— Колян, глянь, не твой батя с войны вернулся? — детский ехидный голос проткнул полотно мыслей и порезал его на лоскутки — разноцветные, бессмысленные и навязчивые.

Лёнька валандался у забора детского дома, ждал, когда по дорожке из опавших листьев пролетит, торопясь на работу и лавируя между лужами, директор. Она считала, что Серёжку под опеку брата отдавать нельзя, и упорно стояла на своём. Лёньке приходилось осаждать бастионы её непреклонности и брать их измором, каждый раз подвозя к стенам твердыни всё новые ящики неопровержимых аргументов.

За изгородью из полуоблетевшего снежноягодника, сидя на ржавом рукоходе, хохотали двое пацанов лет шести. Они вызывающе разглядывали Лёнькины армейские обноски. Ещё один мальчишка помладше делал вид, что его здесь нет. Воспитательница, гулявшая с детьми, нахохлилась внимательным воробьём на лавочке — не вмешивалась, но следила и в любой момент была готова вспорхнуть.

Лёнька подошёл поближе — теперь его с безучастным мальчиком разделял только забор и ряд невысоких кустов. Он смутно напоминал маленького Яшку. Худые ручонки в цыпках крутили тополиный прутик, дрожали на щеках щёточки густых ресниц, углы рта безнадёжно опустились. Устал от насмешек? Или терял надежду на родительскую любовь?

Под пристальным взглядом пацаны стушевались, заоглядывались на воспитательницу, спрыгнули на сырую от прошедшего ночью дождя упругую землю. А Коля как-то весь сжался, стал похож на пружинку, потом вдруг поднял голову, его огромные серые глазищи с золотыми крапинками выстрелили в упор:

— Ты, правда, мой батя?

Лёнька принял мальчишеский взгляд, будто поймал резко брошенный мяч, и вернул его осторожно, заботливо, но твёрдо:

— Нет. Но я поищу его.

— Я Смирнов… Коля… А ты с войны? Ты кто?

— Я Лёнька. Брат Серёжи Лиса. Я с войны, да.

— Ты скажи папе, что я здесь, а мама умерла…

Пацаны зашептались. Коля снова опустил голову. Свет его глаз спрятался, съёжился и совсем исчез. Хотелось сказать ему много добрых и весёлых слов, но все они ушли на то, чтобы произнести одно только: «Ладно», так, чтобы оно прозвучало действительно вдохновляюще и жизнерадостно. Наверное, недельный запас душевного счастья и сердечной нежности уместился в тёплый комочек этого слова. Мимо просвистела директорша, Лёнька помчался за ней.

— Ты знаешь мою позицию. Я против. Я действительно считаю, что Серёже будет лучше у нас. Что ты можешь ему дать?

— Семью. Домашний уют и принятие. Любому ребёнку лучше расти в семье.

— Ты устроился на работу?

— Да, в школу, охранником, буду работать по сменам.

— Тебе двадцать один год…

— Почти двадцать два.

— Хорошо, двадцать два, скоро захочешь устроить свою жизнь, создать семью, Серёжа будет тебе мешать.

— Брат и сёстры и есть моя семья. Мы хотим быть вместе.

— Ты вообще представляешь, что такое воспитывать трудного подростка с раненой душой?

— Представляю. Полроты обычно таких подростков подгоняют…

— Максимализм, категоричность, грубость, бунт против авторитетов на фоне расстройства привязанности — ты собираешься справляться с этим армейскими жёсткими методами?

— Нет, я знаю, что найду человеческое решение в любой ситуации.

— Это очень самоуверенно. У тебя нет права на ошибку.

— Я понимаю, я справлюсь. Почему вы против устройства детей в семьи? Материальное благополучие и воспитание специалистами не может заменить любящей семьи.

— Если я вижу риск для ребёнка, я против. Вынести двойное предательство, когда тебе дают надежду, а потом возвращают обратно, невозможно без тяжёлых последствий. Стараюсь оградить воспитанников от подобного.

— Но ведь столько семей готовы принять детей, в опеке много кандидатов в усыновители, а у вас во дворе тоскуют трое неприкаянных мальчишек! Почему вы не стремитесь найти для них семью, хотя бы дать шанс на счастье?

— Почему? Да потому что их никто не хочет брать! Двое из этих мальчишек устраиваются в семью только вместе со старшими двенадцати-, тринадцатилетними детьми, а у третьего серьёзные диагнозы. Представляешь, здоровых девочек до трёх лет славянской внешности почему-то на всех не хватает!

— Но попробовать-то можно? Написать статью в газету о них, попросить местный телеканал снять сюжет.

— Попробуй, обратись. Я уже видела, что ты что-то обещал Коле. Это безответственно так его обнадёживать.

— У него правда отец в армии служит?

— Ох, Лёня, как мало ты, оказывается, знаешь о детях, оставшихся без попечения родителей. Если их послушать, то у половины родители — голливудские звёзды и наследные принцы Саудовской Аравии… У Коли нет отца, и никогда не было. Прочерк, понимаешь?

— Понимаю. Но к журналистам схожу, вы позволите?

— Хорошо, что с тобой спорить, ты ж всё равно не отвяжешься… — директорша тяжело вздохнула и замолчала, углубившись в свои невеселые мысли.

Лёня поблагодарил и распрощался. Надежда, разделённая на двоих с маленькими Колей, распирала его изнутри. Он готов был мчаться в редакцию газеты, на телевидение, куда угодно, лишь бы получилось найти родителей для этого пацана. Слово «батя», обращённое к нему, и в то же время к кому-то неизвестному, крепкое, обжигающее, желанное и бесконечно родное, жило теперь само по себе, будило что-то далёкое и знакомое… Стремление защитить.

Журналисты не смогли отбиться, им оставалось только заразиться идеей, понести её дальше и воплотить в проникновенном сюжете и красочной статье на целую полосу. «Найди меня!» И все горожане узнали, что Коля очень ждёт папу и хочет стать военным, Кирилл любит играть в футбол, а Алёше каждую ночь снится, как он с отцом идёт на озеро ловить рыбу. Многие, небось, не сдерживали слёз, всматриваясь в одухотворённые надеждой лица мальчишек.

Через какое-то время, когда на заледеневшие дома и заснувшие деревья, на твёрдую и бугристую корку асфальта и на умершую траву стал падать первый снег, а Лёне исполнилось двадцать два, Коля ушёл за ворота вместе с новыми родителями. Он шёл посередине, крепко держал за руку сурового, сильного, чуть печального мужчину, наверняка, бывшего военного, и радостно оглядывался:

— Папа, а тебе вот этот Лёнька про меня рассказал?

— Да, сынок, спасибо ему…

…Он стоял под высоким серым тополем, облепленный мокрыми хлопьями снега, махал рукой и думал про самый лучший подарок, который ему сегодня преподнесла жизнь. Директорша сдалась и стала готовить Серёжкины документы. Она больше не убегала. Снег всё усиливался, оседал на тополиных ветках, будто летний пух, и падал вниз большими охапками.

— Лёньк!!! — Серёжка забрался на подоконник огромного окна и кричал в форточку. Звал пить чай.