все равно были больше, так что в конце концов он выкрал у дяди часы, подаренные ему одним из его друзей-меценатов, и купил на вырученные деньги два пистолета. В Бадене под Веной приглядел живописные руины замка и, приехав туда 30 июля 1826 года, приставил оба пистолета к своей голове и нажал сразу на оба курка. Первый пистолет дал осечку, а вторая пуля задела висок. Должно быть, от страха руки ходили ходуном. Рана была несерьезная, но Карл потерял сознание и, возможно, истек бы кровью, не найди его случайно проезжавший мимо извозчик. Он услышал выстрел, нашел молодого человека и доставил его в полицейский участок.

Карл приехал на развалины совсем один, рядом с ним валялись два пистолета, сам он был ранен, свалить на сбежавших злоумышленников не представлялось возможным. При этом попытка суицида по закону строго каралась. Поэтому, очухавшись и мгновенно осознав весь ужас своего положения, Карл немедленно выдал главного виновника произошедшего. До самоубийства его довел его родной дядя Людвиг ван Бетховен. Собственно, он, Карл, стрелялся от отчаяния, не в силах больше терпеть деспотизм опекуна.

Узнав о случившимся, Бетховен чуть не умер от ужаса. Понимая, что его не пустят на свидание к Карлу, он бросился к Джоанне, с которой не общался много лет, и умолял ее попросить о встрече с сыном, далее он нанял лучших врачей, которые должны были следить за здоровьем Карла, и лучших же юристов.

За один день он постарел лет на двадцать, его волосы сделались совершенно белыми, и сам он сгорбился и скособочился, точно сломанная кукла. Видя эти перемены, произошедшие буквально у него на глазах, Карл Хольц боялся, что композитор не доживет до вечера. Бетховен же изливал на него потоки раскаяния и отчаяния. Да, несомненно, Карл стрелялся из-за него. Нечего было заставлять мальчика заниматься музыкой, а юношу отправлять в ненавистный ему Политех. Он ругал племянника за то, что тот воровал из его библиотеки книги, но с другой стороны, разве сам он не знал, что такое долг чести? Вместо занятий Карл посещал публичные дома, но… Получается, что он, Бетховен, имевший десятки, а может быть, сотни возлюбленных только в Вене, лишал естественных радостей родного ему человека.

Наконец, адвокат добился разрешения перевести Карла из тюрьмы, куда он поступил сразу же после лечения ссадины, в лечебницу для нервно-больных.

«О, какое горе постигло вас… Ну, господин ван Бетховен, вот мы и помирились… Я любила вас, как брата, господин ван Бетховен… Я никогда не говорила о вас ничего дурного… Я дивлюсь вашему гению и ценю ваше сердце…»,  — щебетала Джоанна.