Судьбу должно хватать за горло.

Людвиг ван Бетховен

Когда Людвигу исполнилось три года, не стало его дедушки. С тех пор жить в семье ван Бетховенов сделалось еще труднее. В шесть лет Людвиг пошел в школу — грязный, в перешитом отцовском платье с заплатами на рукавах и бахромой на манжетах. Несчастная мать не смогла скопить денег на новую одежду. Выглядевший таким образом ученик рисковал сделаться всеобщим посмешищем, но неожиданно все обернулось с точности до наоборот — приняв оборонительную позицию, Людвиг расквасил один нос, затем другой, третий. Бил, со всей силы и злости. Свирепо и весьма жестоко, бил, словно не слыша криков и просьб о пощаде, не видя слез и ужаса, бил, пока его не перестали задевать и дразнить, бил пока это было необходимо. Всю жизнь Бетховен будет превозносить политику силы, сильный прав! «Сила — мораль людей, отличающихся от остальных, она и моя мораль».

В школе он приобрел прозвище Испанец за черные волосы и смуглую кожу,  научился читать, писать, считать, а так же начал изучать латынь. То есть узнавать все то, чему его одноклассники учились у себя дома. Впрочем, как и следовало ожидать, школа оказалась на редкость дрянной, и за пять лет обучения в ней Людвиг так и не выучился умножать и делить и до конца своих дней писал с ошибками. Куда лучше давалась музыка. Несмотря на то, что у Людвига не было постоянного учителя, отец притаскивал к сыну своих приятелей по капелле, но все они были профессиональными музыкантами, и каждый пытался научить талантливого мальчика в силу своих способностей и представлений о том, каким должен быть учебный процесс. Одним из более-менее постоянных учителей маленького Бетховена стал Тобиас Пфайфер, друг и первый собутыльник отца, в оркестре он играл на рояле и гобое.

Его заслуга, что маленький музыкант научился читать с листа, то есть садился за инструмент, перед ним ставили незнакомые ноты, и он, не просматривая их предварительно и не репетируя, сразу же начинал играть. Тобиас добивался у своего ученика беглости пальцев, а также преподавал ему искусство вокала. Разумеется, гер Пфайфер не был профессиональным учителем, он понятия не имел, какие упражнения следует делать шести-семилетнему ребенку, нагружая того по полной программе и не соизмеряя нагрузки.

Впрочем, торопил и отец. Маленький Моцарт давал свой первый концерт в шесть лет, что же до Людвига — учитель смог назвать его пианистом только в восемь! Опять же, быть пианистом и виртуозом — суть не одно и то же. Требовалось продолжать работу.

Понимая, что в результате уроков с Пфайфером идеал Моцарта остался недостижим, отец приводит в дом другого своего другана-итальянца, придворного скрипача Ровантини. Так что, не переставая совершенствоваться в игре на клавишах, мальчик спешно начал постигать скрипку и альт.

 Теперь в руках маленького Бетховена смеется и паясничает старенькая скрипка Ровантини. Инструмент рычит, мяукает, скрипит, словно несмазанная дверь. Отец ворчит из-за стены, и ему отвечает похожим ворчанием альт.

— Ты расстраиваешь инструменты, ты только все портишь! — отвешивает очередную педагогическую оплеуху Иоганн. — Никто не заплатит тебе за эти фокусы. Люди хотят слышать Моцарта, Вивальди, Жана Рамо (16). Ты только зря тратишь время. Вспомни, чего добился в твои годы Вольфганг Амадей! А ты только и можешь, что жрать мой хлеб и ничего не делать.

Моцарт, Моцарт, Моцарт — если послушать отца, бог во плоти, но, правильно говорит старина Пфайфер, Моцарт реальный человек из плоти и крови, более того, наш современник — который живет в далекой Вене. Но далекая и недостижимая – суть не одно и тоже.

— Подрастёшь, поедешь в Вену, и если маэстро сочтет тебя достойным, поступишь к нему в ученики. Почему нет? К чему повторять кого-либо, твоя цель стать не вторым Моцартом, а первым в своем роде Бетховеном. Стать собой!

— Станет великий Моцарт возиться с такой образиной, — отмахивается Иоганн. — Если и давать уроки, то состоятельным людям, будет он якшаться с кем попало.

— Вот и не с кем попало, — вступает в битву Пфайфер. — Людвиг необыкновенно талантлив. А ты не слушай его, малыш, — последняя фраза сказана шепотом, чтобы Иоганн, не дай бог, не услышал. — Ты просто должен прилежно учиться и когда подрастешь, отец скопит тебе денег на билет, и дальше уже твое дело. Богатые ученики это, конечно, хорошо, но ведь каждый учитель спит и видит, что воспитает ученика, который когда-нибудь превзойдет его самого. Думаешь, Моцарт другой? Думаешь, он злой бог, который, занятый своими заоблачными делами, не смотрит на Землю? Но ты же слышал его музыку, как может человек, написавший «Аполлона и Гиацинта», быть немилосердным? Главное не бояться, верить в себя, и еще одно условие, — Пфайфер поднимает указательный палец к потолку, выдерживая паузу, так что даже Иоганн в конце концов перестает ворчать, заинтересованно глядя на приятеля. — Да будет тебе известно, маленький музыкант, что твой покорный слуга, так же, как и твой уважаемый отец, имел счастье лицезреть великого маэстро, — он снова замолкает, наблюдая за реакцией слушателей. — Было это лет десять назад. Однажды после очередного концерта в одном из венских театров, теперь даже не помню, в каком, мы с компанией отправились в ближайший кабак выпить за успех, и так получилось, что в то же время там оказался Моцарт с ватагой своих друзей-музыкантов. Поначалу мы спокойно пили за своим столом, время от времени посматривая на компанию Вольфганга Амадея, его-то мы сразу признали. Ну а потом так получилось, что мы сначала начали перебрасываться репликами, а потом и объединили столы, сдвинув их.

Вот тогда-то я и оказался бок о бок с самим Моцартом! Ну и, не сидеть же молча, слово за слово, я возьми да и спроси его, как писать симфонии.

— Вы еще слишком молоды, друг мой. Почему бы вам не начать с баллад?  — дружелюбно похлопав меня по плечу, предложил маэстро.

Сейчас мне тридцать пять, стало быть, тогда было двадцать пять — четверть века.

— Что значит «молод»? — возмутился я. — Все говорят, что вы начали писать симфонии, когда вам не было еще и десяти!

— Совершенно верно,  — подтвердил Моцарт, — но я ведь ни у кого не спрашивал, как это делается.

Иоганн прыснул и, уточнив, какое именно плечо почтил своим прикосновением гений, в свою очередь похлопал по нему ладонью, предложив выпить за божественного Моцарта. Глиняные кружки встретились с глухим звуком, ударившись друг о друга.

— Когда тебя выгонят, наконец, из капеллы, мой тебе совет, — Иоганн казался очень довольным, — рассказывай эту историю в кабаках и после проси по монете за право дотронуться до тебя там, где коснулся ОН.

Иоганн продолжил фантазировать на тему благородного нищенства, Людвиг быстро утратил интерес к происходящему. Урок, данный ему Пфайфером, был понятен: делай, твори, дерзай… догадавшись, что сегодня уже не произойдет больше ничего интересного, мальчик тихо выбрался из комнаты, бесшумно скользнул на подоконник и, открыв окно, перелез на дерево.

«Однажды Людвиг играл без нот. В комнату случайно вошел отец. Он сказал:

— Ты опять понапрасну дерешь струны, пиликаешь всякую чепуху. Ты же знаешь, я этого терпеть не могу. Играй по нотам, иначе твои занятия не принесут никакой пользы»,  — перенес на бумагу один из семейных скандалов семьи маленького композитора сын его домовладелицы Готфрид Фишер (17).

Иоганн явно не годился в прорицатели, предсказывающие будущее. Первая слава к Людвигу придет именно как музыканту-виртуозу, и его талант импровизатора приведет в его жизнь не только горячих поклонников его творчества, но и добрых меценатов.