Музыка — это откровение более высокое, чем мудрость и философия.

Людвиг Бетховен

В 1823 году по Вене поползли тревожные слухи, Антонио Сальери пытался покончить жизнь самоубийством. Композитора удалось спасти, но он был помещен в клинику для душевнобольных. И едва за несчастным закрылись двери больницы, в салонах принялись перетасовывать подробности чуть было не разразившейся трагедии. Кто-то пустил слух, будто Сальери пытался отравиться, другой подхватил версию с отравлением, предположив, что это был тот самый яд, с которым уже познакомились на свою беду Моцарт и Зюсмайер. Никто не слушал любимого ученика самого композитора Игнаца Мошелеса, который был готов поклясться на Святом Писании относительно того, что учитель всегда отвергал эту клевету, прося Игнаца при случае заступиться за него перед всем миром. Да и способ самоубийства в свете изначально был назван неверно, словно кто-то специально подтасовывал факты. Но кто же станет слушать какого-то там музыканта, когда сильные мира сего авторитетно рассуждают о муках совести и божьей каре?!

Отвергая доводы рассудка, Сальери заочно признали виновным уже потому, что он решился на самоубийство. Почему композитор пытался убить себя на самом деле? Совесть заела. Тут же газеты подсуетились, напечатав сенсационное заявление: думая, что умирает, коварный итальянец признался на исповеди в своем давнишнем преступлении. Какая газета первой разразилась сенсацией — неизвестно. Как обычно, все что-то такое слышали. Слухи обваливались на мирных обывателей сошедшей с гор снежной лавиной. Люди передавали горячую новость, даже не пытаясь разобраться в произошедшем. Какой конкретно священник пренебрег тайной исповеди? Назовите имя, церковь просто обязана покарать за такое преступление. Но имя не называется. А сильные мира сего бездействуют.

Этот слух запечатлен и в разговорной тетради Бетховена, за одним лишь уточнением. На самом деле Сальери не отравился, а перерезал себе бритвой горло.  Глубоко почитавший Моцарта и друживший с Сальери Бетховен, должно быть, много думал о том, действительно ли итальянец не имел никакого отношения к этому делу. Под действием разразившегося скандала его вера в учителя пошатнулась. И если в самом начале он свято верил в невиновность наставника, его не мог не покоробить созданный Антонио Сальери в 1821 году реквием на собственную кончину. Кроме того, быстро стало известно, что вслед за реквиемом Сальери написал прощальное послание графу Гаугвицу (134) с просьбой отслужить в капелле заупокойную службу по нему и исполнить посылаемый реквием ради спасения его души, ибо «к моменту получения письма его автора уже не будет среди живых» — то есть уже два года назад Сальери готовился отойти в мир иной. Впрочем, официально Бетховен не давал своей оценки, но вот не думать о случившемся не мог.

И еще одно неприятное событие: несколько лет назад Бетховен снова сошелся со своей давней любовницей графиней Эрдеди. В то время, когда ее супруг посещал английский клуб, где подавали черный «Портер» и играли на бильярде, композитор посещал свою даму. Правда, в последнее время Людвиг начал подозревать, что его возлюбленная отдает предпочтение домашнему учителю ее детей господину Браухле, впрочем, до поры до времени его это не касалось. Кончилось все тем, что застав как-то графиню с ее новым любовником, граф попытался вышвырнуть Браухле вон, а тот в запале зарезал своего работодателя.

Теперь, читая сообщение о кошмарном преступлении, напечатанном в светской хронике, Бетховен с ужасом для себя констатировал, что знал об этой связи с самого начала и не убедил графиню взяться за ум: «Браухле, разумеется, не уклонится от использования, и вы, как обычно, днем и ночью будете пользоваться им», — написал он в своей тетради во время очередного посещения графини.

Теперь, пока шло судебное разбирательство, ее сиятельство находилась под домашним арестом, и к ней было не проникнуть.

С ужасом для себя композитор вдруг начал осознавать, что в те годы, что он бился за право воспитывать Карла, почти все его друзья разъехались или даже умерли: женился и уехал из Вены граф Глейхенштейн, некоторое время назад Бетховен просил его подыскать для себя красивую жену. Теперь он даже не знал его адреса. Уехав сразу после конгресса, теперь жил и работал в Лондоне Фердинанд Рис, повезло и Шуппанцигу — он списался с русской императорской семьей и уехал по приглашению к ним в Санкт-Петербург. Граф Франц Брунсвик и его сестра Тереза жили в своем имении в Венгрии, где он их оставил.  Больше десяти лет назад скончался папаша Гайдн, а до него ушел Крумпхольц. На смерть Иоганна Баптиста Крумпхольца Бетховен написал траурную пьесу, положив на музыку отрывок из «Вильгельма Телля» Шиллера. Когда-нибудь, теперь уже скоро, это произведение прозвучит на бетховенских похоронах.

Навсегда уехала из Вены графиня Эрдеди, сосланная из этого прекрасного города после убийства ее супруга. Согласно решению суда, дети графини были отданы родственникам.

Теперь рядом с Бетховеном не осталось никого, а Карл, которому дядя был готов простить все за одну только добрую улыбку, пропадал где-то, появляясь лишь за очередной порцией денег. Теперь, когда Людвиг отчаялся спасти слух, ему хотелось только одного: как-нибудь унять боль в животе. Жуткие рези доставали композитора днем и ночью.  Боль немного утихала, лишь когда он сидел или лежал, поджав колени к груди. Часто в такой неудобной позе ему приходилось и работать.

— Приходи сегодня на академию моего ученика, — написал в тетради Карл Черни.

— Куда? Какого еще уч…? Того самого одиннадцатилетнего вундеркинда? Как его, к дьяволу, а… Лист.

— Именно, и я тебя уже приглашал, если помнишь. Этот мальчик – гений, уверяю, ты не потеряешь время и останешься доволен. Ну, или если все же будешь недоволен… обещаю покормить тебя обедом.

— Тогда я заранее буду строить брезгливую физиономию. Чтобы ты понял, как я голоден.

— Собирайся уже. Если обещаешь надеть фрак, который я принес тебе, и сделаешь это без нытья, мы еще успеем перекусить в кафе у театра.

Всего полтора года назад родители привезли в Вену своего талантливого сына, дабы показать мальчика знаменитому пианисту Карлу Черни. Паренек крутился на стуле во время игры, то отклоняясь назад и рискуя свалиться на пол, то корчился, словно съел что-то не то, а то и вовсе ложился на крышку инструмента, лениво перебирая клавиши ловкими паучьими пальцами. Короче, он понятия не имел о правильной посадке, рискуя в любую минуту повредить себе. Казалось, что его вообще никто и ничему не учил, что он, едва выбравшись из колыбели с атласными ленточками, уселся за инструмент и с ходу начал играть, не сбиваясь с нот. При этом гениальный ребенок показывал такую природную технику, о которой могли только мечтать большинство виртуозов Вены. Взяв в ученики маленького Ференца Листа, Черни прозанимался с ним всего ничего — полтора года, и после сам назначил академию, оплатив аренду зала и даже купив мальчику концертный фрак.

Бетховен был усажен в первом ряду, таким образом, чтобы он мог видеть каждое движение Ференца. Когда мальчик закончил, композитор вскочил со своего места, обнял маленького виртуоза и поцеловал его, благословив.

Любопытно, что именно Ференц Лист, а не Фердинанд Рис и не Карл Черни в результате унаследовал чисто бетховенскую манеру игры. Знатоки музыки, отзываясь об игре Листа, говорили, что он, так же, как и Бетховен, воспринимает рояль как целый оркестр. Позже Ференц Лист адаптирует для рояля симфонии Бетховена и будет с успехом исполнять их.

Бетховен изменился внешне, и не в лучшую сторону. Теперь под глазами у него висели мешки, на щеках образовались неприятные складки, да и сама кожа покрылась старческими пятнами. В пятьдесят лет он выглядел на все шестьдесят. Впрочем, кому какое дело, как человек выглядит. Когда боль отступала, он много гулял, на ходу придумывая мелодии и распевая их во весь голос. Со стороны Бетховен походил на вполне безобидного городского сумасшедшего. Он снова одевался, как попало, ел что придется, когда же его друзья, прокравшись в дом композитора, выбрасывали поношенное барахло и оставляли на его месте новую одежду и обувь, он никак не реагировал на произошедшие перемены. Неудивительно, что с некоторого времени женщины избегали Бетховена. Грязь под ногтями простительна девятилетнему мальчику, но выглядит отталкивающе у подростка. Когда же человек, надев шикарные белые панталоны, не задумываясь, вытирает о них руки… тут уж не спасет ни глянцевый цилиндр, ни до блеска начищенные башмаки, ни даже вся мировая слава.