Глава 17. Импровизатор дьявола
Музыка смывает с души пыль повседневности.
Бертольд Ауэрбах
Как выяснилось достаточно быстро, Людвиг ван Бетховен обладал воистину коммерческой жилкой и острым чутьем: в напряженной обстановке, когда не сегодня-завтра либо произойдет революция и гражданская война, либо оккупанты займут Вену, не подходили ни Моцарт, ни Гайдн, хотелось чего-то иного, бурного и страшного, как сама жизнь, музыки, которая могла бы выплеснуть все то, что так долго таилось в душе, не находя выхода. Бетховен дал Вене такую музыку! Музыку, которая покоряла, и в то же время будоражила и звала к чему-то неизмеримо прекрасному и волнующему. К очищению через ломку старого и отжившего, через восприятие новых веяний и обретение свободы.
«В этом молодом человеке скрывается сатана. Я ни разу не слышал, чтобы так играли! Он фантазировал на заданную мною тему так, как даже сам Моцарт не фантазировал… Играя на рояле, он преодолевает такие трудности и добивается таких эффектов, о которых мы никогда даже не мечтали», — то ли хвалит, то ли проклинает Бетховена аббат Йелинек, с которым наш герой соревновался в импровизации.
Его музыка действовала по-разному: более слабые впадали в эйфорию, начинали плакать навзрыд или корчились в припадках падучей, кто-то обретал новые силы, кто-то отбрасывал условности и отдавался своим страстям. Бетховен, воин-победитель, сладко, с удовольствием насиловал покорную ему Вену, позволяющую ему делать с ней все что угодно, смеяться над ней, унижать ее, делая счастливой.
Один за другим перед ним открываются все музыкальные салоны и аристократические гостиные. Вельможи просят его быть их другом, а их жены бросают молодому композитору любовные записки, приглашая задержаться после концерта, осмотреть их будуар, назначают свидания или заявляются сами.
Женщины, только самые красивые женщины, были достойны приблизиться к молодому музыканту, так как к женщинам его могла привлечь только их красота. Когда в 1812 году Людвиг захочет завести настоящую семью и даже попросит своего друга графа Глейхенштейна (50) найти ему супругу, сорокадвухлетний, почти что глухой и нищий, он не удержится, чтобы не написать о красоте кандидатки: «Ты можешь помочь мне найти жену. Если там, в Ф., сыщешь красавицу, которая, возможно, подарит вздох моим гармониям… то заведи знакомство. Во всяком случае, она должна быть красива, потому что некрасивое я любить не могу, иначе я полюбил бы самого себя».
Впрочем, все это будет значительно позже, а пока, аристократки сходят с ума по Бетховену, служанки интригуют друг с другом за право стелить постель великому музыканту, хозяйки забегаловок согласны на все что угодно ради его близости. А он словно и не замечает выгод и упущенных возможностей, в сложившейся ситуации для него ничего не стоит соблазнить любую, забыв о ней на следующий вечер.
Замужние аристократки готовы покровительствовать молодому таланту, снабжая его деньгами, которых хватит на наем жилья, модный гардероб, и даже на собственный выезд. Богатые вдовушки обдумывают возможность удачного, пусть и маргинального брака.
«Он был невысокий, коренастый, могучего, почти атлетического сложения. Лицо широкое, кирпично-красного оттенка, — только на склоне лет цвет кожи стал желтоватым, болезненным, особенно зимой, когда он сидел сиднем в четырех стенах, вдалеке от своих любимых полей. Лоб мощный, шишковатый. Волосы, необычайно густые и черные, казалось, не знали гребня: они торчали во все стороны — «змеи Медузы». Глаза его пылали изумительной, поражавшей всех силою. Однако многие заблуждались относительно цвета его глаз. Они сверкали таким неистовым блеском на его смуглом трагическом лице, что обычно казались черными, на самом же деле были не черные, а серо-голубые. Маленькие, очень глубоко посаженные, они под влиянием гнева или страсти внезапно широко раскрывались и метали во все стороны быстрые взгляды, в которых с чудесной полнотой и правдивостью отражалась мысль. Часто они скорбно устремлялись к небу. Нос у него был короткий, обрубленный, широкий — отсюда это сходство с обликом льва. Тонко очерченный рот, впрочем, нижняя губа немного выдавалась. Мощные челюсти, которые могли бы дробить грецкие орехи. На подбородке справа глубокая ямка, что делало его лицо странно асимметричным» (50).
Новое время диктовало новые веяния, на смену ангелам явились демоны революции и черные ангелы скорби. Бетховен как никто другой вписывался в эту только зарождающуюся моду, вызывая любовь к тому, что еще вчера казалось неуместным и вульгарным.
И вот Доротея уже в открытую соперничает с несносной Бабеттой, с которой Бетховен проводит как-то уж слишком много времени.
— В год рождения нашего маэстро, — ласково улыбается сопернице величественная Доротея, — в Лондоне, в доме графини Пушкиной, гостила княгиня Дашкова (51), и туда же приехала герцогиня Фоксон, — она делает паузу, наблюдая за лицами слушателей. — Русская была умна и весьма красива, англичанка… гм… за словом в карман не лезла. Разгорелся спор, из-за… не будем называть имен, скажем, молодого офицера. Княгиня сочла себя оскорбленной и ударила герцогиню по щеке. Герцогиня ответила ей тем же. Графиня Пушкина попыталась урезонить дам, но они потребовали принести им шпаги, после чего вышли в сад, где, собственно, и произошел поединок. Дашкова была ранена в плечо. Впрочем, говорят, что молодой офицер все равно предпочел ее. — Доротея опускает глаза, довольная произведенным впечатлением.
Во время рассказа Бабетта не спускает глаз с, казалось, смеющейся над ней Доротеи.
— Интересно, а кто из находящихся здесь дам, мог бы похвастаться умением держать в руках шпагу? — присутствующий на вечере Гайдн немало заинтересован анекдотом.
— Я.
Все с удивлением оборачиваются – в дверях стоит плотная высокая девушка в розовом платье, в которой пришедший с другом Антонио Сальери немедленно узнает Терезу Брунсвик (52), сестру графини Жозефины Дейм (53).
— Я училась фехтовать вместе с моими братьями и могла бы постоять за себя. — Черные пронзительные глаза встречаются с прозрачными голубыми. Что это? Вызов?
— Представьте себе, я тоже неплохо держу в руках шпагу, — с заметной ленцой приоткрывает завесу тайны Доротея. Ее взгляд внимательно ощупывает рослую фигуру соперницы.
— Кажется, здесь стало душно. Не иначе как собирается гроза, — Бабетта вскакивает со своего места. — Может, пройтись по саду?
— Да, по саду, — Доротея внимательно следит за явившейся без приглашения Терезой. Прошлогодняя любовница Людвига появилась как-то уж очень некстати.
— В саду теперь, пожалуй, не менее жарко, нежели в гостиной, — Тереза нервно обмахивается веером со страусовыми перьями. — Впрочем.
— Помнится, немецкая принцесса Софья Фредерика Августа Анхальт-Цербстская (54) дралась на дуэли с принцессой Анной Людвигой Анхальт, — некстати снова заводит опасную тему Сальери. — Дуэль происходила в спальне Софии Фредерики.
— В спальне действительно прохладнее, — точно во сне вторит композитору Доротея. Рядом с ней юлит на розовой софе признанная любовница Бетховена голубоглазая графиня Анна-Мария Эрдеди.
— Да, почему-то в сад сейчас совсем не хочется, — соглашается с хозяйкой дома Тереза.
Поняв, что вот-вот произойдет несчастье, Бетховен садится за инструмент, и повисшая было пауза взрывается оглушительными аккордами. «Мускулы лица напрягались, вены вздувались, неистовый взор становился подлинно грозным, губы дрожали, он был похож на мага, которого побороли демоны, им самим вызванные», - пишет о музицирующем Бетховене пианист и композитор Юлиус Бенедикт (55).
Впрочем, с Терезой ему теперь совсем не хочется встречаться, он разберется с ней раз и навсегда, едва закончится вечер, и можно будет поговорить с нахалкой наедине. Как минимум запретит даже бывать в доме баронессы. Уж слишком болтлива оказалась прежняя пассия. Потому и прежняя. Бетховен не любит выставлять личную жизнь на всеобщее обозрение. Мало ли как оно повернется в дальнейшем. «А вообще, с ума посходили эти светские кошки, вот уж точно, бить их некому. Если бы не вмешался, поубивали бы друг друга, или того хуже, изуродовали. Гнилой народец, одно слово — аристократия».
Все его поведение словно кричит о презрении к высшему обществу, тем не менее он то и дело появляется на вечерах, устраиваемых князьями Лобковицем (56), Кинским, Шварценбергом — самыми известными и богатыми покровителями музыки и музыкантов в Вене. Часто его слушает русский посол граф Разумовский (57) — меценат, чьего одобрения жаждут сотни молодых и уже состоявшихся артистов. Скрипач-виртуоз Шуппанциг (58), с которым Бетховен концертировал, ни за что не упустил бы возможности заручиться дружбой великих мира сего. А правда, почему бы не обзавестись богатыми покровителями? На концертах Бетховена аристократия реально плачет, утирая слезы батистовыми платочками. Верное дело подойти после очередной академии к расчувствовавшемуся толстосуму. Ничего удивительного, в XVIII столетии считалось, что слезы способны истекать лишь из чистой, незамаранной души, поэтому публика привыкла не скрывать своих чувств. Но вот понимал ли это всеобщий кумир? Известен случай, когда в зале замелькали белые тонкие платки, Бетховен захлопнул крышку инструмента и с проклятиями покинул гостиную.
Но надо быть последним глупцом, чтобы отказаться от того, что само идет в руки. И Бетховен в конце концов обзаводится щедрым меценатом – им становится князь Лихновский (59), который берется ежегодно выплачивать Людвигу ван Бетховену весьма симпатичную сумму в размере шестьсот гульденов. Что особенно приятно – без каких либо условий. Все для того, чтобы талантливый композитор не тратил своего драгоценного времени на добычу хлеба насущного, а творил!
Впрочем, Лихновский тоже далеко не ангел, в самом начале их знакомства произошла престранная история: как-то раз Людвиг сыграл своему ученику Фердинанду Рису только что законченное адажио. Юное дарование моментально запомнило музыку. В тот же день, зайдя по какому-то поручению учителя к Лихновскому, Рис сыграл ему эту вещь, не сказав, чья она. Его сиятельство тут же выучил начало и, весьма довольный собой, отправился к Бетховену, сообщив ему, будто бы только что сочинил нечто божественное.
— Нет уж, увольте меня от вашего музицирования, — попытался увильнуть Бетховен, но упрямый Лихновский, не обращая внимания на композитора, заиграл. Людвиг ничего не сказал князю, но после отчитал Риса, пригрозив ему больше не показывать никаких своих новинок.
Что же до Лихновского, Бетховен решил, что у него будет еще много адажио, а вот когда удастся заполучить второго спонсора, неизвестно… в общем, князь так ничего и не узнал о том, кто на самом деле автор его музыки.
Прошло немного времени, и Фердинанд Рис выкинул новую штуку, и опять во дворце Лихновского. На вечере, который устраивала княгиня, юного Риса попросили поиграть гостям. Юноша сел за инструмент и, прежде чем бодро проиграть свой марш, непонятно для чего представил его как бетховенский. Слушатели долго аплодировали, восхищаясь гением любимца Вены. Все бы прошло гладко, но на беду во время музицирования, ведя под руку божественную Доротею, в гостиную вошел сам Бетховен. Приняв незаслуженные похвалы, Людвиг не стал выдавать своего ученика, но когда они остались одни, наставительно произнес: «Видите, милый Рис, каковы эти большие знатоки. Дай им только имя их любимца, и больше им ничего не нужно. Любое дерьмо проглотят!»
На деньги его сиятельства Бетховен шил платья у лучших портных Вены и ездил на прогулки по венскому лесу не иначе как верхом на собственном коне. Молодые девушки были в восторге от выправки их кумира, от его широких плеч, развевающихся на ветру волос цвета вороньего крыла.
Другой бы жил да радовался, он же вечно недоволен и показательно груб. Князь, что ему князь, плевал он и на Лихновского, и на его деньги. «Князей были и будут тысячи. Бетховен только один!» Ему смешны ценности аристократии — ценности старого мира, ведь что такое, по сути, дворянство? Родился в семье графа — стал графом, родился в семье столяра… неизвестно, еще кем станешь. Вот он, Бетховен, сам себя сделал, и плевал он с высокой колокольни на всех этих салонных модников, венценосных уродцев. Он — Бетховен — гений. Захочет – женится на герцогине, не захочет – не женится, как ни умоляй! Недоест Вена, переберется в Лондон или Петербург. Музыка — всеобщий язык, его везде поймут и примут с распростертыми объятиями.