Музыка — это откровение более высокое, чем мудрость и философия.

Людвиг ван Бетховен

В 1807 году Наполеон принудил Пруссию к Тильзитскому миру, немецкая армия была разбита, французы заняли столицу, устанавливая свои правила в крупных городах и крошечных деревнях. Для поддержания порядка в крупных населенных пунктах были созданы новые отряды полиции, для которых в городах освобождались или строились заново специальные корпуса казарменного типа. Буквально раздробив Германию, французы заключали союзы с одними с одними немецкими государствами против других.

Бетховен же был вынужден расстаться со своей давней возлюбленной Жозефиной Дейм, урожденной Брунсвик. Несколько лет они встречались тайно, но все тайное когда-либо становится явным. Семейный совет был вынужден призвать Жозефину либо порвать порочащую ее связь с простолюдином и выйти замуж за человека своего круга, либо выйти замуж за Бетховена и тем самым навсегда потерять право опеки над собственными детьми. Обливаясь слезами, Жозефина встретилась с Людвигом в последний раз, умоляя простить ее, ибо любовь к детям победила в ней любовь к мужчине.

Бетховен снова оставался один.

Приблизительно в это же время Брат Иоганн наконец присматривает для себя симпатичную аптеку в Линце. Достаточно выкупить помещение со всем, что там есть, сделать небольшой ремонт, и можно начинать собственное дело. Вдова покойного аптекаря все равно не сможет держать аптеку и дальше и собирается переехать в деревню. Съездив с Иоганном в Линц, Людвиг отдал брату деньги, полученные у Разумовского.

После Аустерлица Австрия также подписала мирный договор в Пресбурге. Теперь от нее отторгали: Тироль, Форарльберг, Венецианскую область, Истрию, Далмацию. Кроме того, Австрия была обязана выплачивать французам огромную контрибуцию. Священная Римская империя пала. Император Франц (114) получил одну только Австрию.

Разумеется, австрийцы не могли сидеть сложа руки, принимая все новые и новые удары судьбы. В пику французам повсеместно начали создаваться отряды народной милиции, состоящие из добровольцев. Были организованы сборные пункты, на которые любой желающий, оказывая посильную помощь, мог принести деньги, драгоценности, приводить лошадей или приносить одежду или вооружение.

С колоколен снимались колокола, которые отправляли в переплавку. Стране были нужны пушки. В это тяжелое время Бетховен работает над Пятой симфонией. «Так судьба стучится в дверь», — сказал сам композитор о начале Пятой симфонии. Но судьба не убийца, судьба — шанс, надежда на новое возрождение, новую, лучшую жизнь. Просто надо действовать быстрее, разнося во все концы благую весть. И вот это уже не сама грозная судьба застыла соляным столбом у дверей, это десятки, сотни, тысячи гонцов стучатся во все двери и во все сердца повторяющейся темой симфонии.

«Па-па-па-пам», — грозно пропела судьба, и тут же ее песню поддержали, подхватили, понесли движимые не страхом, но радостью посланцы. Тема судьбы то слабеет, то снова нарастает, крепчая и поднимаясь, чтобы обрушиться с захваченного постамента, разлетевшись на тысячи крошечных живых осколков. За яростной, бурной первой частью следует медленная вторая. Обозначенная в самом начале симфонии тема судьбы теперь вынашивается, чтобы созреть, когда настанет срок, и нужно будет снова кидаться с бой, когда придет время действий. И вот слушатель снова втянут в борьбу, сражение происходит, и кажется, что победа зла неминуема, но от судьбы не уйдешь, и ее голос звучит сначала тоскливо и едва слышно в нарастающей тишине, чтобы воплотиться, но уже на новом, более высоком уровне. Тему судьбы подхватывают скрипки, сначала фрагментами, кто-то что-то услышал, передал дальше, еще, еще, и вот уже новая тема развивается из разрозненных фрагментов, она собирается и крепнет, чтобы подняться до небес. Чтобы литься полноводной рекой. Финал симфонии — это прорыв радости, которую венчает сама судьба.

«Все ведет к великой цели, — пишет в одной из разговорных тетрадей для Бетховена поэт К. Куфнер. — Ничто не может сковать дух времени, и если во всей округе сияет свет, я не могу сказать: «Пусть здесь, на этом клочке земли, воцарится ночь». Нельзя воздвигнуть китайскую стену. Бог сказал: «Да будет свет!» Сейчас очень хотели бы приказать: «Да будет тьма!» Но свет был, и никогда больше не наступит непроглядная ночь. Аминь!»

В марте 1807-го Бетховен устраивает академию во дворце князя Лобковица, на которой впервые исполняет Четвертый фортепианный концерт, Первую, Вторую, Третью и Четвертую симфонии, увертюру к драме Колина «Кориолан», а так же арии из «Фиделио».

Давно чурающемуся публики из-за своего недуга Бетховену приходилось теперь пересматривать свои позиции, так как цены взлетели до небес, а музыкальная братия и в лучшие времена жила в основном выступлениями, что же говорить о послевоенном времени. Ноты, конечно же, можно и нужно издавать, но издатели платили гроши, да и брали в основном новинки, так что Бетховен был поставлен перед вполне естественным выбором – либо он собирает залы и живет на процент с продажи мест на концертах, либо и дальше ищет себе щедрого мецената, но уж тогда пляшет под его дудку.

Хорошо сказать – снова начинать концертную деятельность, но как выступать? Временами он не слышит вообще ничего, чаще слышит шум моря или расшатывающий нервы свист, из-за которого и более спокойный человек сделался бы раздражительным. Он очень хорошо, даже слишком хорошо ощущает вибрацию, временами свист немного отступает, и тогда он реально слышит музыку, при этом он может сидеть в оркестре, но музыка будет доноситься до него так, словно музыканты играют не рядом с ним, а за стенкой. Но он определенно различает звук и может даже разобрать, что ему говорят. Все это, разумеется, не имеет никакого отношения к музыке, которую Бетховен волен слушать в любое время дня и ночи в своей душе, но для концертов этого явно недостаточно. В поисках выхода из сложившегося положения Бетховен предлагает творческим людям — поэтам, художникам, композиторам — создать единое издательство, в которое каждый из вкладчиков будет безвозмездно вносить свои произведения. Издательство собирает сундук ценных рукописей, которые может издавать в любой стране и абсолютно в любом количестве, но при этом оно обязано выплатить любому из своих вкладчиков, разумеется, по его первому требованию, ту сумму, которая ему необходима.

Сразу видны плюсы: мало просто написать гениальное произведение, надо каблуки на туфлях сбить, предлагая его в различные издательства, при этом художник, писатель или композитор, написавший вещь и отдавший ее в единое издательство, волен продолжать работу дальше, не заботясь о хлебе насущном и не теряя драгоценное время и вдохновение.

— В нашем просвещённом обществе это делается по-другому, — выслушав приятеля, сообщил Черни. На этот раз на встречу с композитором он прибыл, держа в руке плоский и длинный плотницкий карандаш, который и вручил немало обрадованному такой штуке Людвигу. — Тебе всего лишь нужно поступить на службу. Будешь получать регулярное жалование, твое дело – вовремя приходить на работу и делать то, что от тебя требуется. Игнац здорово устроился у Разумовского, Зюсмайер был капельмейстером, кстати, ты в курсе, что он называл тебя черным человеком? Сальери, Гайдн…

При упоминании о черном человеке Бетховена перекосило. Впрочем, в словах бывшего ученика был здравый смысл. Ведь что такое жалование – это гарантированная сумма, которую человек получает в определенный день. При этом он выполняет свою привычную работу и не задумывается, купят у него или не купят очередное творение и будет ли у него возможность приобрести дочери новое платье или устроить сына в учебное заведение. Он твердо знает, какая сумма должна быть им получена в строго определенный день.

— Даже не знаю… все это как-то необычно, — Бетховен заплатил за свой кофе, забрал подарок и попрощался с Черни.

А действительно, отчего бы ему и не поступить на службу, никто не говорит о такой службе, на которой теряет время великий Гёте (115), он устроится в какой-нибудь театр и…

За размышлениями Бетховен добрел до здания, занимаемого Придворной оперой. После скандала с бароном Брауном он не только не заглядывал сюда, а и принципиально старался обходить неприятное место стороной. Теперь театр возглавляли такие просвещённые меценаты, как князья Лобковиц, Шварценберг, Эстергази и граф Пальфи. Правда, лично Бетховен знал только Лобковица и Эстрергази, но да отчего же не попробовать.

— Я бы хотел устроиться к вам на службу, — начал с порога композитор. — Можно сделать так, вы ежемесячно выплачиваете мне жалование равное… ммм… скажем жалованию капельмейстера, а я обязуюсь ежегодно писать для театра оперу, оперетту или балет, кроме того, я буду выступать на вашей сцене со своими академиями, скажем раз в месяц. Как вам такое предложение?

Ему пообещали, что вопрос решится в ближайшие дни, но Людвиг так и не дождался курьера с договором.

Не получилось не только с придворной оперой. В городе музыки и музыкантов на каждое хоть сколько-нибудь прибыльное место была очередь из именитых и знаменитых, а так же вторая льготная из чьих-нибудь родственников и друзей.

Вот если бы он мог, как в былые времена, жить на академии, если бы он слышал, что играет. Он бы из кожи вон вылез, но добыл деньги на аренду зала и прочее, оплатил бы и печать билетов и вообще все, что следует оплатить, все покрыли бы доходы, но…

Некоторое время назад граф Разумовский рассказывал ему о русском императоре Александре I.

— Его величество отличный скрипач, а его прелестная супруга певица и пианистка от Бога, а уж какая красавица! — с умилением закатывает глаза хитрый граф, знает, что Бетховен неравнодушен к женской красоте. Не посмотрит, что императрица, что за тридевять земель, а… где наша не пропадала,  сядет в дилижанс, и ищи его тогда в России подле Елизаветы Алексеевны.

— Скрипач, говорите? — Людвиг спокойно рассматривает графа, пока тот пишет ответ в блокнот.

— А отчего бы вам не написать сонату для скрипки и фортепьяно и не посвятить ее молодому императору? От себя лично обязуюсь похлопотать, чтобы его величество принял дар. Я даже составлю официальное письмо от вашего имени, вы же знаете, нельзя без разрешения посвящать что-либо высокопоставленным особам, но с разрешением...

— Что я, в Вене скрипачей не найду? — отмахивается Бетховен. — Если император пиликает на скрипке, когда же он управляет государством? Вот императрица-пианистка – это другое дело.

— Но позвольте, — разводит руками Разумовский, вдруг позабыв, что должен писать. — Его величество с самого детства обучался скрипичному искусству у господина Дица.

— Не знаю такого, — Бетховен зевает. Разговор делается для него скучным.

— Но позвольте, я ведь еще не сказал, на какой скрипке станет исполнять вашу сонату его величество?

— Ну?

— Скрипка XVII века мастерской Амати (116)!

— Правда? — На этот раз Бетховен услышал произнесенную фразу и теперь смотрел на Андрея Кирилловича с нескрываемым восторгом.

В результате в самый короткий срок он написал не одну, а три сонаты для скрипки и фортепиано (опус 30, по общей нумерации — №№ 6,7 и 8), посвященные Александру I. Да, тогда он мог легкой рукой бросить в круговорот времени целых три новых произведения, зная, что после публикации по правилам не сможет использовать их в течение целого года.

Что же, не получилось устроиться на службу в Вене, так на ней, поди, свет клином не сошелся. Обидно, конечно, покидать друзей, к которым можно заглянуть на часок, посидеть в кругу чужой семьи, забежать на репетицию к знакомым, посидеть в кафе, да хоть просто поздороваться на улице. Глазу приятно каждый день видеть одни и те же годами не меняющиеся картины, половых, протирающих столики, торговцев, катящих на базар телеги с товаром,  мальчишек-разносчиков газет, да хоть и нищих, которые кланяются тебе, важному барину, привычно протягивая ладонь для подаяния.

Поняв, что вполне созрел для переезда, Бетховен обмолвился об этом в паре салонов и вскоре действительно получил предложение сделаться придворным капельмейстером нового королевства Вестфальского. Жить и работать предполагалось в городе Касселе.

Да, захолустье, особенно если сравнивать с Веной, да, ни одного знакомого лица, зато гарантированный оклад, общественное положение и все, о чем он только мог мечтать. Придет время осуществить смелый план с усыновлением маленького Карла, кто же откажет господину капельмейстеру ван Бетховену? Кроме того, в Касселе наш герой наконец-то сможет раскрыться в полной мере, от него будут требовать по минимуму, а значит, высвободится масса времени, которое можно будет посвятить творчеству, плюс в его распоряжении окажется целый оркестр, с которым он волен репетировать только свои произведения! Невероятная удача!

«По предварительным переговорам видно, — писал Бетховен своему приятелю, —  что мне дают в Вестфалии 600 дукатов золотом, 150 дукатов на проезд; за это не предстоит делать ничего иного, кроме дирижирования концертами короля, которые непродолжительны и нечасты; я даже не обязан дирижировать оперой собственного сочинения. Из всего этого видно, что мне, возможно, будет вполне осуществить мою заветнейшую мечту — писать большие произведения. И притом в моем распоряжении будет оркестр».

Но едва Бетховен берет в руки перо, дабы подписать условие договора, между ним и Касселем встают вдруг опомнившиеся ото сна друзья и почитатели композитора. Как же так, Вена теряет Бетховена! Невозможно! Этого нельзя допустить! Куда смотрит просвещенная общественность?!

Ворвавшийся в бедную квартирку Бетховена эрцгерцог Рудольф (117) буквально вырывает перо из его рук.

— Вы не можете бросить нас. Вы не сделаете этого?!

После чего эрцгерцог умоляет композитора дать ему хотя бы один день и тут же назначает экстренный сбор просвещенных меценатов. Цель собрания – оставить Бетховена в Вене. Что для этого нужно? Предоставить должность с гарантированным окладом или дать ему средства к существованию. В результате встречи удается учредить денежный фонд в пользу композитора, с тем, чтобы он мог рассчитывать на ежегодную выплату в размере 4 000 гульденов. Это, конечно, многим меньше, чем Бетховен получал, когда мог выступать с академиями, но на эти средства можно нормально жить, не задумываясь о том, где и как заработать себе на прокорм.

Сам эрцгерцог внес 1500 гульденов, 1800 гульденов были благородно пожертвованы князем Кинским, и еще 700 гульденов внес князь Лобковиц.

Когда денежный вопрос был утрясен, эрцгерцог лично заехал за композитором, и все вместе они составили договор, согласно которому господа меценаты обязались аккуратно и точно выплачивать Бетховену оговоренное в договоре пособие, а господин композитор – не покидать Вену.