Дорога знакомая. Уж сколько раз по ней туда-сюда мотался. Вот и теперь мчался по Рязанскому шоссе, местами по-прежнему узкому, местами расширенному. Проскочил Коломну, Рязань, впереди Пронск. Книга лежала перед глазами на «торпеде», и я не мог налюбоваться своим детищем. Да и невозможно это было сделать: любой подтвердит, у кого выходили книги.

За Пронском, осторожно съехав с большака, обнаружил вполне накатанную дорогу, лишь около фермы скакнул наискось неглубоких тракторных колей, засыпанных растерянной соломой, и выехал на свой порядок. Около дома сигналить по привычке не стал, решив сделать маме сюрприз. Но она каким-то образом заметила меня раньше – когда разгружал багажник. Повернулся – она нерадостно выглядывает в распахнутую дверь веранды.

– Мам, вот и прибыл! – оповестил я, но увидел печаль на её лице. – Что случилось?

– На днях Настя умерла…

От неожиданности я замер.

– Что с ней?

– Старость. После твоего отъезда она ко мне вернулась. Я её искупала в корыте, обиходила. Она ведь несчастная всю жизнь была, ни от кого доброго слова не слышала. Уж сколько раз мы вместе с ней ревели на пару. Соберёмся, начнём вспоминать жизнь, и слёзы ручьём. Она ко мне перебиралась не просто так: её родная сестра давно из дома выгоняла. Пока был жив Александр Иванович, то остерегалась, а как его не стало – осмелела. Да и то сказать: сестра я ведь ей. Как не приютить. А накануне смертушки пошла к себе, сказала, что будет собирать узелок. Как чувствовала свой час. В тот день не вернулась, пошла я наутро проведать её, а перепуганная Маня навстречу несётся. Всё ясно стало. Потом совхозные трактористы выкопали могилку, помогли похоронить.

– Это чего же – без поминок?

– Собрала я их у себя… Покормила… Ну ты проходи, а то застыл на полпути.

Занёс в дом машинку, вещи, а с мамой даже не обнялся из-за неподходящего момента.

– Вот, – указала она на тушу поросёнка на веранде. – Не дождались тебя, хотя и письмо получила, но ты же не уточнил, когда приедешь. А поросёнка кормить – себе дороже. Вчера мужики зарезали.

– Ну, и хорошо! – согласился с её доводами. – Завтра разрублю.

– А сейчас пойдём за стол – пшённым кулешом твоим любимым накормлю. – Она знала, что я всегда любил кулеш со свиными кишками, необыкновенно вкусными почему-то именно в кулеше. Пробовали жарить – не то, а колбасу у нас не принято делать.

– Как знала, что приеду – кулеша-то наготовила?

– Так и самой захотелось мягонького похлебать.

Прежде чем сесть за стол, выложил в холодильник колбасу и сыр, рыбные консервы, вспомнил о шоколадке, которую сын упаковал в картонки, чтобы не сломалась.

– Вот и Димок вспомнил обо мне!

– Так и есть… Прислал ответку! Вы же заединщики! А это, – развернул я гребёнки, – от меня подарочек. А то, помнится, вышла из бани с огрызком вместо настоящей гребёнки – не солидно!

Мама улыбнулась, понимая, что шучу, и обняла меня, поцеловала.

– Это ещё не всё! – и достал упакованную кофту, развернул: – Примерь!

Мама то ли от радости, то ли от стеснения залилась румянцем, но кофту приняла, сняла меховую безрукавку и померила подарок, удивилась:

– Откуда же мой размер-то помнишь?

– А чего его помнить, если он всю жизнь у тебя не меняется: 3 – 52!

– И сколько же такая стоит-то?

– Какая разница. Носи, она тёплая, как раз для зимней поры.

За столом мы неторопливо говорили о житье-бытье, а мама нет-нет да поглядывала на застеленный топчан, где лежала кофта, а я ждал момента, чтобы рассказать о книге. Представлялось: приеду, поднесу подарки, потом сядем за стол, я покажу её, а мама рассыплется красивыми словами… Но сейчас повременил с этим.

После обеда занялся иным: сбегал дважды к колодцу, принёс из дровяника охапку поленьев на завтра и для лежанки, затопил её, дождался, пока огонь загудит за дверцей, и под этот ласкающий гул, показавшийся ликующим, раскрыл свою книгу! Было интересно взглянуть на строчки, вышедшие из-под собственного «пера», хотя помнил их по памяти. Я читал рассказ за рассказом и не заметил, как прогорели дрова. Лишь услышал, когда вошла мама, управившаяся с птицей и овцами, и закрыла вьюшку. Заметив, что я лежу с книгой в руках, она тихо вышла, а я читал и читал. Потом вкусно запахло жареным луком, и я вышел к маме.

– Садись – картошку на печерёвке пожарила! – пригласила она и сняла с газовой плиты сковородку, разложила парящую картошку по тарелкам, подвинула ко мне солёные огурцы. И я понял, что вот теперь пора похвалиться, когда более или менее забылось печальное известие о Насте, и положил книгу перед мамой, а она впервые с момента приезда улыбнулась:

– Молодец, добился-таки своего!

– Да, мам! И это только начало. На днях завершил роман – это тоже для меня событие!

– Эх, мучаешь себя, парень! Нет бы отдохнуть, пока не работаешь, а ты с машинкой своей не расстаёшься. Как там Лена?

– Нормально. Что ей сделается! – не стал огорчать маму подробностями нашего расставания.

– Жалко мне её, какой год ждёт, когда сделаешь предложение, да разве тебе до этого! Ты со своими книгами безумным стал!

Я промолчал, зная, что если что-нибудь скажу, то не услышу ничего одобрительного. Не дождавшись ответа, мама вздохнула, перевела разговор:

– Поросёнка-то завтра, что ли, разделаешь, пока он не захряс? Или опять за машинку засядешь?

– Сказал же – роман закончил, теперь могу и дурака повалять. А хрюндель завтра никуда не денется.