Медлителен, на первый взгляд спокоен,
В прозрачной стылости сентябрьского утра,
Скрипя стилом по аспиду, Бетховен
Писал: «Жизнь есть трагедия. Ура!»
 
Нечасто понимаем мы, насколько
Бетховенская логика мудра:
Тебя разбили? Собери осколки.
Жизнь есть трагедия. Мы выстоим. Ура!

А.Балабуха

Однажды, после выступления перед гостями фрау Брейнинг, Людвиг приметил среди гостей хорошенькую девушку, которую не встречал прежде, и решил, что непременно представится ей после импровизированного концерта. В этот день Бетховен привычно аккомпанировал Магдалене Вильман, которая исполняла выученную по случаю арию, после чего с музыкальными импровизациями выступал новый друг Людвига — граф Вальдштейн (38), с которым он познакомился некоторое время назад во время очередного занятия с Элеонорой ван Брейнинг. Пока Людвиг с Элеонорой музицировали, его сиятельство и Елена пили кофе в соседней комнате, поджидая окончания урока, дабы выразить свое восхищение и познакомиться.

Когда музыкальная часть вечера была завершена, молодой человек  подошел к компании беседующих между собой молодых людей и девушек, среди которых блистала очаровательная незнакомка. Удачно, как раз в этот момент Карл Аменда (39) читал из «Страдания юного Вертера» книгу, которую давала Бетховену почитать Елена,  так что Людвиг решил было, что тоже сможет блеснуть знаниями. Ему действительно удалось вставить  довольно-таки разумное замечание,  после чего незнакомка посмотрела на него с заметным интересом. Еще совсем немного, он уже приготовился и сам почитать стихи, как вдруг разговор перешел на темы для него непонятные. Двое молодых людей принялись с жаром обсуждать воззрения Канта (40). Людвиг никогда не читал этого философа, да и вообще философов не читал, и теперь почти ничего не понимал.  Когда же смысл рассказанного начал помаленьку доходить до него и даже заинтересовал музыканта, кто-то из гостей неожиданно принялся цитировать  Вольтера (41), и, в конце концов, младший брат Элеоноры Стефан предложил собравшимся загадку по логике, которой давеча научил его новый мусье.

Людвиг изнемогал под грузом услышанного, отвратительная школа, которую он давно оставил, несколько прочитанных книг… а он еще надеялся покорять светские салоны просвещенной Вены. Чем? Одной только музыкой? Прячась за инструментом и не смея вылезти из-за него и хотя бы рот открыть. Потому что если откроет, то, скорее всего, брякнет какую-нибудь непростительную глупость, после чего… Об этом не хотелось даже думать.  Ситуация выглядела унизительной еще и из-за того, что почти все участники разговора были младше Бетховена. И при этом все они, ну или почти что все, с легкостью заправских виртуозов перескакивали с темы на тему, выдавали цитаты, проводили аналогии, да еще и получали от этого удовольствие.

В общем, занятый мыслями о самообразовании, он тревожно следил за тем, как прелестная незнакомка прощается с Элеонорой, размышляя, прилично ли подойти к ней в последний момент.

На прощание хозяйка дома сунула ему переплетенный синей материей томик Шиллера, который Бетховен открыл посередине, вдруг погрузившись в совершенно дивную поэзию. «Ода к радости» — превосходные стихи, которые сами словно просились на музыку. На мгновение он даже увидел огромный зал и стоящих на сцене солистов. И себя, почему-то старого и седого.  Когда старый Бетховен взмахнул дирижерской палочкой, одновременно с ним другой дирижер, своей прической чем-то напоминающий Риса, тоже взмахнул своей палочкой, и полилась дивная музыка. Как странно, успел подумать молодой Бетховен, почему тот второй дирижер стоит прямо передо мной старым? И если на самом деле он дирижирует оркестром, кой черт тогда я там делаю? Он посмотрел на зал, и вместе с ним обернулся старый Бетховен, на долю секунды выпадая из ритма. Тем не менее оркестр явно ориентировался на молодого дирижера, и никто не сбился.

Людвиг отступил, боясь помешать академии… И вдруг задохнулся морозным воздухом. Зал исчез. Он стоял на улице недалеко от дома Брейнингов. В воздухе в свете фонаря кружились снежинки. Напевая, он поднял воротник и, сунув за пазуху книгу, ускорил шаг. Сначала шел, а затем бежал по улице, прижимая к сердцу томик Шиллера, бежал туда, где его уже никто не остановит, не собьет на ничего не значащие или как раз наоборот на архиважные разговоры, в которых он утратит нарождающуюся мелодию. Он был просто обязан остаться один на один с волшебной одой. Один в целом мире.

Разочарованная девушка на крыльце провожала печальными глазами силуэт удаляющегося молодого человека. Только что подружка Элеонора шепнула ей, что господин ван Бетховен, должно быть, никак не осмеливается представиться ей, но сейчас она сама на правах дочери хозяйки дома возьмет ситуацию в свои руки и, наконец, представит свою подругу Каролину… но загадочный композитор вдруг вылетел из дверей так, словно за ним кто-то гнался. Обидно… и главное, как невежливо, весь вечер смотрел так, что казалось, дырку прожжет, а потом вот так покинуть ее, не сказав ни слова.