Рано утром назначенные полицаи сопровождали своих односельчан на работы и до конца дня находились рядом, покрикивая на уставших женщин и стариков. Село Грушеватка уже второй год жило в страшной обстановке фашистской оккупации. Немецкие регулярные части в течении двух суток прошли через село, двигаясь на восток. В Грушеватке осталась немецкая военная комендатура, во главе с офицером немецкой жандармерии и была сформирована украинская вспомогательная полиция, которую возглавлял бывший колхозник – житель села, пьяница и дебошир Кушнир. У него под началом было десять полицейских, в основном это были появившиеся в селе неизвестно откуда какие-то темные личности из числа бывших военнопленных и дезертиры.

Созданная в срочном порядке полиция была вооружена старыми русскими трехлинейками. И только Кушнир, как начальник, носил за спиной немецкий «Шмайсер». Любимым занятием этой компании было под видом обысков устраивать в домах грушеватцев погромы, ища ценные вещи и продукты, которые грабительским образом забирали с туманной формулировкой «до выяснения». После таких «удачных» обысков шумные пьянки в здании полиции продолжались далеко за полночь.

Места, где работали бывшие колхозники, объезжал верхом на лошади комендант, жандармский офицер. Как его было звать, никто из жителей села не знал, но все между собой его называли Артур. Комендант был человек не злобный, в отличии от полицаев, но если он считал, что человек работает плохо, то мог и отхлестать его нагайкой, которую постоянно носил с собой в руках. Грушеватцы издалека наблюдали, как комендант в качестве воспитания бил нагайкой двух полицаев, которые были настолько пьяны, что не могли внятно доложить ему о состоянии проводимых работ.

Анна Кравченко каждый день работала на полях в бывшем колхозе, а вечером допоздна, вместе с детьми, обрабатывала свой огород недалеко от дома. Корову у Кравченко, как и у других односельчан, забрали полицаи, пафосно объясняя, что она пойдет для нужд германской армии. Свинью забрали проходящие немецкие войска. Анна успела спрятать на чердаке дома трех куриц, которые иногда несли яйца, что было в этих условиях деликатесом для детей – дочери Марии и сына Василия.

Шел второй год немецкой оккупации. Василию Кравченко исполнилось уже шестнадцать лет.

 Поздним вечером семья Кравченко ужинала в доме. В дверь дома громко постучали похоже чем-то металлическим.

– Кто там? –испугано спросила Анна.

– Открывайте, полиция! – ответил из-за двери грубый мужской голос.

Анна Кравченко отодвинула дверной засов и в дом ввалились два полицая с винтовками за плечами. Дыша алкогольным перегаром в лицо хозяйке дома, старший из полицаев пробасил:

– Собирай сына, переночует в полиции, а завтра утром будет отправлен на работу в Германию.

У Анны от услышанного подкосились ноги.

– Он же еще ребенок, куда вы его отправлять собрались? – взмолилась мать.

– Давай быстрее, это указание немецкой власти, а то за невыполнение приказов новой власти, сама знаешь, можно и на виселицу угодить, – выпучив глаза на Анну, почти закричал старший из полицаев.

Анна стала собирать сыну в узелок все съестное, что смогла найти дома, – несколько варенных картошек, две морковки, маленький кусочек коржика, испеченного из остатков муки. Завернув еду в узелок, она подала его сыну Василию, который стоял возле выхода уже одетый. Мать обняла сына и заплакала, зарыдала дочь Мария, которая понимала, что с братом происходит что-то ужасное. Полицаи, оторвав парня от матери, вытолкали его на улицу.

Когда Василия привели в помещение полиции, там уже находилось пять парней и две девушки, которые так же, как и он, проживали в Грушеватке. Все были с мешками и узелками. Ночь в полиции невольники провели тревожно. Все были перепуганы, девушки сначала плакали, но после того как дежурный полицай пригрозил избить их, только тихо всхлипывали.

К шести часам утра к зданию полиции подъехала телега, запряженная лошадью, которой управлял один из полицаев. В десять часов все собранные невольники должны быть на железнодорожном вокзале в районном центре. Полицаи выгнали молодежь на улицу и построили в колонну по двое. К половине седьмого колона невольников выдвинулась в дорогу. Впереди ехала телега, запряженная одиночной лошадью, которой управлял полицай, положив на телегу винтовку. Отстав от колонны, на расстоянии примерно десяти метров шли двое полицаев с винтовками за плечами, о чем-то оживленно беседуя. Невольники шли под конвоем по улицам родного села, не зная, когда вернутся они сюда и вернутся ли вообще.

Василий смотрел на родительский дом, мимо которого проходили, сопровождаемые полицаями, молодые жители села.

Колонна подошла к мосту через реку Волчья. По деревянному настилу моста раздался стук копыт лошади и грохот телеги, на которой сидел полицай. Группа невольников шла следом за телегой. Сопровождавшие группу полицаи отстали от них, остановившись возле входа на мост.

Когда путники были примерно на середине моста, а отставшие полицаи на него только заходили, Василий Кравченко резко перепрыгнул через перила моста и бросился в реку. Полицаи сразу не сообразили, что из конвоированной ими группы произошел побег. Минутное замешательство прошло, подбежав к перилам моста, они несколько раз выстрелили в воду. Полицай, который управлял лошадьми, схватив лежавшую на телеге винтовку, направил ее в сторону молодежи и закричал:

– Стоять на месте!

Полицаи, свершившись через перила моста, смотрели в реку, куда прыгнул Василий, но убежавшего не было нигде видно. Выстрелив несколько раз из винтовок в воду, они решили, что сбежавший утонул. Прикрикнув на оставшихся невольников, они погнали задержанных по дороге в районный центр.

Василий смотрел на это, сидя в камышах под мостом в реке. Он вырос на этой реке, плавал очень хорошо и поэтому решился на побег. Выждав, когда на мосту и на дороге не будет людей, Кравченко раздвигая камыши, стал осторожно отходить от моста. Осмотревшись вокруг, Василий вышел из воды и побежал в сторону от села, туда где буйным зеленым цветом шелестела листва небольшого леса, за которым находился овраг. Эти места были исхожены молодым Кравченко давно.

Забравшись как можно дальше от села, Василий присел у густого куста шиповника, который рос в овраге. Развесив на ветках мокрую одежду, он прилег на землю и стал думать, что делать дальше. О том, что если полицаи не поверили в его гибель, то, в первую очередь, беглеца будут искать дома. Где прятаться, что кушать, он не знал, и понимал, что надо дать знать о себе матери, которая обязательно что-то придумает.

Просидев в овраге до темноты, Василий решил пробираться к себе домой. Опасаясь попасть на глаза возможным патрулям из немецких солдат, или полицаев, он только ему известными путями пробрался на свой огород, где сел за стогом сена и стал наблюдать за родительским домом, чтобы выяснить нет ли там возможной засады, или иной для него опасности. Когда небо на восходе стало светлеть, Василий тихонько постучал в окно своего дома со стороны огорода.

– Кто там, – раздался перепуганный голос Анны Кравченко.

– Это я мама, – ответил сын.

Дверь со скрипом распахнулась и с дома выбежала взволнованная Анна, которая завернув за дом со слезами обняла своего сына, приговаривая сквозь рыдания:

– Я верила, что ты живой.

Мать была насколько взволнована увидев сына, которого все считали погибшим, что от волнения ничего не могла с собой сделать, она обняла его и сквозь слезы повторяла:

­– Живой, живой.

Не выпуская сына из объятий, Анна повела его в дом. Не зажигая огня, Анна усадила сына за стол и достала с печи чугунок с варенной картошкой. Василий, проголодавшись за целый день, набросился на материно угощение и стал жадно есть.

– Сынок, – сказал Анна, после того как Василий утолил голод, – тебе надо спрятаться. Я думаю, что скоро должно что о изменится.

– Что изменится, мама?

– Баба Клава рассказывала, что слышала разговор полицаев о том, что немцев разгромили под Москвой. Может, и к нам освобождение приедет. Надо сын, немного потерпеть. Спрячешься на чердаке дома, чтобы никто не узнал, что ты вернулся, а то донесут полицаям.