Звук должен быть окутан тишиной.

Генрих Нейгауз

Бетховен выехал сразу же, не подумав даже о том, что взятых на жизнь в Вене денег на обратный путь не хватило бы. Что сам он порядком простыл, бродя по Вене в ожидании, когда можно будет подняться к Моцарту.

Выгреб монеты из карманов, высыпал на ладонь. Перечел. Действительно мало. Попросил билет на все, получилось, что до Аугсбурга, слава Всевышнему, там знакомый адвокат Шаден живет, друг Риса, у него можно одолжиться.

В дилижансе теперь уже Людвигу не было холодно, температура грела, да и дорога показалась не столь утомительной, то ли спал, то ли в обморок проваливался.

Только-только поглубже в сон чудесный нырнул – растолкали недобрые люди. Аугсбург — большая остановка, а для него и конечная. Соседи суетятся на выходе, дилижанс остановился аккурат возле привокзального кафе, а там относительно теплый нужник — первое дело для путников. В кафе обжигающий грог, кренделя, пончики, колбаски венские, сосиски баварские, жаркое да супы. Выбор, конечно, не ахти какой, но да не до жиру, червячка бы заморить да… Наверное, можно было бы и нормально пообедать, но до следующей станции несколько часов, а ведь организм не железный. Вместе с остальными Людвиг выбирается из кареты, разминает затекшие ноги. Он-то уже, можно сказать, приехал, теперь найти Шадена и… Нет, прежде всего, принять чего-нибудь горяченького, самое правильное суп заказать. Господин адвокат его, поди, не на промозглой улочке дожидается, в уютной конторе стул греет, а может быть, и дома у камина газеты почитывает. Кто их, судейских-то, разберет. Впрочем, ждет, это сильно сказано, ждет, коли письмо получил, но учитывая, что Людвиг вслед за письмом сам выехал, то не исключено, что к добрейшему Шадену они теперь с почтальоном прибудут одновременно. А стало быть, можно и не торопиться.

Стоп. Какое в конторе? Недавно светало, утро раннее. Фу ты, пропасть. Совсем горячка мозг затуманила, так бы сейчас и приперся сторожа будить.

Бетховен идет в кафе, привокзальная забегаловка битком набита, должно быть, одновременно приехало несколько дилижансов, но искать другую и дожидаться, когда откроется… нет уж, в тесноте, да не в обиде.

Людвиг высматривает небольшой столик в полутемной, лишенной окна нише и, велев половому принести какого-нибудь супа, направляется туда. За столиком перед кружкой горячего грога и неопрятной стопкой нотных листов устроился молодой человек в дорожном платье.

— Не занято? — Бетховен кивает в сторону свободного стула.

— Присаживайтесь. — Незнакомец отрывается от чтения, поспешно собирая ноты.

— В Вену? — Людвиг устраивается на стуле, наверное, следовало тоже заказать грог или пиво, но как бы адвокат потом не сказал, что-де у Бетховенов завсегда найдутся деньги на выпивку.

— Угу. Франц Ксавер Зюсмайер (35), — молодой человек протягивает руку, тонкие губы расплылись в доброжелательной улыбке. Серые глаза из под круглых очков, серый парик, серый дорожный костюм – казалось бы, серая мышь, а ведь нет, во всем облике нечто неуловимое, что и захочешь, а вовек не забудешь.

— Людвиг ван Бетховен, — тело ломит, в ушах звенит, хочется лечь и уснуть. Людвиг делает над собой усилие, приподнимается и пожимает тонкую, точно у девушки, кисть, заглянув в ноты. — Гайдн?

— О, вы тоже музыкант?!

Парень в грязном фартуке ставит перед Людвигом тарелку супа и еще маленькую с крохотным пирожком.

— За счет заведения. Что будете пить?

— Воду. — стирая пот со лба, небрежно бросает Людвиг, тут же запихивая в рот черствый пирожок. — Горячую воду.

— Позвольте угостить вас, большая удача — вот так в дороге столкнуться с собратом по священному искусству. В моем случае, так это даже похоже на некое счастливое предзнаменование, знак свыше. Я только собирался взять билет, но если вы едете один и в вашем дилижансе есть свободные места, мы могли бы поехать вместе. А что? За милую душу проболтали бы весь оставшийся путь, и дорога не показалась бы столь утомительной. Желаете выпить грога за знакомство?

— Если можно, кофе, но только я еду не в Вену, а из нее, — суп оказался невкусным, вода, в которую накрошили овощи и для запаха бросили рыбий плавник, но денежки плачены, стараясь побороть отвращение, Людвиг решил, что все равно вольет в себя отвратительную жидкость, кто его знает, когда в следующий раз придется есть.

Зато кофе оказался вполне приличным, не сравнить с венским, но для дорожной забегаловки очень даже достойный, кроме того, к заказу официант снова добавил по крошечной булочке, так что получилось почти сытно.

— Я служу главным певчим в церкви святого Стефана в  Шваненштадте, — Франц неопределенно махнул рукой куда-то в сторону выхода. — Несколько часов пути, и вы на месте. Но на самом деле я композитор и уже достаточно много написал.

— Я музыкант, — Людвиг старался пить кофе мелкими глотками, продлевая удовольствие. — Но я тоже пишу музыку и…

— Вы венец? Жить в Вене — моя мечта. И кстати, она вот-вот осуществится, маэстро Сальери был так любезен, что прочитал мои ноты и согласился стать моим дражайшим наставником! Но это еще не все, узнав о моем стесненном положении, он пообещал помочь мне устроиться на новом месте, полагаю, поселит меня недалеко от своего дома, а может быть, даже… Мне ведь хватило бы крошечного уголка, комнатки прислуги, честное слово, я неприхотлив.

Но вы не представляете мою радость, учиться у самого Антонио Сальери! До сих пор не могу поверить. Простите мою болтливость, но вы же сами сочиняете музыку и не можете не понимать моего восторга. Он так и пишет, что на первых порах даже готов предоставить мне приработок. Представляете, я ведь, живя в Аугсбурге, нередко подрабатывал копиистом.  Жалование главного певчего, это, конечно, неплохо, если бы я был один одинешенек…

— Вы женаты?

— Музыка моя жена, и она же страстная любовница! — счастливо засмеялся Франц. — У меня на шее мать и сестренки. Поэтому ночами, благо они у меня свободные, я либо пишу музыку, либо делаю копии с нот для своих заказчиков. Оказалось, что маэстро уже докладывали о том, как старательно я переписываю, вот он и обещался замолвить за меня словечко перед своими знакомыми. Вам, наверное, кажется странным, что я, вместо того чтобы сочинять в ночные часы переписываю чужие ноты, но когда я занят копированием я слышу записываемую мною музыку так, словно присутствую на академии!  Полный восторг!

— Чего не сделаешь ради куска хлеба, я бегаю по урокам, — Людвиг уже допил свой кофе и теперь грустно изучал донышко чашки. Напроситься на добавку после того, что он узнал о финансовом положении Зюсмайера, было бы неудобно.

— О, вы меня понимаете.

— Я не из Вены, — неожиданно для себя вдруг заговорил Бетховен, — я недавно приехал в Вену, чтобы стать учеником Моцарта.

— Вы видели божественного Моцарта! — поперхнулся кофе Франц, его большие серые глаза сияли неподдельным восторгом.

— Видел и играл для него, а он для меня…

Воспоминание было приятное, и Людвиг вдруг впервые после того, как узнал о состоянии матери, улыбнулся.

— И что же? Каков он? Изволил сделать замечание? Хвалил? — Франц схватился было за пустую чашку и, заметив свою оплошность, попросил официанта подогреть остывший грог.

— Наоборот, — вместо жара на Людвига вдруг напустился холод, — мы играли вместе, говорили, потом сели завтракать, я приехал на рассвете и не успел…

— Боже! У вас лихорадка! В таком состоянии вы не сможете продолжить путь, куда бы вы ни стремились, я напишу для вас один адресок, моя сестра живет в Аугсбурге с мужем. Отдадите ей записку, и она впустит вас на пару ночей. Музыканты должны помогать друг другу. И… позвольте все же напоить вас теплым вином, будет ужасно, если вы свалитесь где-нибудь на улице и попадете в больницу для бедняков. Мой покойный папашка, царствие ему небесное, всегда говорил, лучше не поесть недельку и год ходить в одних и тех же портках, но в случае нужды найти деньги на знающего свое ремесло доктора.

Кружка грога действительно привела Людвига в относительную норму, во всяком случае, он согрелся.

— Покончите со своими делами в Бонне и возвращайтесь в Вену. Если к тому времени Моцарт забудет про вас, там ведь живет Йозеф Гайдн, Сигизмунд фон Нейком (36), наконец, Антонио Сальери! Вы не можете не знать, какой успех имеет итальянская опера, особенно комическая. Народ валом валит, а лучший специалист в этом деле – мой маэстро.

«Когда я успел рассказать ему про Бонн?» — Людвиг с сомнением покосился на посетителей кафе, часть из них благополучно села в свои дилижансы и, должно быть, уже в пути, часть пока что наслаждается кратким отдыхом.

— Как вы смотрите на то, чтобы писать комические оперы? У меня и знакомый поэт есть, за ночь состряпает отличное либретто, лучшие театры Вены…

— Никогда не думал о комедии…

— Ну да, ну да, полагаю, что комедийный жанр не особо соответствует вашей натуре. Понимаю, тем не менее, попытка не пытка, и если бы вы выучились писать для комической оперы, это был бы верный кусочек хлеба на вашем столе. Ну или надежный старт в жизни.

Голова раскалывалась, сердце бухало так, словно было готово разорвать грудную клетку.

— Между нами говоря, я слышал, что Моцарт хоть и гений из гениев, но вот преподавательской жилки у него нет. Не то, что у папаши Гайдна или Сальери. Вы смутились, что я сказал «папаша»? Но мне доподлинно известно, что его все так называют за добрый нрав и стремление опекать молодых музыкантов.  Моцарт же все больше обучает красивых богатых девиц. А вот нашему брату…  можно быть рядом с Моцартом, смотреть на него, впитывать, но вот так чтобы день за днем, скрупулёзно, ответственно... Один мой знакомый…

Людвиг сделал над собой усилие, чтобы не заснуть, слова Франца сливались единым потоком, и этот поток подхватывал молодого человека и уносил его с собой. Так что, выбравшись наконец на улицу, куда зачем-то вытащил его из тепла Зюсмайер, он машинально пожал его руку, пожелав новому знакомому поскорее устроиться в Вене и достичь там всяческих высот. Когда дилижанс на Вену тронулся, Людвиг не без удивления обнаружил, что сжимает в кулаке записку Франца к сестре и адрес. Вот ведь не знаешь, где найдешь, где потеряешь…

Впрочем, он так и не воспользовался благодеянием Франца Ксавера Зюсмайера, а получив от адвоката деньги, тут же купил билет на дилижанс и отбыл в Бонн.