Я очень сожалел бы, если бы моя музыка только развлекала моих слушателей: я стремился их сделать лучше.

Герг Фридрих Гендель

В то время Бетховен считал, что возможность, данная ему благородными меценатами остаться в любимой Вене — благо. Теперь, валяясь в подвале дома его брата Карла, обложенный подушками и укрытый одеялами, он мучился от невероятной, неизведанной прежде боли в голове и ушах. С каждым разрывом бомбы его барабанные перепонки пытались разорваться, заставляя несчастное тело корчиться от невыносимого страдания. Рушились дома, а Бетховен ощущал на себе падение каждого камня, со звоном вылетали стекла, а ему казалось, что все они разрезают его на части. Рядом, почти беззвучно плакал маленький Карл, но дядя не мог ничего для него сделать и даже не пытался  успокоить трехлетнего малыша, Людвиг только сильнее нажимал на подушки, закрывающие его многострадальные уши.

И еще он слышал свист, тот привычный, не дающий покоя многие годы, к которому теперь добавился свист летящих по воздуху снарядов, потом что-то лопалось в воздухе, и звучал грохот. Артиллерийский обстрел не останавливался, а казалось, становился еще более интенсивным.

В доме, где Людвиг снимал пару комнат, подвальчик был весь заставлен бочками с солениями и пустыми корзинами, должно быть, поэтому Бетховен и прятался теперь у брата. А может, просто выбежал из дома, когда только начали бомбить, и бежал точно безумный, не зная куда, пока Карл не заметил его и не затащил к себе в подвал. Во время бомбежки оставаться в доме было опасно. Но и на улице не лучше. На счастье он вылетел из дома не в исподнем, как многие его соседи, которых бомбежка застала спящими в своих постелях. Работая глубоко за полночь, он не успел раздеться, вот и вышел на улицу, опасаясь, как бы в окно не залетело пушечное ядро или вдруг на него не рухнул бы тяжелый шкаф.

Но на улицах было еще страшнее. Со всех сторон бежали люди. Куда? Вряд ли кто-то мог ответить на этот вопрос, просто бежать не так страшно, как сидеть взаперти, ожидая, когда тебе на голову рухнет потолок.  В щепки разлетелась будка постового, снаряд задел стену дома, и ее вдруг не стало – открылся обзор на крохотный дворик со статуей, нагота которой от этого насильственного вторжения на пару секунд сделалась ярче и острее. Людвига едва успели оттолкнуть в сторону, да так, что он упал, разорвав штанину и до крови поцарапав коленку, но когда обернулся, увидел, что на том месте, где он только что стоял, образовалась покосившаяся башенка с флюгером в виде кота с выгнутой спиной. Мимо шли, бежали, падали, рыдая и зовя потерявшихся, полуодетые люди с детьми на руках. Дамы в ночных чепцах прижимали к груди свертки то ли с фамильными драгоценностями, то ли с любовной перепиской, маленькая, одетая в одну только батистовую ночную рубашку с кружевами девчушка нежно баюкала единственное достойное спасения сокровище — крошечного серого котенка, завернутого в платок. Бетховен больше не мог бежать, каждый шаг и так отзывался в его ушах болью, он шел, заткнув уши руками и инстинктивно падая всякий раз, когда где-то что-то грохало, лопалось, рушилось, а его голову и уши при этом разрывала невыносимая боль.

Через два часа после начала бомбежки люди попрятались под землю, где и пережидали огонь беспощадных вражеских гаубиц. Там, наверху, оставались только защитники города. Восстание в Австрии было поднято весной 1809 года. Их подкрепляла радость от побед над ненавистными французами в Италии, Польше и Баварии.

Под Регенсбургом австрийцы встретились с войсками Наполеона и потерпели поражение, после чего разъяренные французы двинулись на Вену.

Поняв, что вот-вот Вена окажется в кольце блокады, третьего мая из города бежал император Франц, двор и высшая знать. Решив, что и дальше обижаться на Людвига бессмысленно, графиня Анна-Мария Эрдеди пыталась вывезти его из города, но приехав на прежнюю квартиру Бетховена, ее светлость не нашла любимого человека. Он переехал, потом еще и еще раз переехал. Целый день несчастная женщина металась по улицам и, в конце концов, была вынуждена уехать, буквально в последний момент выскочив из города.

 11 мая французы подошли к Вене и начали осаду, традиционно предложив защитникам города сдаться на милость победителю. На стенах города стояли остатки регулярной армии, городская милиция, добровольцы из народного ополчения. Они отказались сдать город, и ночью французы задействовали артиллерию. Первый артобстрел длился восемнадцать часов! И должен был если не разрушить Вену, то, по крайней мере, сломить волю его горожан, которые потребовали бы от властей немедленно открыть ворота и впустить армию Наполеона в город.

12 мая в половине третьего австрийцы подняли белый флаг.

После поражения город был вынужден не только расчищать завалы, вытаскивая из-под обвалов трупы и раненых, Вена должна была как-то жить. Из-за военных действий поставки продовольствия сделались нерегулярными, торговцы и перекупщики заламывали нереальные цены. Еды было просто не достать. Такие обычные товары, как яйца, масло, молоко, невозможно было раздобыть ни за какие деньги. Единственные, у кого было вдоволь продуктов, это лагеря наполеоновской армии, куда и потянулись менять фамильные украшения на хлеб и колбасу аристократы. С утра у французского лагеря выстраивалась очередь из молодых венок, готовых отдаваться врагу за каравай хлеба. А что поделаешь, если дома голодные дети и старики?

31 мая 1809 года в своем доме скончался маэстро Гайдн. Когда перед его окнами упало пушечное ядро, умирающий композитор попытался успокоить своих верных слуг: «Не бойтесь, дети мои, ибо там, где Гайдн, никакого вреда быть не может». С этими словами он умер.

 Через две недели 15 июня 1809 года, в церкви Шотландского монастыря состоялась панихида, на которой был исполнен Реквием Моцарта.

Меж тем французские войска окружили город, не пропуская обозы с продовольствием. Невозможно было выйти за пределы Вены, не имея на это соответствующего пропуска.

Бетховену опять не повезло – обещанные ему деньги укатили вместе с добрыми меценатами подальше от ужасов войны,  имеющихся средств ни на что не хватало, кроме того, не было ни малейшей возможности не то что, плюнув на все, укатить в  Кессель, но и просто выбраться за город. В результате в Вене ему было решительно нечем заняться, а выехать в деревню он не мог. Из-за крайней подавленности Бетховен почти что не работал.

«Мы пережили за это время много бедствий, — пишет он своему издателю в Лейпциг, — достаточно сказать, что с 4 мая я не создал почти ничего законченного, а написал лишь несколько отрывков. Весь ход событий подавил меня как физически, так и духовно, я все еще не могу наслаждаться деревенской жизнью, столь необходимой мне. Мое благосостояние, которое совсем недавно удалось обеспечить по договору, покоится на шаткой основе. За это короткое время я не смог вполне воспользоваться данными мне обещаниями. От князя Кинского, одного из моих должников, я еще не получил ни гроша. И это в такое время, когда особенно нуждаешься в деньгах. Одному небу ведомо, что будет дальше… Кругом лишь запустение и разруха! Ничего, кроме барабанов, пушек, всевозможных человеческих бедствий!»

Бетховен запамятовал или сознательно скрыл правду: в это тяжелое для всех венцев время он все-таки находит в себе силы и пишет Десятый струнный квартет и Пятый концерт для фортепиано с оркестром.