Безспорно, горькой была молодость Виктора Астафьева, впрочем, как и всего народа, – война, послевоенный голод, холод, а потом –  тяжкое вхождение в литературу… «Как жить? Как работать? – в шестьдесят седьмом году жаловался Виктор Петрович в письме Марии Корякиной. –  Эти вопросы и без того не оставляют меня ни на минуту, а тут последние проблески света затыкают грязной лапой… Настроение ужасно. Мне хочется завыть и удариться башкой о стену. Будь же проклято время, в которое нам довелось жить и работать!.. Нас ждёт великое банкротство, и мы бессильны ему противостоять. Даже единственную возможность – талант – и то нам не дают реализовать, употребить на пользу людям. Нас засупонивают все туже и туже… Руки опускаются. И жаль, что это ремесло невозможно бросить. …У нас… умеют любить только мёртвых, как ещё Пушкин говорил. К сожалению, и этим тоже славна русская нация. Талантливым Россия всегда была мачехой»[1].

Ходовая крылатая дума о том, что русская нация славна тем, что любит мёртвые таланты – не истина: да, случалось, художник не мог при жизни пробиться к народу, подобно вёртким собратьям по искусному ремеслу, и его дар и даже талант открывался посмертно, как было с произведениями Бориса Шергина, но Шолохова, Шукшина, Абрамова, Астафьева, Носова, Белова, Распутина и при жизни народ любил, а советская власть, исходя из народной любви, восславила, озолотила мужиков. Лишь у истока писательского пути Астафьев страдал от безславия и безденежья: вскоре народная власть, узрев дарование …слава Богу в рассвете сил… утешила писателя великой славой и великими, по тем временам, житейскими благами. И Виктор Астафьев низко кланялся Народной Империи, но, когда «Союз нерушимый республик свободных», подточенный чужебесами, рухнул, писатель  вдруг люто возненавидел Советскую Империю.

А странно, что возненавидел, ибо по советским наградам с Астафьевым мог равняться лишь другой знаменитый советский писатель – Валентин Распутин, но тот поминал и Красную империю, и правящих тогда коммунистов с низким поклоном; не случайно же числился доверенным лицом у коммуниста Геннадия Зюганова, когда тот метил в Президенты России. Красная власть не обошли заздравной братиной и прочих  деревенщиков – Шукшина, Абрамова, Носова, Белова – коим не единажды присуждали  Государственные премии СССР. Вспомним же награды, вручённые Астафьеву злой и подлой народной властью:  медаль «За отвагу» (1943); медаль «За освобождение Варшавы» (1945); орден Красной Звезды (1944-45); медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 г.» (вручена после войны); три ордена Трудового Красного Знамени (1971, 1974, 1984); орден Дружбы народов (1981) — к юбилею Союза писателей СССР; орден Отечественной войны I степени (1985), как участнику Великой Отечественной войны, имеющему боевые награды; Звезда Героя Социалистического Труда (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 21 августа 1989), — за большие заслуги в развитии советской литературы и плодотворную общественную деятельность; орден Ленина (1989); медаль «Серп и Молот» (1989); Государственная премия СССР (1978) — за повесть «Царь-рыба» (1976); Государственная премия СССР (1991) — за роман «Зрячий посох» (1988); Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1975) — за повести «Перевал» (1959), «Кража» (1966), «Последний поклон» (1968), «Пастух и пастушка» (1971).

Напомним младому племени: размер Государственной премии СССР – 5 тысяч, что по нынешним деньгам, если сопоставить со стоимостью квартиры, может равняться 5 миллионам рублей. К сим миллионам можно прибавить и безчисленные миллионные, опять же, по нынешнем деньгам, гонорары за книги, издаваемые в Советском Союзе и во всех читающих странах Европы и Азии. Колотиться бы головой в половицы, кланяться народной власти, столь усердно награждавшей избранных советских писателей, что нынешним, столь же даровитым, не снилось и в сказочных снах. Впрочем, были и в советские времена талантливые художники, обойденные благами, – вспомним хотя бы вечно бедного поэта Николая Рубцова; вспомним забытого властями и писателями, почившего в нищете, смиренного раба Божиего Бориса Шергина, коего Фёдор Абрамов величал «иконой в русской литературе», лучшим писателем, о те лета жившим в Москве. В семидесятых, когда в холе и неге, сыто почивали на лаврах всемирно славленые советские писатели, в их числе и «деревенщики», вроде Астафьева, «икона русской литературы» заживо плесневела в сыром и тёмном жилье и не имела во что облачиться, чтобы выйти в люди, не говоря уж об издании сказов, что по красе и горней мудрости восходят к великим повестям русского средневековья.

Вновь повторю реченное: именитым писателям прошлого века, и городским, и деревенским, кланяться бы поясно былой народной власти, что высоко и дорого оценила их, талантливых художников, и даже тех, кто сей власти и не пел заздравные гимны, а голосил заупокойные молитвы. Сочини деревенщики в нынешнем веке «Царь-рыбу», «Привычное дело», «Прощание с Матерой», то при добром раскладе не миллионы читателей Земли, а сотни две рьяных книгочеев прочли бы их сочинения в журнале «Наш современник». А в худшем случае, суровый редактор завернул бы их повествования, повинив в этнографизме, фольклоризме и словесном орнаментализме; а потом назидательно поучал бы: мол, надо писать новое и по-новому; а деревенская тема – уже исчерпана, уже вчерашний день; всё уже написано у Можаева, Алексеева, Калинина, Иванова, Фролова и у прочих известных сельских писателей. И не видать бы знаменитым деревенщикам сказочных тиражей, сказочных премий, геройских звёзд, орденов и медалей; Астафьев бы пахал сцепщиком вагонов, Белов – может, и пастухом, ибо любил и воспел пастушество, а Распутин – сельским учителем…

Разумеется, ради красного словца речено, как добывали бы хлеб насущный помянутые писатели, народись они нынче; но очевидно то, что не прославь их советская власть, прозябали бы мужики в забытьи и житейской скудости со своей деревенской темой. Но если, угождая буржуям, власть имущим, впали бы в суровое обличение родного народа, хмельного и ленивого, ничего доброго на земле не содеявшего, тогда, может, буржуйский капитал в мировой паутине, в телевизоре и раскрутил бы их творчество, ублажил миллионными премиями. Всё могло быть, неисповедимы пути творческие…  Впрочем, не о том сейчас речь…