Лишь истинно правдивое неколебимо, как скала.

Людвиг ван Бетховен

Через неделю после злополучной премьеры князю Лихновскому доложили, что нимало не расстроенный Людвиг ван Бетховен занят не опустошением ближайшего винного погребка, а работает сразу же над тремя произведениями: Четвертой симфонией, скрипичным концертом, Четвертым фортепианным концертом и тремя струнными квартетами, опус 59.

Занятый работой, он принимал только своих  постоянных учеников и, казалось бы, забыл о «Фиделио», в то время как опера живо интересовала театральную дирекцию, вложившую немалые деньги в постановку. В конце концов, в ан дер Вине собрался консилиум из известнейших музыкантов, друзей Бетховена, которые, разобрав партию за партией, вынесли беспощадный вердикт: «Фиделио» необходимо переделать, в противном случае спектакль невозможно показывать в театре. И первым делом нужно убрать все длинноты. Ибо новшества новшествами, а если произведение просто скучное, то зрителям придется еще и приплачивать.

Принять решение было проще, нежели уговорить взбалмошного автора, чуть что бросающегося стульями или норовившего выбросить советчиков в окно, добровольно урезать свое произведение.

Перебрав всех, кто мог хотя бы чисто теоретически объяснить Бетховену, что ему следует делать, и поняв, что вспыльчивый композитор убьет каждого, кроме разве что присутствующего на собрании господина капельмейстера да еще, может быть, князя Лихновского, вес которых, что одного, что другого, явно превышал физические возможности композитора. Его сиятельство принял для себя непростое решение пойти к Бетховену самостоятельно. Впрочем, он не мог не отдавать себе отчета в том, что Людвиг вполне способен сказать что-нибудь типа «кто вы такой? Возомнивший себя великим знатоком музыки аристократишка? И не вам меня учить!», поэтому он назначил новое собрание у себя во дворце, взявшись привезти туда скандального гения и приготовив ему сюрприз — нового исполнителя главной мужской партии Флорестана. Им должен был стать юный, но необыкновенно одаренный певец Иозеф Август Рекель (109).

Доставить Рекеля взялся друг Бетховена Себастьян Майер. Певец давно мечтал познакомиться с Бетховеном, ему понравилась идея спеть в «Фиделио», но по дороге Майер проговорился, что его сиятельство попросит его петь с листа.

— Сложнейшую партию?! — воскликнул бедняга Рекель, дав отменного петуха и чуть не сорвав при этом голос. — Когда первый исполнитель репетировал месяцами! Не пойду, не уговаривайте.

Понимая, что второй раз выманить из берлоги Бетховена  может и не получиться, Майер чуть ли не силой тащил упирающегося певца. Когда же ливрейный лакей открыл перед ними дверь, по парадной лестнице мимо гостей прошло несколько похожих друг на друга так, словно они были братьями, лакеев с подносами, заставленными пустыми чашками.

— Чай кончился, — облизывая пересохшие губы, со знанием дела констатировал Майер, провожая взглядом молодых людей. —  Теперь останемся голодными. А все ваши капризы.

Их проводили в концертный зал, где по случаю собрания зажгли многосвечные люстры. Со стен на гостей из своих золоченых рам смотрели великие композиторы прошлого, под портретами красовались изящные вазы с живыми цветами. Красивые и тоже золоченые, обитые голубым плюшем кресла размещались не рядами, как их обычно ставят во время концерта, а располагались вдоль стен зала, так что пространство перед сценой оставалось пустым.

На сцене за роялем сидела ее сиятельство княгиня Лихновская, а посреди сцены, возвышаясь над всеми в огромном кресле с пачкой нот в руках, восседал грозный Бетховен. Не обращая внимания на собравшихся, композитор яростно перелистывал партитуру, время от времени поглядывая на то, что написал ему на отдельных листах надворный секретарь Матеус фон Коллин (110). Читая написанное Коллином, Бетховен громко восклицал «Да никогда!», после чего тот снова брался за карандаш, настаивая на своих поправках. Сам князь, по всей видимости, отдыхал после первой осады, ему пришлось везти композитора в собственном экипаже, терпя крики, проклятия и пресекая попытки Бетховена выйти на полном ходу. На счастье, его сиятельство был выше Бетховена и почти так же, как и он, широк в плечах. Так что задача изначально не была невыполнимой, но теперь он откровенно переводил дух, беседуя о чем-то с другом детства Бетховена – надворным советником Брейнингом и, должно быть, готовя решительный удар.

Актеры, занятые в опере, устроились на креслицах и стульях около рояля, с ужасом взирая на нависающего над ними Бетховена. Исполнительница главной роли прекрасная Мильдер, фрекен Мюллер, поющая партию дочери тюремщика Марцелины,  рядом с нею Вейнмюллер — Рокко, Каше — привратник Штейнкопф, министр.

— Вы привели Рекеля! Какое счастье! — Его сиятельство протянул новому гостю руку. — Прослушивание начнется прямо сейчас, и если не получится… храни нас небеса!

Пробормотав  ответные приветствия,  Рекель подчеркнуто низко склонился перед Бетховеном, который отложив ноты, теперь внимательно разглядывал его – ни дать ни взять, господин покупает на невольничьем рынке нового раба. Вот сейчас захочет самолично проверить, все ли зубы в наличии.

Рекель приветливо улыбнулся и, избегая далее встречаться взглядом с Бетховеном, о чем-то спросил князя.

Видимо, оценив внешность нового Флорестана и оставшись ею довольным, Бетховен поставил партитуру на пюпитр перед княгиней и, подняв с пола длинный предмет, больше всего напоминающий рупор, приложил его к уху.

На счастье нового исполнителя, он не участвовал в двух первых актах, так что можно было расслабиться, постепенно проникаясь происходящим. Было немного странно, что слушая исполнителей, зрители, не отрываясь, глядели на часы, что-то фиксируя на розданных перед началом репетиции листах. Когда княгиня перестала играть, сразу несколько присутствующих бросились к Бетховену с просьбами сократить проигранный отрывок оперы. Они показывали цифры, пытались писать в его блокноте, вырывая его друг у друга. Бетховен громогласно защищал каждый такт, величественно останавливая потуги начавшего было разгораться бунта.

Лихновский атаковал, перекрикивая собрание и требуя сократить экспозицию в целом. И тут же Фердинанд Рис, повинуясь легкому кивку князя, внес предложение соединить два первых акта в один.

— Ни единой ноты! — надрывался Бетховен, так что висюльки на люстрах испуганно дрожали, а слабая здоровьем княгиня была вынуждена прибегнуть к флакончику соли.

Бетховен сделал попытку забрать партитуру и покинуть собрание, но внезапно дорогу ему преградила Мильдер, которая встала в дверях, уверяя, что господин композитор волен убить ее в порыве гнева, ибо живая она не уступит ему в этом безумии.

Не желая на этот раз драться с хрупкой девушкой, Бетховен был вынужден отступить, бросив партитуру на рояль и вновь заняв свой кресло.

— Предлагаю прослушать арию Флорестана «В дни моей весны», — с мольбой взглянув на нового исполнителя, предложил Лихновский.

— Возьмите свои ноты и идите сюда, — любезно предложила княгиня.

— Но мне не выдали нот, — заикаясь от ужаса, сообщил юноша. 

— Это моя вина. Прежний Флорестан заперся вместе с партитурой у себя в грим-уборной и не пожелал выйти оттуда, — вышел вперед Себастьян Майер.

— Ничего страшного, мы ведь можем пользоваться одной партитурой на двоих, — примиряюще улыбнулась княгиня. — Идите сюда, мой друг. Вам видно?

Бетховен снова поднял свой рупор, воткнув его в раковину уха. Ее сиятельство начала играть, и успокоившийся Рекель запел.

Как и рассчитывал Лихновский, новый исполнитель произвел самое выгодное впечатление на композитора. Так, разбирая отдельные фрагменты оперы и яростно обсуждая каждую музыкальную фразу, они засиделись до полночи.

— Так вы переработаете оперу, маэстро? — молитвенно сложив руки, поинтересовалась в завершение репетиции княгиня.

— Ни в коем случае, — нежно улыбнулся ей Бетховен. — Скажу более, ни одна нота не вылетит из партитуры, и если еще кто-нибудь только посмеет заикнуться мне о сокращениях, то…

— Но в этом случае ваше великое творение потеряно для публики! Его никогда больше не поставят, не оценят по заслугам!

— Мне достаточно вашего одобрения, княгиня, — Бетховен напряженно склонился перед Лихновской, поцеловав протянутую ему руку, и уже хотел удалиться, как ее сиятельство вдруг упала на колени перед ним.

— Умоляю вас, Бетховен! Заклиная именем Господа, который не хочет, чтобы ваше произведение погибло, именем вашей матушки, тень которой незримо присутствует здесь с нами и заклинает вас моими устами. Не опускайте руки! Не хороните свое живое детище! Уступите – и публика примет вашего «Фиделио». Сделайте это ради вашей матери! Ради меня, которая вам в матери годится и стоит одной ногой в могиле.

Бетховен стоял, зажав руками виски, по его лицу текли слезы.

— Я сделаю это ради вас… ради моей матери! — точно во сне, произнес он, глядя куда-то в сторону от княгини. — Обещаю, даю слово.

Он покачнулся, но в следующее мгновение взял себя в руки, нежно поднял с пола княгиню, прижав ее к себе.

Весь этот короткий диалог, к удивлению присутствующих, Бетховен ясно понимал каждое сказанное ему слово, словно его болезнь отступила.

Довольный и счастливый доставшейся ему немалыми усилиями победой, Лихновский пригласил всех отужинать.

Первый час ночи — отличное время для обильного ужина. Столовая горела огнями, и стол был заставлен разнообразными яствами и винами.

Ее сиятельство взяла под руку и лично усадила напротив Бетховена Рекеля. Обычно проглатывающий любое поданное ему блюдо, не разбирая вкуса, на  этот раз Людвиг медлил, думая о своем. Он едва притронулся к вину, подцепил вилкой кусочек буженины и отправил его в рот, наблюдая за творившимся за столом оживлением. Напротив него изрядно проголодавшийся Рекель быстро справился с первым блюдом, и тут же накинулся на второе, жадно запивая все это вином.

— Отменный аппетит! — похвалил нового певца Бетховен.

— С полудня маковой росинку во рту не было, — смущенно улыбнулся Рекель, тщательно вытерев руки салфеткой и размещая рядом с тарелками синюю тетрадь композитора, — у меня это сегодня уже вторая репетиция, из театра наш добрейший Майер вытащил меня с такой поспешностью, что я не успел пообедать.

— Что же вы съели?

— А действительно что? — Рекель с удивлением посмотрел на свою пустую тарелку, — честно говоря, не обратил внимание.  Это важно?

— Все получилось по правде: Флорестан два года томится в неволе, он в буквальном смысле измучен голодом, зритель должен это почувствовать. Невозможно исполнять арии Флорестана, закусив перед этим баварскими сосисками. Мой вам совет –  перед спектаклем постарайтесь как следует поголодать, и успех оперы обеспечен!

После нескольких месяцев упорных репетиций 29 марта 1806 года театр ан дер Вин снова показывал «Фиделио». Опера действительно претерпела серьезные изменения, либретто переработал Стефан Брейнинг, который соединил два первых акта воедино. Кроме того, Бетховен действительно избавил оперу от некоторых длиннот, благодаря чему она стала смотреться живее.

На этот раз «Фиделио» приняли лучше, пресса писала приятные отзывы, но представление проходило, в лучшем случае, при полупустом зале. Тем не менее Бетховен был абсолютно уверен, что доход со спектакля покроет все его издержки и даст возможность как можно дольше оставаться на плаву. Людвиг был настолько убежден в своей победе, что заранее согласился на процент с прибыли, теперь же этого процента ему просто не хватало на жизнь. А ведь во время репетиций «Фиделио» он забросил концерты и практически не занимался с платными учениками.

Решив, что его попросту обкрадывают, он явился в кабинет к барону Брауну с требованием немедленно расследовать факт хищений из кассы театра. А как еще дать разумные объяснения? Ложи заполнены, кресла заняты, меж тем он не получил и трети от обещанного?!

— Ложи и кресла — это, безусловно, хорошо, но, должно быть из оркестровой ямы вам плохо видны балконы, а они пустовали, — невозмутимо возразил директор театра.

— Но пресса! Но господа из высшего общества… Все хвалят оперу.

— Хвалят, но сборы делают балконы, мест там больше. Ложи и большинство кресел покупают себе абонемент на все спектакли. Когда ваша опера понравится занимающей дешевые места на балконах толпе, тогда и можно будет говорить о настоящих сборах.  Моцарт умел угождать толпе, вы же везде говорите о своем творчестве как о музыке для избранных. Научитесь находить компромисс, и вы разбогатеете.

В следующее мгновение Бетховен прыгнул к столу и одним движением сбросил с него кассовые рапортички, чернильный прибор и маленькие статуэтки, изображающие героев «Волшебной флейты». Испуганный барон вскочил со стула, пятясь к стене. Ужасный композитор опирался огромными ручищами на совершенно пустой стол, нависая над ним с видом сорвавшегося с привязи быка.

— Отдайте мою партитуру! — хрипло выговорил он.

Барон боялся отвести взгляд от почерневшего от ярости лица Бетховена. Боялся пошевелиться, боялся дышать. Одно неверное слово – и ему конец.

— Я требую, чтобы мне вернули мою партитуру! — взвыл Бетховен. — Немедленно отдайте пар-ти-ту-ру!…

Колокольчик для вызова слуги валялся на полу, сброшенный со всеми мелочами Бетховеном. Стараясь не делать резких движений и не опуская глаз с врага, барон быстро присел и, схватив колокольчик,  принялся трясти его.

— Партитуру вчерашней оперы… этому господину… — приказал он срывающимся голосом, все еще не спуская взора с, казалось, в любой момент готового его атаковать сумасшедшего.

Поняв, что дело серьезное, слуга бросился вон из кабинета и вскоре вернулся, держа в руках тяжеленный фолиант.

Бетховен выхватил партитуру из рук слуги и выбежал из кабинета.

Пройдет время, и после разгрома армии Наполеона для мирного Венского конгресса Бетховен снова переделает своего «Фиделио». Вот что он напишет по этому поводу режиссеру Фридриху Трейчке (111), который в то время работал над его оперой: «Я, взявшись за новую постановку «Фиделио» и за переделку его либретто, по обыкновению готов скорее написать что-нибудь новое, чем притачивать новое к старому, как я это делаю теперь. В моей инструментальной музыке целое постоянно носится перед глазами, но здесь это целое как-то повсюду разбросано, и мне приходится вновь вдумываться во все… Эта опера доставит мне мученический венец».

Неуспех оперы вызвал жесточайшую меланхолию, работать не хотелось, договариваться о концертах, вести светскую жизнь – тем более. Добавьте к этому Карла, который в то время, когда его великий брат работал над «Фиделио», тайком бегал к девке. Что бы сказали в высшем обществе, откройся позор семьи, который Людвиг все это время тщательно скрывал?

Бетховен тряхнул головой, прогоняя сонную одурь, вдруг осознав, что он все еще в салоне Доротеи, и рядом с ним Сальери, Гайдн, Черни, Крумпхольц… и все это время он рассказывал им о своем «Фиделио», а может, и не только об опере… Неужели и про Карла и его недавно родившегося малыша наговорил с три короба? Стыдно-то как! Или, может, просто стоял столбом и грезил наяву?

Он покачнулся и, наверное, упал бы, не подхвати его друзья и не усади на кстати стоящую тут же софу. Немало напуганная произошедшим Доротея подсела к Людвигу, дружески поглаживая его по плечу. Бетховен принял из рук хозяйки дома бокал и выпил содержимое одним глотком, не распознав вкуса.

Отдохнув немного и так и не найдя в себе сил узнать, что же он такого наговорил, композитор поспешил покинуть благородное собрание.