Если вы дирижировали музыкой Бетховена и вам не понадобился остеопат, значит, что-то пошло не так.

Саймон Раттл

Как-то раз Шенк зашел к Бетховену в его отсутствие. Как обычно, в рабочем кабинете композитора было не убрано, и повсюду, точно выпавший снег, лежали белые нотные листы и тетради, в которых Людвиг делал упражнения по контрапункту, заданные Гайдном. Как же был удивлен Шенк, заметив там множество грубейших ошибок!

Возможно, другой сделал бы вид, что не видит вопиющей безграмотности приятеля, не буди лихо, пока оно тихо, тем более, если это лихо Бетховен. Но Шенк уважал Бетховена, и когда тот явился домой, прямо указал ему на ошибки, заметив, что в таком виде записи просто стыдно показывать Гайдну.

А после началась самая настоящая буря, Людвиг рвал в клочья нотные листы и в бешенстве швырялся стульями. По его словам, Гайдн уже проверил его работу и не нашел в ней ошибок!

Скорее всего, все было в точности до наоборот, и папаша Гайдн попросту забыл просмотреть триста упражнений своего ученика, вернув тетрадь нечитанной.

Бетховен схватил шляпу и хотел уже идти к учителю, дабы высказать ему все, а то и прибить негодяя, но Шенк успел встать в дверях и не выпустил скандалиста из дома, пока тот не очухался. Шутка ли сказать, ведь по правде, кто знает, что там произошло на самом деле. Бетховен мог поспешить забрать несмотренную тетрадь, решив, что учитель видел его работу. Все могло разрешиться самым неожиданным образом, но вот накричав и тем самым смертельно оскорбив Гайдна, Бетховен рисковал испортить себе всю оставшуюся жизнь, не говоря уже о запоздалом раскаянии.

Понимая, что если он не хочет скандала между двумя отличными композиторами Гайдном и Бетховеном, ему придется принести жертву, Шенк пообещал впредь проверять все упражнения по контрапункту со всей присущей ему строгостью и дотошностью, после чего Бетховен станет относить работу Гайдну, делая вид, будто бы ничего не произошло. Так и пошли дела. Неугомонный Бетховен обрел второго учителя, а затем и третьего, им стал капельмейстер собора святого Стефана, получивший это место по настоянию самого Моцарта, Иоганн Георг Альбрехтсбергер (63). Порывистому, свободолюбивому Бетховену тяжко приходилось на уроках контрапункта, которые давал ему Альбрехтсбергер, а Иоганну Георгу, в свою очередь, было непросто со столь вспыльчивым учеником. Однажды, особенно рассердившись на нашего героя, он даже выкрикнул в сердцах, что Бетховен никогда не может сделать ничего как следует. Тем не менее строгая дисциплина, скрупулезность и педантичность были необходимы Людвигу, и он это прекрасно понимал.

Увидев, что Бетховен немного успокоился, Иоганн Шенк предложил ему пообедать вместе. Несмотря на поздний час, оба были голодны. Прекрасно понимая, что его приятель не смыслит в хорошей кухне, Шенк повел его через весь город в кабачок, который пользовался его особым расположением. Людвиг прежде почти не бывал в этой части города и вертел головой, рассматривая дома и кафе. Пройдя мимо театра, где часто выступал Иоганн Шенк и всего один раз, к тому же в самом начале своей жизни в Вене, музицировал Людвиг, они свернули на малоприметную улочку и, пройдя мимо уже закрытых лавочек, оказались перед приветливо распахнутой дверью. Внутри все выглядело вполне обычно: столы, застланные скатертями, удобные креслица, стены были полностью завешены разнообразными и не сочетающимися друг с другом картинами. Скорее всего, их приносили сюда художники в качестве платы за еду и выпивку. Не слушая возражений приятеля, Шенк сам сделал заказ, долго подбирая соусы к мясу и требуя какое-то незнакомое Бетховену вино, название которого немедленно стерлось у него из памяти.

В кабаке кроме них сразу же обнаружились знакомые виолончелисты в компании веселой красотки, два, по всей видимости, чиновника ворошили на столике у окна какие-то бумаги, да за спиной Бетховена за столом на двоих пил свой сидр старый переписчик нот, к которому Людвиг несколько раз обращался за помощью. Впрочем, тот жил достаточно далеко, и, в конце концов, он предпочел отыскать копииста, который приходил бы сам, получал заказ, и затем, опять же сам, приносил его.

Переписчик ужинал в компании плотного мужчины в сером, слегка завитом парике, лица Бетховен не мог видеть, так как тот сидел к нему спиной, тем не менее что-то в его внешнем облике казалось до боли знакомым. Теряясь в догадках, кто бы это мог быть,  Людвиг извертелся, так и эдак пытаясь разглядеть незнакомца. И  совсем было уже собрался подойти поздороваться со старым переписчиком, а заодно посмотреть в лицо его собеседнику, как вдруг Шенк хлопнул его по плечу.

— Какая удача, милейший Бетховен, — зашептал Шенк, — здесь капельмейстер придворного театра в Хофбурге, или, как его еще называют, Бургтеатра! Вы уже выступали на их сцене?

— К черту капельмейстера,  давайте лучше обедать, — отмахнулся Бетховен. — Я не желаю тратить время на выступления перед очередным стадом баранов.

— Зато мне он нужен! — непререкаемым тоном сообщил Иоганн Шенк. — И я очень надеюсь, что вы будете с ним любезны. 

— Ну, если это нужно вам, — развел руками Бетховен. В предвкушении очередного светского знакомства он совсем забыл о заинтересовавшем его господине.

— Не возражаете, если я приглашу его за наш столик, тем более, что его собутыльник, я вижу, уже уходит?

Не дожидаясь ответа, Шенк поднялся и, аккуратно обогнув креслице Бетховена, вежливо поклонился тому самому человеку, лицо которого Людвиг тщился разглядеть. Тот поспешно поднялся, пожал протянутую руку. Этим временем девушка в изящном голубом платье и чепчике поставила на стол две тарелки с жареным мясом, ее подруга водрузила на стол бутыль и бокалы, другая принесла два соусника и плетеную вазочку с крошечными хлебцами.

— Дорогой  Франц Ксавер, позвольте представить вам моего друга композитора Людвига ван Бетховена. Драгоценный Бетховен, рекомендую вам композитора и капельмейстера Бургтеатра Франца Ксавера Зюсмайера.

Перед Людвигом стоял тот самый музыкант, с которым он повстречался в привокзальной забегаловке, в первый раз возвращаясь из Вены в Бонн. Зюсмайер тоже узнал Бетховена.

С того времени, как они расстались, Франц Ксавер действительно поступил в ученики к Сальери, а потом к Моцарту. И вот теперь Людвиг сидел за одним столом с человеком, которого молва давно уже определила в убийцы Вольфганга Амадея — очаровательного человека и злого духа, преследовавшего Бетховена всю его жизнь. Сидел, пил вино, незаметно Шенк заказал еще бутылочку, а потом еще одну, Бетховен напряженно вглядывался в приятное лицо своего случайного знакомого, пытаясь разгадать, может ли тот оказаться убийцей. Сама их встреча теперь казалась сплошной мистикой, впрочем, уже много лет он вспоминал ее точно сквозь дымку, как будто бы Зюсмайер приснился ему в тот злополучный день.

Странная череда обстоятельств, ведь не заболей мать, он бы уже занимался у Моцарта и, может быть, даже жил у него, как это и предсказывал Николаус Зимрок. А раз жил бы у Моцарта, стало быть, Вольфганг Амадей не смог бы подселить, себе на беду, ставленника Сальери, или все равно сумел бы, и они с Зюсмайером просто поменялись бы местами. Отучившись у Сальери, Франц Ксавер перешел бы к Моцарту, а тем временем, получив все необходимые знания у Моцарта, он, Бетховен, возможно, не предчувствуя беды, пошел бы учиться к милейшему Сальери. А значит, ничего бы не изменилось, от судьбы не уйдешь.

Наблюдая за Зюсмайером, Бетховен пытался прочитать ответ на вопрос в его чертах лица, в том, как тот то и дело поглаживает холеные руки, покручивая массивные перстни. Знать бы, что это означает. Вообще, было бы не худо заняться физиогномикой. Полезная штука.

Слушая вполуха Зюсмайера, Бетховен узнал, что тот целый год жил у Моцарта и сделал копии с опер «Милосердие Тита» и «Волшебная флейта», а после смерти композитора был вынужден в одиночестве заканчивать работу над его «Реквиемом».

— Вы не поверите, если я скажу, в каких добрых отношениях мы были, как нежно привязался я к этому очаровательному семейству, с какой теплотой относились они ко мне. 26 июля 1791 года, за полгода до смерти Вольфганга Амадея, у него родился сынишка, которого мой друг назвал… Вы, конечно, не слышали? Франц Ксавер Вольфганг Моцарт(64), в мою честь! Вы понимаете?!  Я крестил его. Сколько счастья! Кто бы мог подумать, что всего через несколько месяцев малыш осиротеет.  У Вольфганга Амадея и Констанции было шесть детей, но выжили только двое. Карлу Томасу (65) уже десять лет, с ним занимается Гайдн. Скажу по секрету, маэстро собирается отправить мальчишку учиться музыке в миланскую консерваторию к своему другу Бонифацио Азиоли (66), что же до младшего, то он еще очень мал, но Гайдн уже сейчас видит и в нем задатки великого музыканта.

Людвиг слушал Зюсмайера, продолжая вглядываться в его лицо. Наверное, неправильно, что он ни разу так и не зашел к вдове маэстро, не предложил помощь. Все сделали вид, будто бы двух сирот не существует, вся забота о мальчиках Моцарта традиционно уже легла на всеобщего папашу, да еще, возможно, на предполагаемого убийцу их отца. Иначе откуда бы он все это знал?

Меж тем Зюсмайер все говорил, говорил, говорил, о своей жизни в Вене, о работе и, разумеется, о Моцарте.

После смерти маэстро Констанция не пожелала больше держать в своем доме неженатого молодого человека и, едва он закончил работу над архивом покойного маэстро, попросила его удалиться, не заплатив ни гроша. Тем не менее уже через несколько месяцев его пригласили на должность капельмейстера в Бургтеатр, где он до сих пор и служит.

Что же, превосходная должность… По словам того же Зюсмайера, Моцарт в последний год жизни, конкретно в мае, а умер он в начале декабря, согласился исполнять неоплачиваемую должность ассистента капельмейстера Кафедрального собора Святого Стефана,  дабы наследовать высокий пост после тяжелобольного Леопольда Хофмана (67), который в результате не просто выжил, а проводил в последний путь неудачливого конкурента.

Естественно, речь зашла о реквиеме, который остался немного недоделанным. Очень заинтересованный Шенк затронул тему легенды о якобы явившемся к Моцарту черном человеке, том самом, что заказал реквием, но так и не вернулся за ним.

— О, такой посыльный действительно был, но вопреки слухам, одет он был в серую ливрею с черной и серебристой вышивкой, как, собственно, одеваются все слуги дома графа Франца фон Вальзегг-Штуппаха (68). Серый человек. Я сам открывал ему дверь, и затем мы перекинулись несколькими словами, пока маэстро изволил допить свой кофе и выйти к гостю. Это произошло в июле 1791 года, но, уверяю вас, это был обычный слуга, каких много. Серая мышь, неспособная пробудить чью-либо фантазию и уж тем паче ни в коем смысле не претендующая на гордое имя «черный человек Вольфганга Амадея Моцарта». Что же до его хозяина, о покойнике не принято говорить плохо, но этот неуч и бездарь, способный только выкупать у мало-мальски известных композиторов авторство на их произведения, а затем выдавать их за свои… он тоже, уверяю вас, ничем не напоминал «черного человека» из легенды.

— Но кто же был тем самым? — не выдержал напряжения Шенк. — Вы видели его?

— И да, и нет, — Зюсмайер лукаво покосился на Бетховена, поигрывая вином в бокале.

— Не томите же! — От напряжения Шенк незаметно для себя проковырял внушительную дыру в собственной манжете и теперь расширял ее пальцами все больше и больше.

— Я жил в доме Вольфганга Амадея на правах даже не друга, а близкого родственника, что-то типа племянника из провинции. Так хорошо ко мне относились, — начал издалека Зюсмайер. — В тот год, когда судьба свела меня с Моцартом, он неоднократно говорил мне о посетившем его года два назад молодом человеке. Стояло раннее утро, самое что ни на есть неурочное время. Моцарт рассказывал, что юноша с длинными и совершенно черными волосами в черном плаще с закрученным вокруг шеи черным шарфом, казалось, промок насквозь. На улице, несмотря на весну, разразилась настоящая снежная буря. Когда в комнате сделалось настолько темно, что хоть свечи неси, перед Моцартом, словно ниоткуда образовался этот черный человек. Вода стекала с его длинных черных волос и с плаща, образовав крохотную лужицу на полу, тем не менее он и не подумал снять верхнюю одежду. Просто стоял и смотрел на композитора, припечатывая его тяжелым взглядом. И все это, не говоря ни единого слова. Наконец Вольфганг Амадей показал в сторону пианино, юноша вздрогнул и, сев за инструмент, начал играть какую-то колдовскую музыку, от которой мурашки бежали по телу. По словам самого Моцарта, в тот день словно сам ангел смерти коснулся его своим черным крылом. Что же до юноши, он пришел всего раз и больше уже не появлялся.

Много раз Моцарт после вспоминал этого «черного человека»… И когда работал над реквиемом на смерть графини фон Вальзегг-Штуппаха, то и дело говорил о том, какое сильное и одновременно с тем тяжелое впечатление произвел на него внезапно вторгшийся в его жизнь... — он улыбнулся и, салютуя бокалом, допил свое вино, тут же подставив бокал Шенку за дополнительной порцией.

— Это было в тот год, когда я отправился в Вену для того, чтобы сделаться учеником Сальери, — он испытующе поглядел в сторону Бетховена. — Время от времени, когда Моцарт в очередной раз рассказывал друзьям о своем «черном человеке», мне начинало казаться, будто бы я встретил однажды этого самого «черного человека», но он не играл мне, и ничего страшного не произошло. — Зюсмайер рассмеялся, вновь поднимая бокал. — За музыку, за вашу музыку прекрасный Людвиг ван Бетховен. И за новое знакомство!