Гражданская война разделила односельчан на красных и белых, большевиков и меньшевиков, наших и не наших.

В гражданскую войну через село проносились на лошадях и тачанках то Красная армия, то белая армия. Видело село и банды Махно, и знаменитой атаманши Маруси и других «атаманов», которые, сменяя друг друга, не упускали возможность провести у селян очередную «реквизицию» продовольствия для нужд своей армии, а попросту грабеж. Убегая из села под натиском очередных наступающих армий, они не забывали захватить с собой реквизированное зерно и увести по «мобилизации», в свои армии, сельских мужчин, которые не успевали спрятаться при их появлении.

Менялась власть, менялись времена, менялись события, а село продолжало жить. Окончилась гражданская война, в село начали возвращаться выжившие в огне и вихре революции и войны, истосковавшиеся по земле грушеватцы.

Вернувшиеся домой хлеборобы, получив от сельского совета, который представлял новую советскую власть, земельные наделы, принялись срочно обрабатывать землю, чтобы к осени иметь хоть какой-то урожай.

В селе было триста пятьдесят дворов, во многие не вернулись мужчины, сгорев в огне гражданской войны и вся тяжесть хлеборобской работы легла на женские плечи.

На правом берегу реки стоял большой каменный дом Кравченко Григория Пантелеевича. К дому примыкал огород, который заканчивался на берегу реки. Все лето вокруг дома буйным цветом зеленели фруктовые деревья, а в этом природном ансамбле возвышалась большая вековая груша. Когда это дерево было посажено, и сколько ему лет не знал никто, но поскольку предки Кравченко жили в селе со времен его образования, можно было предположить, что дереву больше ста лет.

Семья Григория Пантелеевича была по всем меркам зажиточной. Из поколения в поколение домочадцы трудились на земле. Два сына, старший Дмитрий и младший Михаил, с детства были приучены к работе на пашне. С дореволюционных времен семья имела в собственности большой надел земли, лошадей, волов, сельхозинвентарь. Всю гражданскую войну домашний скот приходилось постоянно прятать за селом в небольших заросших травой и кустарниками лощинах и овраге, чтобы он не стал добычей проезжающих атаманов.

Дмитрию исполнилось двадцать и однажды летом он заявил отцу и матери:

– Я хочу жениться, благословите меня, родители!

Отец, нахмурившись, спросил у своего первенца, зная заранее ответ:

– Кто она?

– Анна, дочь солдатки вдовы Аленичихи.

Несмотря на то, что избранница сына была из бедной семьи, родители не стали перечить желанию сына и осенью сыграли небольшую свадьбу. На следующий год отец с сыновьями построили новой семье свой дом, выделили одну лошадь и корову, небольшой надел пашни. Дмитрий отделился от родителей и ушел жить в свой дом.

Через год Анна родила первенца, сына Ивана. А через два года Дмитрия призвали на службу в РККА (рабоче-крестьянскую красную армию). Сельские остряки, опасливо оглядываясь вокруг, шутили, что армию называют так потому, что в ней служат только дети рабочих и крестьян.

Свершившуюся революцию глава семейства, Григорий Пантелеевич Кравченко, встретил с опаской, неизвестное будущее тревожило. Григорий старался держаться в стороне от всех «острых» событий, которые происходили вокруг.

 Когда односельчанин Баренцев Степан Гаврилович, которому в селе до революции принадлежали две лавки и трактир, предложил Кравченко встретится у него дома вместе с другими «уважаемыми» людьми и обсудить, как жить с советской властью, Пантелеевич решил от встречи уклониться и не участвовать в тайных собраниях богатых односельчан.

Прошло три года, возвратился с воинской службы Дмитрий Кравченко. Будучи и ранее высоким и коренастым, Дмитрий в военной форме казался односельчанам сказочным богатырём. Истосковавшись по земле, по крестьянскому труду, он день и ночь пропадал в поле, обрабатывая и засевая свою делянку.

Шло время, Анна родила Дмитрию второго сына, которого назвали Василий.

Весной 1933 года по дворам села пошли работники сельского совета и стали созывать жителей на сельский сход, который был назначен на девять часов утра воскресения и должен был состояться на площади, возле закрытой к тому времени церкви.

В воскресенье, рано утром, к зданию сельского совета подъехал легковой автомобиль «Эмка»[1], на переднем сидении которого, рядом с водителем, сидел статный мужчина средних лет в строгом темном костюме. Мужчина вышел из машины и не спеша подошел к зданию сельского совета, где его уже ожидали. Ему на встречу выбежал председатель Грушеватского сельского совета Макогон Николай Иванович. Подойдя к приехавшему, он, суетливо поздоровавшись, доложил:

–Товарищ первый секретарь райкома партии, жители села Грушеватка извещены о предстоящем сходе заблаговременно.

Приехавший мужчина, а это был первый секретарь районного комитета партии ВКПБ(у) Степовой Давид Николаевич, удовлетворенно кивнул.

В это время недалеко от сельского совета остановилась бедка,[2] в которой сидел человек в милицейской форме с пистолетной кобурой на поясе. Увидев присутствующих, он, проворно выскочив из бедки, привязал к дереву поводья лошади, быстрыми шагами подошел к стоящему возле сельского совета руководителю райкома партии. Вскинув ладонь руки к козырьку форменной фуражки, отрапортовал:

–Товарищ первый секретарь, участковый милиционер Пономаренко прибыл по приказу начальника районной милиции для обеспечения порядка при проведении сельского схода.

– Ну что, все, кажется, собрались, – сказал Степовой, ­– давайте пройдем на площадь, – ведите, товарищ Макогон.

Все присутствующие пошли в сторону сельской площади.

К девяти часам утра на площадь собралось практически все село.

Председатель сельского совета открыл сход. Выйдя перед присутствующими односельчанами, он сказал:

–Товарищи, мы собрались по очень важному вопросу, товарищ Сталин и наша родная коммунистическая партия провозгласила курс на коллективизацию сельского хозяйства. По этому вопросу доклад сделает наш гость, первый секретарь райкома нашей партии Степовой Давид Николаевич.

Степовой стал рассказывать о преимуществе коллективного хозяйства, необходимости проведения коллективизации, уничтожении кулачества как класс.

На площади установилась гробовая тишина, присутствующие хлеборобы слушали молча, исподлобья поглядывая на докладчика. Многие не могли понять, о чём он говорит, а как услышали о том, что придется свои земельные наделы сдать в коллективное хозяйство, а на общий колхозный двор, передавать свои сеялки, плуги, скот, недовольно зашумели.

Участковый милиционер стоял недалеко от выступающего и пристально смотрел на собравшихся крестьян.

– В колхоз будете поступать только добровольно, кто не желает – останется единоличником, председателей колхозов выберете сами, согласовав кандидатуры с райкомом партии, – завершил свою речь руководитель районного комитета партии.

– В нашем селе предполагается создать два колхоза, – сказал в завершение схода секретарь сельского совета.

Сельский сход завершился, но крестьяне еще долго не расходились с площади, перешептываясь между собой, обсуждали услышанное. Кравченко Григорий стоял на площади среди односельчан и, слушая их разговоры, пытался осмыслить услышанную новость. Его крестьянский ум протестовал и не мог принять то, что предлагается отдать свое, заработанное кровавыми мозолями и потом.

Дмитрий Кравченко, издалека увидев отца, поздоровался с ним, и поспешил домой рассказать о прошедшем жене Анне, которая на сход не пошла, так как была на сносях.

Прошел месяц, в селе Грушеватка было создано два колхоза, – «Большевик» и «имени Ленина».

Председателем колхоза «Большевик», по согласованию с районным комитетом коммунистической партии, был избран бывший солдат РККА, Кравченко Дмитрий Григорьевич.

Односельчане приняли колхозы неоднозначно. Только две третьи землепашцев сразу подали заявления о вступлении в колхозы, это была в основном беднота, которая получила свои земельные наделы от советской власти. Зажиточные крестьяне, в большинстве своем решили выждать дальнейшее развитие событий и продолжили сами обрабатывать свою землю, перейдя в разряд «единоличников».

Кравченко Григорий Пантелеевич тоже решил не подавать заявление о приеме в колхоз. Свое решение он сыну Дмитрию не навязывал, новость об избрании его председателем колхоза встретил спокойно. Как и раньше Григорий Пантелеевич с сыном Михаилом продолжали засевать свое поле.

Правление колхоза «Большевик» расположилось в пустующем доме бывшего царского землемера Большакова, который сгинул в вихре Гражданской войны. В самой большой комнате поставили три письменных стола, за одним из которых расположился председатель колхоза, другой занял счетовод, который вел всю колхозную бухгалтерию, за третьим столом иногда работал колхозный кладовщик Степан Тарасевич.

Председатель в конторе бывал нечасто, он постоянно, где на телеге, где верхом на лошади, мотался по полям, контролируя посевную, не забывая заехать на скотный двор и посмотреть, как идет кормёжка скота и проводится дойка коров. Все колхозники знали, что председатель крутого нрава, спуска не давал никому, если ловил кого-то на краже колхозного имущества, будь то корма или зерно, мог, как говорят в народе, виновному мужику «дать в морду». Не гнушался Кравченко взять в руки косу и стать в один ряд с косарями, которые косили разнотравье на сено, или выполнить другую нужную работу.

Среди членов колхоза появились недовольные, в основном это были пьяницы и лентяи.

– Чего это он нам жизни не дает, заставляет горбатится на «дядю», –возмущённо шептались они между собой, закусывая варенной картошкой очередную распитую бутылку самогона, спрятавшись в тени деревьев.

После очередной пьянки один из сельских дебоширов и пьяница Николай Кушнир предложил собутыльникам:

– Давайте проучим нашего выскочку-служаку.

О том, как пытались «проучить» председателя, на следующий день весело обсуждали колхозники. О происшедшем рассказали ночные сторожа, которые стали невольными свидетелями происшествия, как председатель колхоза дал отпор пьяным хулиганам. Селяне подшучивали и подтрунивали над Кушниром и его собутыльниками, которые вели себя «тише воды, ниже травы» и от разговоров с односельчанами уклонялись, пряча от всеобщего обозрения синяки на лице. Завидев вдалеке председателя колхоза, они, демонстрируя ударный энтузиазм, усиленно занимались работой.

 Дмитрий Григорьевич никому ничего о ночном конфликте не рассказывал, со всеми вёл себя ровно, на нападавших не обращал внимание.

Так прошел еще год. Год был тяжелый, из-за засухи урожай был очень низкий. Анна Кравченко подарила мужу дочь, которую назвали Марией.

Около трёх часов дня счетовод колхоза «Большевик» записал в большой амбарной книге телефонограмму из района:

«Председателю колхоза в десять часов утра пятнадцатого ноября прибыть в районный комитет партии на совещание».

Председатель Кравченко страсть как не любил ездить в район на совещания, но это было тяжкое бремя занимаемой должности, и он с этим смирился. Вечером, прочитав полученную телефонограмму, он удивился, почему заранее не сказали тему совещания.

Рано утром на пароконной тачанке председатель выехал в районный центр.

Без четверти десять Кравченко остановил тачанку возле здания райкома ВКПБ (у). Возле здания стояло много телег, тачанок, несколько грузовых автомобилей. На совещание были вызваны председатели всех колхозов района.

На входе в здание райкома стоял постовой милиционер и всех прибывших по телефонограмме направлял в зал совещания, который располагался в правом крыле здания.

Ровно в десять часов утра в зал совещания вошли и сели в президиум группа мужчин. Кравченко среди них знал только первого секретаря районного комитета партии Степового Давида Николаевича. Рядом с первым секретарем, сидел седой мужчина в военной форме с эмблемами ОГПУ-3, остальные были в строгих темных костюмах.

Первый секретарь райкома, осмотрев присутствующих и прокашлявшись, сказал:

–Товарищи, центральный комитет партии принял решение о борьбе с кулачеством, которое мешает строительству социализма на селе. Кулак должен быть уничтожен как класс. Для выполнения задания партии к нам из Москвы прибыла группа товарищей с объединённого государственного политического управления при Совете народных комиссаров СССР. Предоставляю слово руководителю группы полковнику Коганову Ивану Моисеевичу.

Мужчина в форме поднялся из-за стола президиума и встал за трибуну.

То, что услышал Кравченко из уст ГПУ-шника, поразило его. Оказывается, властью было принято решение многих единоличников, которые не вступили в колхозы, выселить в районы крайнего Севера. Свой доклад Коганов закончил сообщением, что списки единоличников составлены, операция по реализации плана выселения начинается завтра в шесть часов утра, а председатели колхозов приглашены для уточнения и добавления списков.

Совещание закончилось через двадцать минут, после этого каждого председателя колхоза стали приглашать индивидуально в отдельные кабинеты, для ознакомления и уточнения списков односельчан, подлежащих раскулачиванию и выселению.

Примерно через час Кравченко, сидя в кабинете перед незнакомым ему работником ОГПУ, который был одет в строгий номенклатурный костюм, рассматривал положенный перед ним на стол списки. В списке, под номером шесть, значился Кравченко Григорий Пантелеевич, под номером семь – Кравченко Клавдия Митрофановна, под номером восемь – Кравченко Михаил Григорьевич. Увидев это, у Дмитрия похолодело все внутри, но он большим усилием старался не показывать своего волнения. Строгий хозяин кабинета задал только один вопрос, имеет ли председатель дополнения к этому списку. Председатель колхоза «Большевик» заявил, что дополнений не имеет, после чего был отпущен.

Стараясь не показывать окружающим своего волнения, Дмитрий быстрыми шагами вышел из здания райкома и отвязав поводья лошадей от дерева, двинулся в обратный путь. Проехав последние дома районного центра, председатель погнал лошадей быстрее, похлестывая их кнутом. Выдержка, которую он проявлял в райкоме, стала его покидать, волнение за отца с матерью и брата заполнили весь разум. В село тачанка влетела, подняв клубы пыли. Кравченко погнал лошадей сразу же к родительскому дому.

Когда Дмитрий вошел в дом семья ужинала за столом. Увидев встревоженное лицо старшего сына, Григорий Кравченко понял, что случилось что-то неординарное. Присев за стол, Дмитрий рассказал все, что сегодня узнал на совещании в райкоме партии. В доме воцарилась тишина. Кажется, и время остановилось, было только слышно, как в стекло окна билась залетевшая в дом муха. Мужчины сидели с окаменевшими лицами, Клавдия Митрофановна побледнела и, не в силах сдержать себя, заплакала.

О том, что где-то происходит раскулачивание и кулаков выселяют из деревень на Север все давно слышали, но то, что это дойдет в их село и коснётся непосредственно семьи сельских трудяг Кравченко, они не могли поверить. Дмитрий, посмотрев на сидящую за столом свою семью, охрипшим вдруг голосом сказал:

– Отец, ждать завтрашнего дня не надо, в городе Камнеград началось строительство крупного завода, туда едут рабочие со всей страны, документы сильно не проверяют, селят в общежитиях, можно в городе снять дом. Когда стемнеет, запрягай телегу, берите вещей сколько сможете и уезжайте. Искать вас долго никто не будет, а там, даст Бог, что-то изменится.

Клавдия Митрофановна, встала с лавки и подойдя к старшему сыну обняв его зарыдала, причитая:

– А как же ты сынок, с тебя будут спрашивать где мы делись?

Дмитрий, погладив мать по голове тихо прошептал:

– Мама, как-то будет, скажу, что не знаю где вы, поспрашивают и перестанут.

Отстранив от себя мать, Дмитрий поднялся и пошел к двери, сказав:

– Времени уже нет, собирайтесь быстрее и, как только стемнеет, уезжайте, а я поехал к себе, что бы меня никто не увидел с вами, а то донесут.

Выйдя из дома родителей, председатель подошел к тачанке, которая стояла недалеко от ворот. Отвязав поводья лошади, Дмитрий, запрыгнув в тачанку, поехал на колхозную конюшню. Отъезжая от двора, он не увидел, что из-за плетня, стоявшего через три дома, на него смотрел колхозник Кушнир.

Оставив лошадь с тачанкой конюху на конюшне, Дмитрий Кравченко пошел домой. Анна, встретив мужа и посмотрев на его встревоженное лицо, поняла, что что-то произошло неприятное. Дмитрий старался жену не посвящать в свои проблемы, но на этот раз сделал исключение. Уложив детей спать, он рассказал жене о всех сегодняшних новостях, ничего не скрывая.

Село только просыпалось, на улице еще было темно, но хозяйки уже пошли в хлева кормить домашний скот. Пропели первые ранние петухи. Зарождался новый день.

Утреннюю сельскую тишину нарушили звуки автомобильных двигателей. Четыре грузовика въезжали в село. За ними чуть в отдалении ехал легковой автомобиль. В кузове одного из грузовых автомобилей сидели шестеро мужчин в военной форме. Когда первая полуторка заехала с степной дороги на сельскую улицу, ехавшая за колонной «Эмка», посигналив, обогнала грузовики и направилась к сельскому совету.

В окнах сельского совета горел свет. Председатель совета и его заместитель были на месте с пяти часов утра, выполняя полученное по телефону вечером из райкома указание.

Из остановившейся у сельского совета легковой машины вышли трое мужчин в форме работников ОГПУ. Войдя в здание, один из прибывших выложил на стол перед председателем сельского совета список лиц, которые подлежали раскулачиванию и выселению из села в районы Севера. Из Грушеватой выселению подлежало четыре семьи, всего шестнадцать человек. Увидев в списке семью Кравченко Григория, председатель сельского совета решил не вызывать председателя колхоза. Все подлежащие выселению проживали на одной стороне села, на левом берегу. Сев в легковую машину председатель сельского совета показал приезжим дома, где проживают лица, указанные в списке.

Ранним утром в двери четверых сельских домов требовательно постучали люди в военной форме. На сборы жителям было дано тридцать минут. С собой было разрешено взять самые необходимые вещи. Сельское утро началось женским плачем. В доме Кравченко Григория на стук не прореагировали, никто не открыл. Когда дверь была взломана, пришедшие увидели, что в доме никого нет.

Через два часа из села уезжали грузовики в кузовах которых сидели с узлами и баулами теперь уже бывшие жители села. Односельчане с тревогой и растерянностью скрытно поглядывали на них из-за плетней и заборов.

Дмитрий Кравченко пришел в контору около десяти часов утра. Рабочий день в колхозе был в самом разгаре. За своим рабочим столом сидел колхозный счетовод, обложившись квитанциями и накладными, что-то сверял, щёлкая костяшками счет и записывая результат в большую амбарную книгу. Иногда в контору забегал кто-то из бригадиров, чтобы решить возникшие производственное проблемы. День ничем не отличался от вчерашних и позавчерашних, но сегодня было что-то, что наложило на людей свой негативный отпечаток. Не слышно было шуток и смеха, люди стыдливо отводили друг от друга глаза, многие понимали, что происходит что-то не то. Увезенные утром из села односельчане не все были врагами советской власти, в большинстве своем это были обычные сельские труженики, которые все, что имели, получили своим каждодневным трудом на земле.

Жизнь шла дальше своим чередом, колхозный скот требовал ухода, землю надо было пахать, сеять. Ритм колхозной жизни увлек Дмитрия Кравченко, и все меньше оставалось времени на горькие мысли о происшедших событиях и о своих родителях, которые вместе с младшим братом работали где-то на строительстве промышленного гиганта. Вечера Дмитрий старался побольше посвящать семье, уже радовала веселым смехом подрастающая дочь Мария, сыновья Иван и Василий стали во всем помощники отцу по домашним делам. Летом парни вместе с одноклассниками участвовали в уборке урожая в колхозе, помогали матери убирать урожай на домашнем огороде, а в свободное время купались в реке и загорали на солнце.

Однажды Дмитрий Кравченко, будучи по делам в районном центре, получил весточку от дальнего родственника, что родители и брат устроились в одном из городов соседней области, где работают на стройке большого завода и живут там же в рабочем общежитии.

Уборка зерновых в колхозе «Большевик» завершилась на неделю раньше запланированного срока. В целом колхоз выполнил план сдачи зерна государству. Председатель, отправив последнюю подводу с зерном нового урожая на элеватор, теперь много времени проводил в конторе, составляя с счетоводом различные отчеты и докладные в районные инстанции.

В пятницу Дмитрий решил закончить работу в три часа дня. Жена Анна давно просила обновить похудевший забор вокруг двора. Домашняя работа затянулась допоздна. Сыновья помогли отцу, и когда солнце стало заходить за горизонт, вокруг двора председательского дома белел новый, из свежевыструганных досок забор.

После окончания работы Анна усадила семейство ужинать, затем все стали располагаться на ночлег.

 Кравченко проснулся от резкого стука. Он не сразу понял, что стучали чем-то металлическим во входную дверь дома.

– Кто там? –спросил Дмитрий и, поднявшись, стал быстро одеваться.

– Кравченко Дмитрий Григорьевич, открывайте, НКВД! – за дверью раздался грубый мужской голос.

– Григорьевич, это действительно органы, – послышался голос председателя сельского совета.

Кравченко посмотрел на свои карманные часы: было два часа ночи.

Вскочила и стала одеваться перепуганная Анна Кравченко. Когда Дмитрий, отбросив крючок, открыл дверь, в дом вошли двое мужчин в форме работников НКВД. За ними несмело переступили порог дома двое колхозников, которые жили по соседству и председатель сельского совета.

– Кравченко Дмитрий Григорьевич, – обратился к хозяину дома старший военный, в петлицах которого было по две шпалы, – вам предъявляется постановление о проведении обыска и постановление о аресте.

– В чем я обвиняюсь? – спросил недоумевающий Дмитрий.

– Потом узнаете, – бросил ему в ответ военный.

Кравченко понял, что соседей позвали в качестве понятых.

Во время обыска работников НКВД ничего не заинтересовало. Составив для отчета протокол обыска и дав его подписать понятым, военные отпустили соседей и председателя сельского совета, которые мгновенно ушли. Кравченко дали десять минут на сборы. Плачущая, перепуганная Анна сложила в старый вещевой мешок смену белья, хлеб, остатки варенной картошки. Разбуженные и перепуганные дети стояли в сторонке, возле печи, не понимая, что происходит.

Одевшись, взяв из рук жены вещевой мешок, Дмитрий обнял и поцеловал плачущую жену, поцеловал детей и закинув за плечо лямку мешка вышел из дома. На улице, недалеко от дома Кравченко, стоял легковой автомобиль, за рулем которого сидел военный с сержантскими петлицами на гимнастерке.

– Вот и за мной приехал «черный воронок», – подумал Дмитрий, садясь на заднее сидение машины между работниками НКВД.

Машина развернулась и, набирая скорость, поехала на выезд из села. Возле ворот дома ей вслед смотрела растерянная семья Дмитрия Кравченко –жена Анна, дочь Мария и два сына, Иван и Василий.

Проехав по грунтовой проселочной дороге, автомобиль выехал на дорогу мощёную брусчаткой, которая вела в областной центр. Примерно через три часа Дмитрий увидел за окном машины дома большого города. Последний раз он был в областном центре, когда ехал домой с армейской службы. Проехав по улицам крупного города, «Эмка» подъехала к большим металлическим воротам, через которые можно попасть в двор, огражденный высоким забором. Водитель посигналил, ворота со скрипом открылись и после того как автомобиль заехал во двор, сразу же закрылись. Сопровождающие арестованного Кравченко работники НКВД вышли из автомобиля и старший из них, кивнув на Дмитрия, кратко сказал подбежавшим военным:

– Оформляйте адресованного.

Через час арестованный Кравченко Дмитрий Григорьевич был водворён в камеру следственного изолятора-4 областного управления НКВД.

На допрос Дмитрия вызвали только через три дня. В комнате для допросов за столом сидел следователь, молодой парень в форме лейтенанта НКВД. Отпустив конвоира, следователь кивком головы указал Кравченко на стул, который был прикручен к полу с противоположной стороны стола.

– Я следователь Кошелев Александр Александрович, буду заниматься вашим делом, – представился молодой лейтенант.

Взяв в руки перьевую ручку и бланк протокола допроса, следователь на лицевой стороне протокола каллиграфическим почерком стал записывать анкетные данные арестованного, периодически задавая ему уточняющие вопросы. Закончив заполнять графы протокола, лейтенант отложил ручку и, откинувшись на спинку своего стула, внимательно посмотрел на сидящего напротив Кравченко, направив на него свет настольной лампы:

– Расскажите мне, пожалуйста, о всех ваших преступных действиях, направленных на срыв государственного плана коллективизации сельского хозяйства, – вежливым юношеским голосом попросил Кошелев.

Кравченко недоумевающими глазами испугано смотрел на следователя. Он был насколько поражен услышанным, что не знал, что сказать в ответ. Его, председателя передового колхоза, который перевыполнял все планы хлебосдачи, обвинять в таких тяжелых преступлениях?! В голове Дмитрия от нахлынувшего волнения был полный туман. Его поражала несправедливость обвинения. Молчание затянулось.

Следователь внимательно посмотрел на подследственного и с иронической улыбкой на лице сказал:

– Я вам помогу, если не можете сформулировать свои показания, – и открыв лежащую на столе бумажную папку, достал мелко исписанный лист школьной тетради, положив его перед Дмитрием.

Посмотрев на лежащий перед ним лист, Кравченко сразу узнал почерк колхозного кладовщика Степана Тарасевича, хотя следователь не показал подпись автора написанного. Письмо, показанное следователем, было адресовано начальнику областного управления НКВД. В нем автор информировал органы о том, что председатель их колхоза проводил агитацию среди колхозников против коллективизации, помог скрыться от раскулачивания и депортации на Север своему отцу, матери и брату. Кроме того, неизвестный автор докладывал, что председатель колхоза Кравченко жестоко избил трех колхозников, один из которых был Николай Кушнир, которые выступали против антигосударственной, антинародной деятельности председателя и предупредили его, что обратятся в органы.

После этого следователь положил перед Дмитрием протокол допроса свидетеля Кушнира, в котором он подтверждал указанное в заявлении. «Вишенкой на торте» стало торжественно положенное на стол перед арестованным письмо начальнику УНКВД, подписанное председателем колхоза «Большевик» Тарасевичем, бывшим кладовщиком, с просьбой привлечь к ответственности бывшего председателя колхоза, как врага народа. Все документы, кроме анонимного заявления, были датированы вчерашним числом.

– Как вы понимаете, Кравченко, доказательств вашей преступной деятельности у нас достаточно и у меня к вам только один вопрос, где ваши родители? Куда они скрылись от советской власти?

Дмитрий Кравченко, мобилизовав всю свою волю, стал рассказывать следователю, что он не знает где его родители, а Николай Кушнир в своих показаниях врет.

Примерно через час следователь вызвал конвоира и подследственный Кравченко был возвращен в камеру.

Допросы продолжались десять дней, Дмитрий ежедневно, на каждом допросе повторял как заклинание:

– Где родители не знаю, Кушнир все врет.

Все чаще допросы заканчивались избиением. Нервы и силы Кравченко были на пределе, но собрав волю в кулак он каждый день подтверждал показания, которые давал в первый день.

На одиннадцатый день допросов утром дверь камеры никто не открыл. Трижды открывался проем двери, который арестанты называют «кормушка», через который арестованный Кравченко получал пищу. На допросы не вызывали. Так прошел месяц.

Наступил 1938 год. Утром выводной конвоир отворил дверь камеры Дмитрия.

– Кравченко, на допрос, – услышал арестованный.

В кабинете, куда привели следственно-арестованного, находился неизвестный ему следователь в военной форме.

– Повезло вам, арестованный, – сказал следователь не здороваюсь и не предлагая присесть, – прекращена деятельность «троек» и ваше дело будет рассмотрено судом за совершение преступлений, предусмотренных превышение служебных полномочий         и умышленные нанесения побоев подчиненным колхозникам.

Кравченко не поверил своим ушам: страшная 58-я статья-5, по которой могут расстрелять, обходит его стороной! На глаза Дмитрия от волнения накатили слезы радости.

 Суд был быстрый. Подсудимого Дмитрия Кравченко приговорили к восьми годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях.