Великий поэт является наибольшей драгоценной драгоценностью нации.

Людвиг ван Бетховен

Целый день Людвиг бродил по улицам города, время от времени останавливаясь в дешевых забегаловках, дабы промочить горло. У него не было сомнений относительно своего детища, но вот зрители… не будешь же тянуть их за уши, чтобы они хоть немного доросли до его произведения. А ведь пройдет год-два, максимум пять, и быть может, он создаст что-то более значительное и сильное.

Бетховен протер глаза – перед ним возвышалась барная стойка, заставленная и завешенная картинами. Крошечные столики, застланные клетчатыми скатертями… По всему выходило, что он каким-то образом очутился в том самом кафе, где бедняга Зюсмайер рассказывал о Моцарте и назвал его — Бетховена — черным человеком. Давно уже нет старины Франца Ксавера. Никто уже не сможет доказать его непричастность к гибели Вольфганга Амадея, да и сам он не ответит. То, что доверчивый Моцарт назвал в его честь своего младшего сына, не говорило ровным счетом ни о чем. Маэстро мог всецело доверять ученику, а тот наставлял ему рога, с улыбкой подсыпая в бокал яд. А может, спросить Сальери? Просто задать вопрос и посмотреть на реакцию? Нет, это разобьет его сердце. Вера не требует вопросов и особых условий, либо ты веришь, либо нет. Вот и в Сальери следует просто верить, не допуская даже тени сомнения и никогда не задаваясь мыслью, убийца ли он.

Отчего же тогда помер молодой Моцарт? Да мало ли в мире заразы? И что он, Бетховен, врач, чтобы разбираться в каждой из них?

Тем временем кафе начало наполняться народом, Людвиг понятия не имел, который час, но судя по манерам ввалившейся в помещение компании, это были актеры и музыканты, возвращающиеся с какого-то концерта или после вечернего спектакля.

Аккуратная горничная поставила перед Бетховеном чашку кофе и блюдечко с сахарной булочкой в виде полураскрывшегося бутона розы. Он не помнил, когда сделал заказ, понятия не имел, принесут ли что-нибудь еще. В прошлый раз здесь они устроили поздний обед на троих. Платил Иоганн Шенк, пришли они вдвоем и затем приметили Зюсмайера и… Почему-то он в мельчайших подробностях запомнил тот день, но и под пыткой не сумел бы перечислить забегаловки сегодняшнего дня.

Еще бы ему не запомнить, в тот странный вечер Зюсмайер назвал его «черным человеком», тем самым, о котором судачили в салонах в связи с кончиной Моцарта. Правда, их «черный человек» заказал реквием, принес задаток, но не забрал нот и больше уже никогда не явился. Он же был реальным «черным человеком» великого Моцарта. Боже! Получается, что все это время Моцарт помнил его! Еще бы не помнить — явился чернее ночи, мокрее тучи, сыграл нечто тревожное, практически напросился в ученики, а потом сгинул, не объяснившись даже коротенькой записочкой, исчез, точно застигнутый солнцем призрак.

Музыканты сделали заказ, наблюдая, как на их столик понесли сразу три бутылки вина и корзинку хлеба,  Бетховен невольно сглотнул, раздумывая, не заказать ли ему того же самого. Впрочем, он только-только начал трезветь. Неожиданно  кто-то коснулся его руки, и обернувшись он увидел улыбающегося Карла Черни, за спиной которого стоял невысокий худощавый мальчик с огромными, почти черными глазами и курчавыми, давно не стрижеными волосами. Одет ребенок был в поношенную, но чистую одежду не по размеру и крепкие, по всей видимости, многократно чиненые туфли.

Бетховен указал на стул рядом с собой, и тут же Карл подхватил другой стул от соседнего, пока еще пустующего стола, усаживая ребенка.

Смущенно улыбнувшись, Карл склонился к мальчику, ласково гладя его по плечу и  показывая на Бетховена. Должно быть, знакомил. Людвиг достал разговорную тетрадь, карандаш и положил все это напротив приятеля.

— Пиши, я все равно ничегошеньки не слышу. Заказать вам что-нибудь?

Черни склонился над блокнотиком. Не дожидаясь, когда он напишет свой вежливый отказ, Бетховен приметил приносившую ему кофе девушку и громко позвал ее. Должно быть, вышло излишне громко, потому что бедняжка уронила поднос, а пришедший с Черни мальчишка побледнел и хорошо, если не описался от ужаса.

— Прошу прощения, господь наделил меня луженой глоткой, — Бетховен улыбнулся девушке и попросил, чтобы та принесла им чего-нибудь поесть. Обычно он не изучал меню, зная по опыту, что если не привередничать, то и ждать не придется. Соберет, что есть готового на кухне, и все довольны.

— Помнишь, как мы познакомились? — прочел он в тетради.

— Разумеется, помню, Крумпхольц притащил тебя, когда ты был вот… точно таким же, как этот ребятенок. Тощим и глазастым, вы даже чем-то похожи, хоть он и еврей. Не тушуйся, малец, меня в детстве называли испанцем, так как я был черным, как головешка. Но вот нам уже и несут.

Две расторопные служанки быстро поставили на стол корзиночку с хлебцами, холодную буженину и нарезанную розовыми аккуратными кусочками рыбу малой соли.

— Хочешь, чтобы я подтвердил в присутствии твоего нового друга, что ты буквально сразил меня тогда исполнением моей же Патетической сонаты? Ну, подтверждаю, и еще от себя добавлю, что такого исполнителя, как этот шустряк, у меня до него не было и после вряд ли появится.

— Посмотри на этого пострелёнка, ему одиннадцать, а он уже успел пострадать от твоей музыки, причем именно от Патетической, — прочел Бетховен в тетради.

— Пострадать?! Как можно пострадать от сонаты?! На тебя что, рояль упал?

— Не надо так буквально, — рассмеялся Черни, — и ради бога, попробуй возмущаться потише, и я все расскажу.

Запихнув в рот кусок рыбы и откусив кусок булочки, Карл отер руки и принялся строчить в тетради. Не в меру любопытный Людвиг подвинул свой стул ближе к Черни, в то время как мальчишка набивал себе рот дармовой снедью, скорее всего, воспринимая происходящее с ним, как прекрасный праздник.

— Его зовут Игнац Мошелес (98), но дома его зовут Исаак.

— Исаак, — кивнул Бетховен, и мальчик подпрыгнул на месте, не ожидая, что странный взрослый знает его имя.

— Он родился в Праге и с малолетства обучался игре на фортепьяно, кстати, если тебе что-то говорит, его учителем был Бедржих Дивиш Вебер (99). Но история не о его замечательных педагогах. Он обучался в музикус и слыл мальчиком хоть и очень одарённым, но, как бы это лучше выразиться, робким и не в меру пугливым. По словам его родителей, другие ученики могли отобрать у него еду или вещи, а он лишь слабо улыбался в ответ. Исаак никогда не дрался, ни с кем не спорил. Он вообще держался подальше от начальства и школьных задир.

— Не таким я был ребенком в школе — такой бы у нас вообще не выжил, — признался Бетховен. — В одной школе со мной, будь мы ровесниками, точно уж не выжил бы, я бы раздавил такого. Фу! Зачем ты мне все это рассказываешь? — чтобы не  обидеть ребенка, эту реплику Людвиг написал, а не произнес в слух.

— Сейчас поймешь, о чем я. А надо сказать, что директором в этой школе служил форменный осел, который терпеть не мог ничего нового. И вот однажды длинноухий услышал Патетическую сонату, громко прокричал иа-иа и признал ее крамольной. После чего собирает учащихся и объявляет им, что каждый, кто посмеет сыграть Патетическую ван Бетховена, будет изгнан из заведения. И никто даже не подумал ослушаться. Один только Игнац. Он раздобыл запрещённые ноты твоей сонаты и играл ее как Бог, как дьявол, как черт знает что такое!

Людвиг с любопытством поглядел на жующего мальчишку, а Черни уже накатал еще полстранички.

— В школе были разные дети, Игнац поступил на безденежное обучение с содержанием и держался этого места всеми силами, другие…  если бы запрет нарушил мальчик, обучающийся на деньги отца, быть может, директор счел бы излишним терять источник доходов, но Игнац был ему не нужен. В общем, из-за твоей музыки парень получил под зад коленкой.

— И что же, теперь ты хочешь, чтобы я взял парня к себе в ученики? Логично, раз он пострадал от моей музыки, стало быть…  — он критически окинул взглядом хрупкую фигурку Мошелеса.  — Предупреждаю, слуги говорят, что я кричу по ночам, да и днем…

— Не беспокойся, его уже взял на обучение Сальери, с единственной оговоркой, парень должен явиться к нему через два года, когда немного окрепнет и сможет заниматься в полную силу. Так что я его привез в Вену, я и верну обратно.

— Дорогой Игнац, — Людвиг постарался говорить как можно мягче и тише. — Раз уж именно я послужил причиной твоего исключения из школы, позволь немного подсластить тебе жизнь прекрасным вишневым штруделем! Эй, кто там, огромный штрудель маленькому музыканту!