Музыка — это откровение более высокое, чем мудрость и философия.

Людвиг ван Бетховен

Понимая, что самообразование — это, конечно, хорошо, но без системы он рискует получить однобокие знания, Людвиг поступает в Боннский университет на философский факультет, где посещает лекции по логике, метафизике, кантовской философии и греческой литературе. Кроме того, он становится постоянным посетителем открытой читальни. Учиться, каждый день узнавать что-то новое, копаться в книгах, делать выводы было интересно и необычно. В стенах университета витал дух небывалой, неслыханной в немецких землях вольницы! Дух свободы!

Философию преподавал бывший монах-францисканец, а ныне профессор Евлогий Шнейдер (42), чьи сочинения были запрещены лично папой. Прекрасный оратор, поэт и прозаик, Шнейдер мог вдохновлять армии идти на штурм крепостей или поднять на революционную борьбу целый город. В преддверии французской революции он провозглашал с кафедры идеи свободы, равенства и братства, то есть сеял семена, которые во все времена отлично приживались в молодежной и тем более студенческой среде.

Вдохновленный идеями своего профессора, восторженный Бетховен решает посвятить свою жизнь освободительной идее. Кроме того, он избрал для себя девиз, которому будет верен до конца своей жизни: «Делать добро, где только можно, свободу любить больше всего, от правды не отрекаться никогда и нигде, даже у подножия трона».

Однажды, оставшись после лекции и дождавшись Шнейдера, не в силах скрыть волнения, Людвиг показал тому только что написанную «Песнь о свободном человеке» для солиста и хора. Профессор был в восторге – еще немного, и юный композитор мог быть поднят им на высоту знамени свободы… а потом, скорее всего, упрятан правительством в тюрьму. Но тут умер Иосиф II (43), и Бетховен создал траурную кантату на его смерть. Евлогий Шнейдер не знал, что и подумать: с одной стороны, Людвиг представлялся ему пламенным революционером, с другой, он же только что создал произведение во славу монархии… Почтил память не абстрактного императора, а конкретного тирана, о свержении которого мечтали все немецкие студенты. Что же до Бетховена, скорее всего, он так и не понял, что охладило пыл добрейшего профессора, потому что, как говаривал Неефе, «разве важен повод, к которому написана хорошая музыка»?

Бетховен любил обе вещи, как добрый отец любит своих совершенно разных сыновей. И неважно, что один из них якобинец, а другой монархист, они же все равно его дети!

Когда Гайдн возвращался с лондонских гастролей в Вену, он остановился на пару дней в Бонне. Двадцатилетний Бетховен скромно ждал на лестнице в гостинице своей очереди, дабы предстать пред светлыми очами великого композитора и показать ему недавно написанную кантату.

— Что вы делаете в Бонне? — пожал плечами Гайдн. — Учиться,  вам непременно нужно учиться, лучше всего в Вене.

Приняв слова Гайдна как благословение, а может быть, даже и приказ, Людвиг начал искать деньги на дорогу. Их с радостью ссудил ему Фердинанд фон Вальдштейн, пообещав, что еще найдет Бетховена в Вене, дабы отпраздновать вместе его ближайший триумф. Ведь ясно же — Бетховену уготовлено великое будущее, а стало быть, давая тому деньги, его сиятельство благодетельствует всему человечеству, которое еще когда-нибудь вспомнит добрым словом благородного графа фон Вальдштейна за то, что тот пожертвовал несколько крейцеров будущей мировой знаменитости. Что же, надежды его сиятельства сбылись, и теперь мы знаем его имя в связи с той небольшой помощью, которую он оказал в свое время Людвигу ван Бетховену.

Гайдн, великий, замечательный, непостижимый Гайдн! Для Людвига его слова – это благословение вкупе с пожеланием счастливого пути. Он прекрасно запомнил слова своего случайного знакомого Зюсмайера о Гайдне. «Всеобщий папаша», так называют композитора многие имеющие честь быть знакомыми с ним музыканты. Общеизвестно, если твоя страсть к музыке подлинна и ты готов к тяжкому труду, добрейший папаша окажет тебе любую помощь. Даст бесплатные уроки, подыщет жилье и приработок, будет рекомендовать знатным господам. Иными словами, перед Бетховеном открылся еще один шанс войти в большую музыку, и шанс, пожалуй, более существенный, нежели шапочное знакомство с ветреным Моцартом.

В это время истончилась еще одна ниточка, до сих пор удерживающая Бетховена в Бонне – уехала на длительные гастроли певица Магдалена Вильман, в которую он был тайно влюблен. Уехала шумно, устроив веселый праздник прощания.

Закончив веселую кадриль, Людвиг и Магдалена спрятались ото всех на балконе в тени дикого винограда, за спиной шумел бал, а молодой человек все не мог решиться поцеловать красавицу.

— Вы вернетесь? — юный Бетховен почувствовал, как краска заливает его лицо, и опустил голову.

— Ни за что, — откровенно ответила Магдалена. И добавила. — Здесь смерть. В Бонне я никогда не достигну того, ради чего родилась. Санкт-Петербург, Париж, Вена, Мадрид…  Либо я стану примой в лучшей опере одного из этих городов, либо… — она махнула рукой.

— Скоро я тоже уеду в Вену. Великий Моцарт возьмет меня в ученики.

— От всего сердца желаю вам поскорее покинуть этот проклятый городок! — В порыве восторга Магдалена обняла его и тут же отпрянула, весело хихикая. — Зачем вы позволили мне выпить столько сидра? Шалун!

— Тогда, может быть, в Вене. Вы приедете, и я найду вас в Вене и…

Магдалена весело засмеялась и вдруг, подхватив юбки, влетела в зал, где уже начинался головокружительный ландлер, танец, который уже через несколько лет превратился в вальс.

Конец ноября 1791 года был отмечен отъездом прекрасной Магдалены, которую провожал весь театр.

— Прощайте, милый, милый, сто раз, тысячу раз милый Бетховен, — шептала прямо в ухо, нежно прижимаясь к молодому человеку, Магдалена. Снежинки украсили ее беличью коротенькую шубку легкомысленным узором, на голове красовалась изящная шляпка, никак не подходящая для путешествия в холодном дилижансе.

— Как жаль, что мы не можем ехать вместе, еще бы два месяца, и я забрал бы вас в Вену, — обнимая девушку, бормотал пьяный от любви Людвиг.

— Мне нельзя, милый. Вы не понимаете. Дочь Царицы ночи похитил волшебник Зарастро. И вот теперь ее величество посылает принца Тамино спасти девушку, вручив ему волшебную флейту и дав помощников.

— У вас жар? — на секунду Людвиг отстраняется от Магдалены, с ужасом вглядываясь в ее лукавое личико.

— Глупый, глупый Бетховен.  Впрочем, вы правы, милый Людвиг, дорогой мой друг, я больна, серьезно больна, я влюблена в его музыку, но, какова судьба, я еду не в Вену, а в Париж, потому что без меня его высочество Тамино не спасет свою принцессу. Знаете почему? Да потому что принцесса — это я! — она весело рассмеялась. — Вы отстали от жизни, драгоценный мой, меня пригласили петь в «Волшебной флейте» Моцарта! Как же я завидую вам, ужасный Бетховен, что вы видели маэстро и запросто разговаривали с ним! Признаться, я была разочарована «Милосердием Тита», но «Волшебная флейта»… Я влюбилась, милый мой Людвиг. Я по-настоящему влюбилась и намерена в ближайшем будущем навестить маэстро Моцарта. Правда, не знаю когда. Потому что, если я добьюсь успеха в Париже, какой мне смысл ехать еще куда-нибудь? Разве что на гастроли. А впрочем, не будем загадывать.

Легкая и веселая, точно задержавшаяся до зимних холодов летняя бабочка, Магдалена взлетела по красной выдвижной лестнице дилижанса, послав друзьям воздушный поцелуй.

В то время Людвигу исполнился двадцать один год, его братья были худо-бедно устроены, а стало быть, в Бонне его ничего не держало, вот разве что было жаль гарантированного жалования, которое теперь он терял.

— Жалование – дело хорошее, — кивнул Фердинанд Вальдштейн и прямиком отправился к курфюсту, с которым приятельствовал, время от времени играя в вист. За кружкой горячего грога они договорились о том, что молодой музыкант, освободившись от службы в капелле, тем не менее сохраняет причитающееся ему жалование! То есть он не будет работать, но не перестанет получать деньги! Воистину царский подарок!