«Выяснив отношения», мама сникла, а я после короткого разговора проспал без сновидений до утра, а после завтрака положил рукопись перед собой, зарядил машинку бумагой на тот случай, если придётся менять уж слишком вымаранные страницы, и начал вычитывать. Это совсем другая работа, отличная от работы над черновым вариантом. Редактирование всегда доставляет удовольствие возможностью проявить вдохновение и поиском незаезженных слов, стилистических оборотов. Ведь это такая радость: что-то убрать, что-то дописать или перестроить предложение, добиваясь чёткого звучания; когда же читаешь вслух, то все огрехи проявляются, будто сами по себе. Это ли ни счастье – услышать их и исправить! За месяц вполне по силам справиться с этой работой, а потом поеду в Москву. Пообщаюсь с сыном, отдам рукопись машинистке и буду пристраивать роман в какое-нибудь издательство, пробегусь по редакциям журналов с рассказами, побываю на творческих вечерах, встречусь с товарищами. После чего вернусь в Княжую, чтобы не оставлять маму надолго. Пока не до конца было понятно, как это будет происходить, многое будет зависеть от обстоятельств, но всё сделаю для того, чтобы скрасить её одиночество.

Подогрев себя мыслями, я читал страницу за страницей, вносил правку, а возникавшие вопросы записывал на отдельном листочке, чтобы потом побывать в районной библиотеке и покопаться в книгах, уточнить возникшие вопросы. Неделя за чтением пролетела незаметно, и вот уж банный день на носу. Мама в пятницу отказалась ехать в баню, зато я заранее сообщил о своих субботних планах. Она ничего не сказала, ничем не упрекнула, видимо, зная, что отговаривать от поездки бесполезно. Собираясь, предупредил, чтобы она закрылась и спокойно спала до утра.

– Мам, уж ночку-то побудешь без меня?! – спросил я, извиняясь.

– Езжай-езжай, всё равно ведь не удержу.

И я помчался в Пронск, прихватив кое-чего к столу. Встретился с Незабудкой и повторилась недавняя история, с той лишь разницей, что теперь она выглядела прелестнее и казалась слаще, чем неделю назад. Любовался ею, что-то ласково говорившей и мило улыбавшейся, и мог улыбаться в ответ бесконечно.

Когда собрался следующим днём домой, зашёл разговор о встрече Нового года:

– Надеюсь, что вместе будем? – спросил я.

– Я бы рада, но не получится. На днях сестра приезжает с мужем и детьми – все соберёмся у мамы. 

– Мама – это святое, – согласился я неопределённо, не зная, что ещё сказать.  

С этой неопределённостью, не особо радостной, и уехал. И всё бы ничего, но когда вернулся, моя Надежда Васильевна неожиданно спросила, будто знала о моём разговоре с Незабудкой:

– Где будешь Новый год-то встречать?

Поэтому поспешил обрадовать:

– Вместе, мам, встретим!

– И даже в баню не поедешь?

– Не, мам! Разве тебе плохо со мной

– Мне-то куда с добром, да только тебе скучно будет.

– А ты не думай обо мне. Ведь сама говорила: «Мать у сына одна, а жён может быть много!»

Довод оказался беспроигрышным, и я сменил тему разговора, словно убедился, что никак не могу повлиять на сложившийся ход событий, а если это выше моих сил, то и не стоит противиться им.

Через день, не желая попусту терять время, поехал в библиотеку – снять накопившиеся вопросы по рукописи. Часа три провёл за толстенными томами, вчитываясь в историю минувшей войны, делая записи в блокноте. Даже спина заныла, хотя накрылся шубейкой, опасаясь подмёрзнуть в прохладном читальном зале. Вскоре попрощался, поздравил библиотекарей с наступающим Новым годом. Если в библиотеку ехал переулками, то обратно – центральной Первомайской улицей. В какой-то момент была мысль заглянуть к Незабудке, но сразу же, пытаясь заглушить в себе обиду, подумал: «Что ей скажу, чем обрадую? Ведь всё решили: она сама по себе, я сам по себе!» Собрался  просквозить мимо, но остановился, увидев, что здание универмага огорожено, стёкла в нём закопчены и полопались. Остановился.

– Что тут было? – спросил у двух женщин, что-то обсуждавших.

– А разве непонятно?

– Никто не пострадал? – спросил, вспомнив знакомую.

– Ночью горело… Слава Богу, никто!

Вернувшись в Княжую, рассказал о пожаре маме. Она сразу всколыхнулась:

– А я же вещи сдала в комиссионный?! Всё сгорело теперь?

– Тебе-то какая разница: сгорели или нет. Ещё неизвестно, купили бы их, а если сгорели – без проблем деньги получишь. Квитанция-то цела?

– А как же. В серванте лежит.

– Ну и не думай об этом. После праздников разберёмся. 

Накануне Нового года мною были забыты волнения последних дней, и я почувствовал себя иным человеком, начал готовиться к празднику: срезал веточку у ёлки и поставил в банке на столе в зале, сходил в магазин, купил конфет, пряников, бутылку настойки. К вечеру с мамой настрогали салата, картошечку пожарили, ну и разносолов из погреба подняли. В привычное время мама приняла таблетки и легла полежать, попросив толкнуть перед полночью. Я пообещал, и какое-то время сидел за рукописью, коротая время. В половине двенадцатого подошёл к маме, хотел разбудить, но чувствуя, как она крепко спит, не решился.

Сел за стол, выпил рюмку за старый год, потом, после новогоднего поздравление и боя курантов, за новый. Вскоре выключил телевизор и вышел на улицу, подумав, что мама может проснуться от шумного телевизионного веселья, и тогда станет стыдно за неумение сохранить её покой. Ведь теперь я обязан быть ответственным, если выпало счастье находиться рядом и заботиться о ней. Это прежде легко приезжал и уезжал, будто мамина жизнь протекала сама собой. Теперь всё изменилось, и я знал, что без меня она превратится в заброшенного и несчастного человека, а редкие письма лишь обострят нескончаемое ожидание, когда не с кем словечком обмолвиться и в глаза посмотреть некому. Будет милая матушка томиться и разрывать сердце ожиданием неопределённого дня, когда соизволю навестить.

На дальнем порядке шумела компания, а у нас тишина и уют. Мне казалось, что я всегда буду остерегать покой мамы как преданный стражник. От этого стало тепло на душе, спокойно. Нагулявшись, осторожно вернулся, послушал, как она дышит, и устроился спать с лёгкой совестью.

Утром увидел маму печальной.

– Что случилось?

– Почему же не разбудил-то меня?

– Ты так хорошо спала, что не решился потревожить.

– Нет, не годится это, парень! Совсем из меня эгоистку сделал. Где это видано, чтобы молодой человек от одиночества тосковал в новогоднюю ночь? Я знаю, кто в этом виноват. Я и виновата. Так что собирайся домой. Тебя сын ждёт не дождётся, да и Лена осталась неприкаянной. Глядишь, не всё потеряно. А мне совестно держать тебя на привязи. Помог в трудную минуту, не бросил – спасибо!

– Как же обходиться-то будешь? Одна, зимой?

– А что мне поделается? Кого бояться? Лампочка ночами горит, день начал прибавляться – скоро весна, грядки – новая жизнь закружится. Будет скучно, Маню позову. Пусть живёт до твоего приезда. Ведь ненадолго же уезжаешь, ведь так?

– Мам, как я могу?

– Вот и хорошо. Ты ведь желанный. Не переживай. Будет и у тебя праздник!

Я обнял её и не знал, что сказать. Она приняла молчание за согласие и подсказала:

– Сегодня отдохни, а завтра отправляйся с Божией помощью!

Моя душа в этот момент будто раскололась надвое, но возразить я не мог, и принялся готовиться к отъезду. Из сарая перетаскал на заднюю веранду ворох дров, водой заполнил свободные посудины. На следующий день, когда начал сборы, мама вынесла к машине тяжёлый ломоть ветчины, завёрнутый в наволочку:

– Возьми своим. Как без подарка явишься?!

– Много!

– Бери-бери – большому куску рот радуется. А теперь присядем на дорожку.

– Мам, всегда с тобой буду! – сказал я на лавочке перед палисадником и почувствовал, как сжалась душа, и дыхание перехватило, и не было сил посмотреть в её печальные глаза, словно, уезжая, совершал что-то невозможно постыдное. 

Она перекрестила меня, и через минуту я был за рулём и осторожно выехал за деревню. Пробиваясь через змеиные полосы позёмки и снежные перемёты на шоссе, засветло успел добраться до Рязани. Я уезжал, чтобы возвратиться, но всё равно за Рязанью навалилась тоска, захотелось обнять маму, быть с ней рядом и никогда-никогда не расставаться, но машина уносила меня всё дальше и дальше.