О том, что председателя колхоза «Большевик» ночью увезли в НКВД, в селе Грушеватка узнали на следующий день. Это событие всколыхнуло все село, но открыто обсуждать это грушеватцы боялись. В контору колхоза утром, как всегда, пришли колхозный счетовод и кладовщик. Поздоровавшись кивком головы, они сели за свои рабочие столы. Счетовод пытался что-то делать. Обложившись накладными, он бросал костяшки счет, но все время сбивался, начинал сначала, но затем все отложил и стал молча смотреть в окно.

Разговаривать ему ни с кем ни о чем не хотелось. Арест Кравченко всех ошарашил. Счетовод Сокол Николай Алексеевич был уверен, что произошла чудовищная ошибка. Сидящий напротив него за своим рабочим столом колхозный кладовщик Тарасевич Степан был спокоен и невозмутим. Несколько раз он пытался заговорить с Соколом:

– Я уверен, что наши органы не ошибаются, если они арестовали нашего председателя, значит, было за что.

Николай Алексеевич недоумевающе посмотрел на сидящего за соседним столом Степана и ничего ему не ответил. После того как молчание стало затягиваться, Тарасевич, недовольно посмотрев на Сокола, буркнул, ни к кому конкретно не обращаясь:

 – Я пошёл в кладовую.

В этот день контора колхоза была пуста. Зная о ночном происшествии, грушеватцы не решались туда заходить, откладывая решение возникших проблем на потом.

Часов в десять утра в конторе раздался телефонный звонок. Счетовод поднял трубку. Представившись вторым секретарем райкома ВКП (б), абонент сообщил, что по указанию первого секретаря районного комитета партии обязанности председателя колхоза «Большевик» возлагаются на Тарасевича Степана Гавриловича. Кроме того, было приказано собрать колхозников на девять утра следующего дня на общее собрание.

В восемь часов утра к конторе колхоза подъехала «Эмка». Из машины вылезли четыре человека, трое были в строгих костюмах, а один в военной форме с эмблемами сотрудника НКВД.

Им навстречу, на крыльцо конторы, выбежал Тарасевич. Он из прибывших знал только второго секретаря райкома партии Ткаченко Ивана Михайловича.

– Товарищ второй секретарь райкома, исполняющий обязанности председателя колхоза «Большевик», Тарасевич, – представился встречающий, – Колхозники на общее собрание собраны.

 На собрании выступил представитель НКВД и сообщил, что председатель колхоза Кравченко арестован и будет осуждён. После этого второй секретарь райкома проинформировал, что на должность председателя районный комитет партии рекомендует Тарасевича Степана Гавриловича. Колхозники молча слушали, отводя друг от друга глаза. После предложения проголосовать за предложенного кандидата все подняли руки «за».

Среди людей витал страх, арест председателя колхоза, которого все уважали, вселил в души колхозников неуверенность и смятение. Так же молча все разошлись по рабочим местам. А затем по требованию приехавшей комиссии в конторе было немедленно собрано правление колхоза. Работник НКВД зачитал членам правления письмо, которое они должны были подписать, с требованием привлечь к ответственности бывшего председателя колхоза Кравченко за антигосударственную деятельность.

Люди были не согласны с услышанным, не понимали, что происходит, но молчаливо согласились с прочитанным. Страх парализовал их волю. Когда письмо было подписано вновь избранным председателем, представители района уехали.

Анна Кравченко эти дни жила как в тумане. Каждый вечер она, уложив детей спать, долго не ложилась, ожидая, что за ней тоже приедут. О тяжелой участи членов семьи врага народа (ЧСВН), все были наслышаны. Проходя мимо двора дома бывшего председателя Кравченко, односельчане, которые всегда приветливо здоровались со всеми проживающими там, сейчас стыдливо отворачивались, чтобы не встретится взглядом с убитой происшедшими событиями Анной Кравченко. Семья Кравченко старалась меньше бывать на людях, днями работая на своем огороде.

Примерно месяца через два Анна Кравченко проходила по улице мимо сельского совета. Ее окликнул председатель совета Макогон Николай Иванович. Подойдя к ней, он сказал:

– Анна, я недавно был в районе и там мне рассказали, что Дмитрию дали восемь лет, судил суд, не «тройка», так что «врагом народа» его не признали и рано или поздно он вернется.

После услышанного женщина заплакала и, не попрощавшись, ушла в сторону своего дома.

Анна понимала, что без мужа, без поддержки родственников, ей с тремя детьми будет тяжело пережить надвигающуюся зиму. Старшему сыну Ивану исполнилось уже четырнадцать лет и его Анна отправила учиться в областной центр, в школу фабрично-заводского обучения, где учеников содержали на полном государственном обеспечении.

 – Учись, сынок, – сказала мать Ивану, – вернёшься в колхоз токарем.

Сама же Анна продолжила работать в колхозе «Большевик» дояркой. Люди, узнав, что бывшего председателя осудили не как врага народа, перестали сторонится семьи Кравченко. Анна со всеми вела себя ровно, избегая близких отношений.

Через некоторое время одна из колхозниц, Елена Костарева, которая работала на одной ферме с Анной, под большим секретом сказала ей, что на днях к ним домой заходил нынешний председатель колхоза Тарасевич, который не отказался от предложения ее мужа поужинать. После ужина, будучи в состоянии глубокого подпития, он хвалился, что это он «изобличил» бывшего председателя и сообщил о его делишках «куда следует».

Анна эту новость выслушала молча, но после этого, когда приходилось случайно сталкиваться на улице или на ферме с председателем, демонстративно не здороваясь, отворачивалась от него, несмотря на то, что Тарасевич затрагивал ее разговорами и пытался предлагать всяческую помощь, пожирая ее симпатичное лицо «сальным» взглядом.

Однажды, когда Анна Кравченко заканчивала на ферме вечернюю дойку, она услышала, что кто-то вошел в здание. В корпусе она была одна. Оглянувшись, Анна увидела, что к ней с похотливой улыбкой на лице подходил председатель колхоза. Тарасевич подошел к доярке вплотную и, дыша перегаром в лицо, схватив ее руками за талию и попытался притянуть к себе, приговаривая:

– Муж твой далеко и уже может не вернуться, а я – здесь, и могу тебе много чего помочь.

Анна резко оттолкнула от себя председателя и, схватив в руки вилы, которыми накладывала корм коровам, направила на Тарасевича металлические стержни.

–Уйди, или убью, – прошептала Анна.

Председатель отшатнулся от нее, осмотрелся вокруг и, отойдя в сторону, с угрозой проговорил:

– Смотри, как бы и тебе следом за мужем не оказаться далеко отсюда, на власть руку подымаешь.

– Ты думаешь, если посадил моего мужа, чтобы он не мешал тебе воровать в колхозе, то тебе это сойдет с рук? Кроме суда государственного, есть еще суд Божий. А я тебя не боюсь, будешь лезть, убью, мразь, – сказала Анна, с ненавистью смотря в пьяные глаза председателя.

Увидев, что Анна не опускает вилы, Тарасевич, поглядывая на нее перепуганными глазами, попятился к двери и выскочил из корпуса фермы.

 Дмитрий Кравченко уже месяц находился в пересыльной тюрьме, куда его привез конвой из внутренней тюрьмы областного управления НКВД. Как объяснили Дмитрию опытные сокамерники, похоже, что его готовят на этап, который пойдёт куда-то далеко, поэтому его так долго здесь держат. Осуждённому объяснили, что передачи и свидания ему запрещены, поэтому Кравченко никого не ждал и полностью полагался на судьбу и волю случая.

Через несколько дней рано утром осуждённого Кравченко с вещами вывели о двор «пересылки», который был уже заполнен арестантами. Осужденные держали в руках свои нехитрые пожитки, чемоданы, мешки, баулы. Все понимали, что пришел и их час этапом выдвигаться в исправительно-трудовые лагеря ГУЛАГ. По периметру тюремного двора с винтовками на перевес стояли военнослужащие ВОХР.

Началось формирование колон с осужденными. Возле штабного здания стояла группа военных, в петлицах гимнастерок которых были шпалы и кубари. Один из них брал со стола личные дела осуждённых и громко оглашал фамилию. Сразу же формировались колоны, которые в окружении солдат конвоя уходили на железнодорожную станцию.

Кравченко свою фамилию услышал только через час, когда формировалась последняя колона. Подхватив свой вещевой мешок, Дмитрий выбежал вперед строя и назвал статьи, по которых был осуждён, и срок – восемь лет. Вскоре последняя колона заключенных, в окружении конвоя с винтовками покинула пределы пересыльной тюрьмы.

Осуждённый Кравченко шел в голове колоны. Когда колона вошла на грузовой двор железнодорожной станции, все увидели небольшой состав из деревянных теплушек, окна в которых закрывали решетки, овитые металлической колючей проволокой. Последним в составе был пассажирский вагон. В теплушках уже были люди, некоторые пытались выглядывать через решётки в окнах. Это были арестанты пересылочной тюрьмы, которые были отконвоированы на станцию предыдущими колонами.

Колону, в которой шел Кравченко, подвели к пустой теплушке и начали погрузку. Когда последний осуждённый забежал через деревянный настил в вагон, дверь теплушки с грохотом закрылась и на запор конвойным был навешен большой амбарный замок. Осуждённые стали занимать места на трёхъярусных деревянных полках, готовясь к дальней дороге.

 На тормозных площадках сразу же заняли свое место конвойные с винтовками. Остальной конвой занял свое место в пассажирском вагоне. Посвистывая и пуская пар, к составу с шумом подъехал маневровый паровоз, раздался лязг вагонных сцепок. Маневровый паровоз «Кукушка» вытащил специальный состав за пределы грузового двора на подъездную железнодорожную ветку, где он был подцеплен к большому скоростному паровозу и, простояв под парами полтора часа, повез арестантский этап в неизвестность.

Почти две недели состав с осужденными двигался на паровозной тяге по бескрайним просторам великой страны. Находящиеся в теплушках арестанты сначала пытались определить, куда их везут, поглядывая через зарешотчатные окна на проносящиеся мимо станции и населённые пункты. Но вскоре они потеряли ориентацию в пути следования состава. Часто состав по несколько часов стоял на неизвестных разъездах, пропуская скорые и литерные поезда. Во время стоянок этапируемые получали сухой паек, – булку хлеба на трех человек и две селедки. Все это надо было растягивать на целый день. Иногда, при длинных стоянках, к двери вагона подносили большой бак с варенной баландой. Повар, из солдат, большим черпаком плескал варево в протянутые ему осужденными тарелки и кружки.

Стояла ранняя осень. В вагонах было жарко от скопления людей, но не душно, чествовалось приближение холодов.

В одну из ночей состав остановился недалеко от небольшой станции, в вагоне было очень холодно, с улицы подуло морозом. Старый сиделец, вор в законе Киреев, которого все едущие в вагоне звали почтительно Николай Сергеевич, выглянув в окно теплушки, сказал тихо, но его услышал весь вагон:

– Станция Зима, здравствуй Воркутлаг.

Состав был в пути еще две недели. Все стали чувствовать, что едут уже по северным районам страны, за окнами был почти зимний мороз, щели в теплушках продувало ледяным ветром.

Дмитрий Кравченко, чтобы хоть как-то согреться, одел на себя все сменное белье, что у него было с собой. В одну из ночей состав остановился и все почувствовали, как дернулись сцепки вагонов, отцеплялся паровоз. Двери теплушек стали открываться и последовала команда:

– С вещами на выход.