Летом 1942 года в семью пришло горе. Умер Иван Михайлович, на тот момент ему было 52. Он не отличался отменным здоровьем, то и дело его донимали боли в желудке. А когда в их край пришли немцы, кто-то из местных донес оккупационным властям на старшего Адамовича: при Советах был сельским активистом, радовался, когда западнобелорусские земли отошли к СССР. Немцы избили пожилого человека, однако лишать его жизни почему-то не стали. Такая «милость» со стороны фашистов, впрочем, ему мало помогла и имела только один результат: здоровье Ивана Михайловича неуклонно ухудшалось, и он, видимо, чуя свою близкую кончину, спешил отстроить уничтоженные огнем в самом начале войны хозпостройки. Но не успел. И завершать работы пришлось партизанам, которые к тому времени уже были частыми гостями в Щаре и особенно у Адамовичей. А потом и вообще оборудовали в соседстве с их домом огневую точку, установили круглосуточное дежурство.

Иногда между партизанами и немцами велось что-то вроде артиллерийской дуэли. Правда, какой-то вялой, словно обе стороны преследовали цель больше напомнить о себе, чем нанести значительный урон противнику. К примеру, пошлют немцы за весь день к вечеру 2-3 снаряда в сторону деревни Щара – партизаны обязательно им ответят, и тоже несколькими выстрелами.

Регулярно в хате Адамовичей слушали Москву. Особенно многолюдно становилось в горнице, где находился приемник, когда, преодолев большое расстояние, в эфире торжественно и мощно звучал голос Левитана. Ольга Ивановна тогда, отложив все дела по хозяйству, садилась поближе и внимательно слушала. Диктор сообщал о том, как, в очередной раз сломив ожесточенное сопротивление врага, советские войска овладевали тем или иным городом. При этом подробно приводились цифры потерь немцев в живой силе и технике. Однажды хозяйка дома, находясь под впечатлением от услышанного, проговорила: «Врут!». Простым крестьянским умом она сознавала, что в такой кровопролитнейшей войне, как нынешняя, потери должны были нести все – и немцы, и наши…

Партизаны регулярно совершали вылазки в районы, в которых оккупанты чувствовали себя в относительной безопасности. Там они совершали диверсии, захватывали транспорт с продовольствием и оружием. Миша Адамович оказывал им в этом посильное содействие. Обычно поздно вечером под покровом темноты он на лодке переправлял их через Щару на немецкую сторону. Когда же под утро партизаны возвращались с боевого задания, забирал их назад. Один раз кто-то из бойцов в благодарность за неоценимую услугу дал мальчишке рамку сотового меда. И хотя у Адамовичей была своя небольшая пасека, Миша с такой жадностью накинулся на сладкое, что, переев, потом болел…

Лодка была большой, в ней свободно помещалось до десяти человек, но одну партизанскую группу, обремененную солидным трофейным грузом, пришлось перевозить два или три раза. Когда в лодку уложили четыре или пять баранов, связанных веревкой по ногам, да еще пулемет, один из партизан, грубовато отстранив уже подуставшего юного помощника, сказал:

– Я сам… Разве можно на мальца взваливать такую тяжелую работу? Совести у них нет!

В мужчине, проявившем о нем неожиданную заботу, Миша Адамович признал того самого Морозова, у которого преждевременно выстрелила винтовка, когда партизаны заходили в тыл немцам на Щаре минувшим летом. Лодка тяжело качнулась и, разрезая носом быстрые темные струи воды, двинулась к противоположному берегу, его партизаны считали своим.

Еще перед войной бурным потоком подмыло несколько деревьев ольхи, росших на прибрежном склоне, и теперь они, полузатопленные, лежали, образуя на стремнине затор. И вот туда, к этим пугающим водоворотам, суденышко вдруг свернуло. Расстояние до топляка неумолимо сокращалось, и все более очевидным становилось: лодке не достичь цели, что-то случится нехорошее… Миша даже зажмурился от недоброго предчувствия. А когда открыл глаза… лодка была перевернута, и жалобно блеявших овец быстро уносило вниз по течению. Под водой оказался и пулемет.

Морозов однако отделался легко. Ему удалось ухватиться за ветку, забраться на мокрый ствол и с руганью добраться по нему до кромки берега.

Бросились вдогонку за несчастными животными, и там, где Щара в своем стремительном беге к Неману делала поворот, на каменистом мелководье их настигли. Впрочем, ни одна из овец, наглотавших ледяной осенней воды, уже не подавала признаков жизни.

Удалось вызволить из водного плена пулемет, и он еще долго потом служил партизанам.

Удивительно, но Морозову, человеку уже немолодому, с проседью в волосах, и этот случай на переправе почему-то легко сошел с рук. Он, кажется, уверовал в свою безнаказанность, и приходилось лишь теряться в догадках относительно того, что еще в следующий раз выкинет этот тип.