Когда разделался с зайцем и вынес тушку на веранду, выгнал машину из гаража, прогрел мотор, а мама, напоив овец, собрала узелок с бельём, – мы выехали и вскоре добрались до накатанной дороги. Не успели проехать и ста метров, увидев женщину в чёрной плюшевой жакетке, мама попросила:

– Останови, сынок! Это – старовысоковская Аннушка. Подвезти надо!

Затормозил, посигналил, а мама засуетилась, не зная, как открыть дверь. Тогда я открыл свою, позвал путницу. Она подошла к машине, с опаской заглянула в неё. Я открыл заднюю дверь, и женщина неуклюже умостилась на сиденье. Приглядевшись, удивилась:

– Надьк, это ты, что ли, барыней разъезжаешь? Вот счастливая?

Мама сдержанно улыбнулась:

– Сынок приехал. В город меня везёт!

– Это Димок, что ли? – спросила Нюра и пригляделась ко мне.

– Володька… Уж такой желанный! – гордо сообщила мама. И похвалилась: – Не курит, не выпивает. Книгу пишет!

– Ой, страсть-то какая! Весь в Дмитрия Ивановича!

Не понимая, что делать: негодовать или рассмеяться, попросил:

– Кумушки, хватит мои косточки перемывать. 

Вроде бы и шумнул, но сердиться не хотелось. Вполне понимал маму. Столько она горестей приняла от детей своих, и от меня в том числе, что теперь ей было необыкновенно приятно сообщить о том, какой хороший у неё сын, зная, что Анна растрезвонит об этом.

 С попутчицей мы расстались в Пушкарской слободе около конторы совхозного отделения, куда она добиралась за какой-то справкой, а сами в первом переулке свернули налево, на Кирпичную улицу, где стояла баня. Посетителей в ней оказалось мало. Купил маме билет и проводил до двери, напомнил:

– Буду здесь тебя ждать.

Она ушла, а когда появилась средних лет посетительница, попросил её:

– Присмотрите, пожалуйста, за пожилой женщиной. Это моя мама.

– Обязательно! – пообещала она.

Я сел на свободный стул, а кассир спросила:

– Откуда же вы такой заботливый?

– Из Княжой. 

Похвала, конечно, приятна, но когда её слишком много, то поёжиться хочется. Да и помочь маме – обычное дело. Или у нас не привыкли к подобному вниманию, или нет времени уделять его, и мне повезло, что оно появилось. Вышла мама минут через двадцать румяной то ли от давления, то ли от банного пара.

– Что так быстро?! – удивился я.

– А чего колготиться? Голову помыла, сама ополоснулась – и на выход, пока давление не разыгралось.

– Какой же у вас, мамаша, сын внимательный! – сообщила кассир. – Все бы такими были!

– Он меня никогда не забывает, даже теперь, когда книгу пишет!

Попрощавшись со словоохотливой женщиной, я подхватил маму под руку. В машине начал выговаривать:

– Ну не надо лишний раз людям сообщать о книге, которой пока нет. Это никому не интересно и выглядит похвальбой. Некрасиво получается. Хоть с тобой на людях не появляйся!

Она промолчала, отвернулась к окну. Уж лучше что-нибудь сказала, а то, вижу, обиделась. Тронул её за рукав:

– Прости, лишнего наговорил.

Она внимательно посмотрела и, заметив, что я вполне серьёзен, улыбнулась:

– Вот то-то же! И не оговаривай меня. Хоть на старости лет погоржусь сыном!

Мир между нами восстановился быстро, да и не могло быть по-иному. Около дома неожиданно увидел на столбе мужика, снимавшего фонарь. 

– Мам, кто это?

Приглядевшись, она узнала человека.

– Это совхозный электрик с фермы.

Я вышел из машины.

– Ваша работа? – спустившись со столба, спросил вислоусый мужик, казавшийся снизу карликом, и указал на снятый фонарь и провисший провод.

– Моя! И что?

– А то… По закону, на вас необходимо штраф наложить за самовольное подключение.

– Так для всех же старался… Пол-улицы фонарь освещает, разве плохо?!

– Мало того, что воруете электричество, так ещё и противопожарную инструкцию нарушаете, и спорить со мной бесполезно.

– Ну, если нарушаю, тогда из дома проведу.

– Вот это – пожалуйста, но с соблюдением правил безопасности.

Более я не стал говорить, а электрик, нацепив на ремень «кошки», пошёл вдоль порядка.

– Эх, – вздохнула  мама, – надо бы ему стаканчик поднести. Ведь он для того и шебуняет по деревне, чтобы к кому-нибудь придраться и выпить на дармовщинку.

Мы зашли в дом, я уложил маму на кровать и сказал:

– Отдохни, а я в Пронск смотаюсь.

– Да оттуда только что.

– Всё изменилось… Куплю моток провода, включатель да лампочек. Из дома сделаю проводку.

Во мне взыграла обида и гордость. «Вместо того чтобы цепляться к людям, развесили бы по деревне десяток лампочек, – сердито думал я. – Почти все, кто живёт здесь, работали в колхозе, а потом в совхозе. Уж такие тяготы вынесли, войну пережили, а, получается, на лампочки перед домом не заработали!» Это казалось несправедливым, и захотелось сделать по-своему. В универмаге выбора особенного не было, но всё-таки купил моток провода, мелких «стаканчиков», изоленту, шурупов. Подумал о дрели, но её в магазине не оказалось, и вспомнил, что в инструментах отчима как-то видел бурав. Сложив покупки в сумку, уж было собрался уходить, но задержался, поговорил с понравившейся продавщицей. Чем – сказать не могу, но чем-то таким, что даже сказал «до свидания», расставаясь.

– Приходите ещё! – попросила она и внимательно посмотрела искристыми голубыми глазами, словно запоминая.

Не верилось, что она так говорила со всеми покупателями, почему-то подумалось: «Сказала это только мне!» Поэтому не удержался, всколыхнувшись от её игривого настроения:

– А вас как зовут?

Она назвала своё имя, а я сразу переиначил его:

– Понятно: Незабудка! А я – Владимир!

– Вы всегда такой выдумщик?!

– Почти. Как начну выдумывать – не остановишь.

На том и расстались.

Вернувшись, более всего провозился, сверля тупым и ржавым буравом отверстие в дубовой колоде. Потом протянул провод до козырька над крыльцом, установил фонарь, включатель в веранде, из кухни запитал новую линию током. Включателем щёлкнул – есть контакт! Позвал маму.

– Принимай работу!

Она посмотрела на горевшую лампочку, похвалила:

– Удобнее стало, не надо на улицу выходить!

От всех сегодняшних событий: охоты, поездки в баню, возни с лампочкой, я только к вечеру вспомнил, что не обедал. И, как оказалось, мама тоже «макового зёрнышка во рту не держала» – меня ждала. Уже в сумерках сели за стол, а позже завалившись на диван, подумал: «Вздремну, а потом поработаю», но проспал до утра и вспомнил о зайце.

– Хватился! Половина его уж в печке томится! – порадовала мама. – Так что отдыхай.

Но разве можно отдыхать, когда творческая заноза напоминала о себе. Ничего не оставалось, как, быстро позавтракав, сесть за пишущую машинку. Пропустив вчерашний вечер, я набросился на неё как на добычу, чтобы выплеснуть на чистую бумагу очередные эпизоды окончания, выстроившиеся в чёткий сюжетный ряд. Эмоций хватало, они даже перехватывали дыхание, когда описывал тогдашнюю жизнь своей Надежды Васильевны, её драматические и трагические переживания. Она ничего об этом не знала, а я не спрашивал ни о чём, давно воссоздав в воображении все те грозные события, свалившиеся на неё после гибели на фронте мужа. Было понятно: скажи ей обо всём этом, развороши муравейник воспоминаний, она обязательно поправит, изменит готовый план, пытаясь помочь. Но главное, стронет собственную душу, у неё повысится давление, появятся перебои в сердце. И ведь не объяснишь ей, что план-то мой наполовину придуманный. В нём не всё происходит именно так, как происходило в её жизни. В моём воображении события выстроились последовательно, логично. Время уточнений давно прошло, особенно они терзали в начале работы, когда, будто четырёхлетний младенец, приставал с вопросами «А почему?», «А как?», пытаясь докопаться до истины в давно минувших событиях. Изучал энциклопедии, воспоминания исторических личностей, беседовал со старожилами, сидел в архивах. В общем, провёл большую работу, прежде чем погрузиться в глубину заветного путешествия, и вот теперь оно заканчивалось, и был соблазн  поскорее закруглиться в ущерб композиции. Эту опасность я вполне понимал и не мог позволить себе легкомысленного поведения. Почти неделю провёл за машинкой, редко выходя на улицу. Спал зачастую одетым – среди ночи валился на диван, укрывшись кожушком, чтобы, проснувшись, вновь накинуться на машинку.

Мама в эти дни отступилась от меня, жившего непонятной ей жизнью. Но как-то  пристально вгляделась в усталые и слезящиеся глаза, пыталась оценить моё состояние.

– Сынок, ну что привязался к этой лихоманке?! Возьми ружьё – прогуляйся!

Всё правильно говорила. Я и сам понимал, что необходимо остановиться, передохнуть, чтобы не испортить концовку, и отправился побродить с ружьишком в полях. В юности, когда жили на Хуторах, меня влекло на север от деревни, в лес и лощины, манившие таинственностью и дикими обитателями, именно там я по-настоящему понимал радость проникновения в живую природу. В полях же, кроме берёзовых посадок, покрытых пушистым инеем, ничто не могло порадовать, хотя не красота окружающего раздолья мне сейчас была нужна, а возможность развеяться, продышаться.