Лёнька — охранник в школе, у него есть собственный «наблюдательный пост» — закуток под лестницей — оттуда хорошо видны раздевалки и входная дверь, там стоит обшарпанная парта и пара зелёных, шатких, но гостеприимных стульев. Иногда к нему приходит поговорить бабуля, которая отпирает раздевалки, она же, важно сверяясь с часами, нажимает кнопку звонка. Забегает то один, то другой старшеклассник — пофилософствовать. Или раскачивается малыш-первоклашка, только что рыдавший по поводу потерянного мешочка со сменкой. Но сейчас с Лисом сидит десятилетняя сестрёнка Кристина. Она не читает любимую книгу, не рассказывает истории из беспокойной школьной жизни, она не в духе. Отколупывает от столешницы кусочки краски, пристукивает носком туфли по полу и вздыхает.

— Чего, Кристь?

— Ничё. Вези меня обратно в Ярославль, к тётке.

— Прямо сейчас везти?

— Да. Здесь мальчишки – дураки.

— А в том твоём классе какие были?

— Тоже дураки, но какие-то родные. А эти чужие.

Брат и сестра смотрят, как школьная братия бурлит у клетки раздевалки, ожидая, когда её откроют. Самый нетерпеливый забирается по прутьям решётки и висит там диковинной обезьянкой в синей джинсовой курточке. Бабуля пробирается через бушующее море, стаскивает мальчишку за штанину и отпирает дверь. Внутрь несётся лавина. Лёнька улыбается. Кристина фыркает.

— Дикие. Вот раньше, в войну, были ребята… Серьёзные, ответственные, отважные…

— А сейчас совсем дураки?

— Ага… Про таких книжку не напишут.

— Представь, что вон тот вихрастый пацан жил бы во время Великой отечественной… Какой бы он был?

— Вот этот? Вовка? Да он бы вообще не выжил. Он без телека жить не сможет.

— Он, наверное, всё время бы копил мелочь на кино… Получал неуды по поведению и двойки за кляксы в тетрадках. Охотился бы за зачитанными до состояния прозрачного пергамента книжками Жюля Верна и Купера в районной библиотеке. Мастерил бы модельки самолётов или ремонтировал с отцом старенькое радио. Однажды додумался бы до создания пистолета-поджигашки, и был наказан, с тех пор стрелял бы только из рогатки. Он дрался бы с пацанами из соседнего района, а со своими — гонял бы вечерами в футбол на вытоптанном до песка дворе. И мама устала бы штопать ему каждый день штаны.

— А в войну? Она неожиданно началась.

— Не так и неожиданно. Её предчувствие висело в воздухе, она шла уже во многих странах. Была надежда, что минует. Не миновала. Грянула. Никто из простых людей не хочет войны, Кристь. Отец этого Вовки в первые же дни ушёл бы на фронт и больше бы не вернулся. Погиб бы в разбомблённом эшелоне, так и не доехав до фронта…

— Чего ты ему такую глупую смерть придумал? Может, он был бы героем и совершил подвиг?

— Смерть не бывает глупой. Она просто смерть, какой бы она ни была. Подвиги совершаются спонтанно, когда условия так сложились. Человек, по сути, даже и не выбирает, совершить ему подвиг или нет, он просто не может действовать иначе.

Лёнька помолчал, вспоминая горящий на кавказской земле «Урал», потом продолжил:

— Мать Вовки с утра до глубокой ночи работала бы на заводе, чтобы получить продуктовый паёк. Вовка бы выискивал зимой растопку для печки-буржуйки, которая теперь застряла коленчатой трубой у них в окне, заклеенном крест-накрест бумажными полосами.

— Зачем заклеивали?

— Чтобы от взрывной волны стёкла не бились на осколки. Летом Вовка копошился бы в маленьком огородике, пытаясь вырастить овощи.

— Прямо в городе?

— Да. Тогда не было столько асфальта. И раскапывали под грядки всё, что возможно. Однажды он не стал спускаться в бомбоубежище во время бомбёжки, а взял тяжеленное ведро с песком, щипцы и полез на крышу — смотреть, чтобы от бомб-зажигалок не загорелся дом. Потом стал делать так часто.

— Да он бы испугался. Он трус.

— Это страшно. И на его месте боялся бы даже взрослый смелый человек. Боялся бы, но всё равно залезал на крышу. А когда разбомбили бы соседний дом, и погибла целая семья его друга, он сбежал бы на фронт. Но его сняли бы с поезда и вернули матери. Он бы получил грандиозную взбучку. И мать устроила бы его работать на завод, чтобы был поближе к ней…

— Ну это же не интересно. Другие бросались под танки, взрывали поезда, добывали ценные сведения и обеспечивали связь… А это…

— Это тоже подвиг, Кристь. Просто сохранять мужество и силу духа в войну, делая своё дело — это подвиг. Причём, тебя никто не спрашивает, хочешь ли ты его совершать…

Фойе опустело. Исчезла смеющаяся рожица вихрастого Вовки. Уже не дурака, а просто весёлого, беззаботного парня, чьё детство не сожрала война. Он не хуже и не лучше тех героев, чьи траурные портреты висят в школьном Красном уголке с советских времён.

— Доблесть и героизм были во все времена, — Лёнька задышал тяжелее, — И сейчас многие твои ровесники совершают подвиги — спасают утопающих, младших и старших, героически ведут себя при пожарах и террористических угрозах, дают отпор маньякам, предупреждают об опасности взрослых… И не известно, как поведёт себя человек в чрезвычайной ситуации, пока он не попадёт в неё. Лучше не попадать. И если твой подвиг — это залезть на дверцу раздевалки под суровым оком бабули — замечательно! Значит, взрослые, те, которые совсем не умеют сохранять мир, хотя бы воюют за него.

Сестра внимательно посмотрела на старшего брата. Затем выудила из рюкзака книжку. С потрёпанной обложки на неё смотрел серьёзный мальчик в пионерском галстуке. Он был похож на Вовку.

Ночью Лёньке спалось тяжело. Душно. Он видел себя стоящим в огромном тёмном поле и со всех сторон к нему подходили дети. Мальчики и девочки. Серьёзные, молчаливые, грустные. Вот паренёк в посконной рубахе, испачканной копотью, у него светлые, почти прозрачные глаза и нос картошкой. Он держит в руках трофейный мушкет, из которого стрелял по французским драгунам. Вот кадет царской армии в длиннющей неудобной шинели. Он просто шёл в цепи. Его детские тонкие губы улыбаются, он где-то обронил фуражку, и теперь ветер треплет его невесомый чубчик, похожий на пух цыплёнка.

Вот подросток в разорванной тельняшке тащит ППШ. У него бешеные страдающие глаза, и по щеке течет кровь. Неподалёку растерянно стоят дети Беслана в нарядной, пахнущей стиральным порошком и горячим утюгом, школьной форме. Белые банты девочек — как хрупкие бабочки.

Сзади неслышно подошёл первоклассник с доверчивым круглым лицом — он защищал сестру от зверочеловека. Они все смотрели на Лёньку. И молчали. Лису хотелось попросить у них прощения, за то, что всё так получилось. Но он запел. «От героев былых времён», «У незнакомого посёлка», «Венский вальс», «Три танкиста», «Священная война», «Журавли» — и другие песни военных лет, все, какие только знал.

Иногда ему подпевали. Тоска детских глаз сменялась спокойствием. Лица светлели.

Горло Лёньки сжималось от невыносимой боли — душевной и физической. Но песни выходили чистые и прикасались теплотой к детским сердцам.