Мог ли я обижаться на маму? Нет, конечно! Но всё-таки некоторая досада скреблась на душе. Поэтому решил прогуляться, решив своим присутствием не укорять её, успокоиться самому и воспринимать всё происшедшее, как должное, и никак иначе.  Поэтому сказал, не выдав своих чувств:

– Пойду, прогуляюсь, а ты отдохни.

Загнав машину в гараж, отправился на Бутырки, где когда-то жили.  Именно там, у Барского пруда, начиналось моё детство. Так уж получилось, что мы обитали на трёх улицах Княжой, приютившейся на оврагах, и не из-за прихоти, а так складывались обстоятельства под влиянием папы – Дмитрия Ивановича. Он появился в Пронске после войны, приехал по направлению министерства на должность главного инженера завода, познакомился с мамой, к тому времени вдовой, и вскоре перебрался из казённого жилья к ней, жившей в трёх километрах. Много тогда событий протекло, но для меня главным было то, что я родился здесь, в теперь не существовавшем домике. Первые же шаги сделал уже в Вильнюсе. После войны Прибалтику усиленно развивали, специалистам всех профессий и должностей хорошо платили. Но папа, отказавшись от постройки собственного дома в Пронске, как это сделал директор завода  Ян Скубин, уехал не ради денег, а из-за конфликта с одним из чиновников райкома партии – спасся бегством от реально грозных событий.

Обосновавшись в Вильнюсе, он и нас перевёз туда, только старший мамин сын Александр, отец которого погиб на войне, не захотел ехать; его устроили в соседнем Скопине в ФЗУ, и стал он учиться на маляра-штукатура. Так что я оказался в Прибалтике с родителями, братом Борисом и сестрой Клавой. Дмитрий, младший мой брат, родится лишь через пять лет в Подмосковье, куда мы переехали из Вильнюса, прожив там около четырёх лет. Причиной переезда стал случай, когда лесные братья повесили на пионерском галстуке русского мальчика. А так как папа очень дорожил мной, своим первенцем, родившимся, когда ему было 53 года, то он всё бросил: жильё, хорошую зарплату и променял на барак в Барыбине, а позже в Белых Столбах  – подмосковных станциях Павелецкого направления. Это добровольное понижение статуса не могло не сказаться на всех нас. На новом месте  папа работал механиком на небольшом кирпичном заводе. Жили трудно, безденежно, поэтому отправили Бориса в интернат города Орехова-Зуева из-за сильной близорукости, где он получил место в общежитии и выучился на штамповщика, а позже женился, у него родился сын. Но недолго длилась его семейная жизнь. Брат попал в неприятную историю, был осуждён, из Сибири в Подмосковье так и не вернулся, а осел в Казахстане. Там и сгинул. Мама многократно подавала на розыск, но всякий раз бесполезно. У Клавдии был свой путь: она окончила политехникум в Рязани и долго моталась по стране. Её неустроенная жизнь оборвалась в недавнем мае, оставив ещё одну занозу в материнском сердце.  

Всё это я вспоминал, шагая волглой тропинкой к Тюлямину мосту, хотя моста не было, а на его месте лежала присыпанная грунтом бетонная труба. За «мостом» находился небольшой выгон, где на телеграфном столбе висел «пожарный» лемех. За выгоном, перейдя ещё один «мост», я попал на Бутырки, и по левую руку начинался порядок, где мы прежде жили. Первой стояла наша изба. Теперь её место занимала усадьба приезжего животновода, купившего дом в конце пятидесятых. Тогда, намотавшись по стране, отправились на родину папы в Алексин, но там нас выжила его сестра, и через три года вновь вернулись в Княжую и уже сами купили домик на Хуторах – одном из деревенских порядков. И вот я на месте первого места жительства, а через дорогу – Барский пруд, пруд моего детства. Я ступил на плотину и осмотрелся, представляя эту местность в годы войны. Почти всё действие романа проходило в несохранившемся домике, но сохранился ландшафт: вдалеке уходил в серое октябрьское небо возвышавшийся на холме лес, называемый Быко́во, стелился по косогору за прудом Барский сад помещика Васильева, опоясанный двойной липовой аллеей, стояла старая ветла на углу усадьбы. В общем, многое из того, чем я жил в последние годы, теперь перетекло из воспоминаний в действительность, окружившую со всех сторон.

Можно бесконечно стоять и вспоминать, но я прошёлся по порядку – хотелось посмотреть на дом тёти Кати – маминой сестры, давно умершей, очень помогавшей нам, когда мы с братом осиротели. Зато остался её муж – Алексей Семёнович, её дочь Надя с мужем Николаем и их двое сыновей. Начинались сумерки, света в доме не было, и я повернул назад, решив заглянуть на Хутора. Пройдя по плотине пруда, поднялся на взгорок и пошёл вдоль рва, опоясавшего бывшую барскую усадьбу с растущими на них вётлами, и оказался у второго нашего княжёвского домика. С ним у меня связано окончание школы, призыв в армию – всё то, что остаётся в памяти на всю жизнь, ибо годы юности неповторимы и запоминаются по-особенному. Домик был цел, в нём кто-то жил, но заходить я не стал, не зная новых жильцов. Да и что скажу им? Мог, конечно, зайти к соседке, двоюродной сестре мамы, но опять же не знал, дома ли она, и вообще – жива ли? К тому же, насколько помнил, они недолюбливали одна другую, а причины я не знал. В юном возрасте мне было не до этого, да и теперь не особенно волновало, лишь иногда пересекаясь с её младшим сыном Виктором, мы проявляли взаимное внимание.

С Хуторов, ставшими с присоединением Княжой к Пронску, Хуторской улицей, как и Бутырки – Бутырской, а Большой порядок – Большой улицей, я отправился на эту самую улицу, где жила мама теперь. Перебралась она на неё в конце 70-го года, «сойдясь» с пчеловодом Александром Ивановичем, которого мы на днях похоронили. В тот год он ушёл от жены, забрав свою долю в виде коровы, мама продала избушку на Хуторах, и совместно они купили за одну тысячу кирпичный дом, несколько лет перестраивали его. До середины 70-х с ними жил мой младший брат, а мы, старшие, разъехались по стране, и помощи от нас почти не было. Жаль, конечно, что не смогли организоваться и всерьёз поддержать маму и отчима. Мы с младшим братом помогали, когда приезжали в отпуск, но это были эпизоды: фронтон, помню, забивали, погреб копали, сено и дрова заготавливали – и всё вспышками, без обдуманного плана.

Возвратившись на Большую улицу, где жила и другая мамина двоюродная сестра Настя, прошёл мимо её дома с тёмными окнами. Значит, она куда-то затопи́лась, что для неё являлось обычным делом.