Посчастливилось мне грешному водить дружбу с фронтовиком Алексеем Зверевым …писатель тихого, светлого дара, для России маловедомый… судьбу которого запечатлел я в очерке «Люблю я сторону родную». В главе «Война отвратительна, но… породила братство» есть и о Викторе Астафьеве, в коем иркутский писатель-фронтовик души не чаял; и себя, и меня на военный лад почитал солдатами в литературе, а Распутина и Астафьева – генералами. Покаюсь, мне не нравилось, у меня, двадцатилетнего, в заплечном ранце под солдатскими портянками томились генеральские погоны, и хотя не сгодились, но таились…

 «…Уходила в память гражданская война, утихомирился печально поредевший русский народ, и, вроде, оклемался, повеселел в азартном державном труде; но… не дремал сумеречный князь мира сего, ненавидящий Россию, остатний Божий приют на земле; и его холопы – христопродавцы, царящие в мире, – двинули на русские земли германскую орду. Великая отечественная война… (…) «Война – дело отвратительное, тяжкое, – поминал Алексей Васильевич, – но Отечественная война породила и великое братство и товарищество, а посему до боли щемит сердце и бросает в тоску и в слезу, когда уходит из жизни военный друг...» (…) Странно …а может, и ладно... но лишь тридцать лет спустя Алексей Зверев, солдат и писатель, заговорит в прозе о Великой Отечественной войне; явятся на свет одна за другой удивительные по силе переживания, по чистоте слова, простонародно мудрые повести «Выздоровление», «Раны», «Передышка». Видимо, нужны были тридцать лет, чтобы не так больно поминалась война, чтобы разглядеть трагедию, осмыслить её при ярком и верном свете – свете любви Христовой. У Алексея Васильевича христианское осмысление войны, даже без религиозной символики, интуитивное, было похоже на пробудившийся в душе голос православных предков.

Через тридцать лет начал стихать барабанный треск в военной прозе, крики «ура» на фоне штабной отчуждённости от рядового солдата;  стала уходить в небытие «генеральская» проза, потом «лейтенантская» и пришло время горькой «солдатской» прозы – страшной окопной правды, которая высветила всю непостижимую меру солдатских страданий, тем самым высветила и великий подвиг окопного война. А подвиг и был в том, чтобы пройти через ужасы, кровь и смерти, через холод и голод, через хаос войны, и остаться человеком, подобием Божиим.

Показывая «вшивую, окопную» правду войны, Алексей Зверев избежал беды, коя на старости лет постигла Виктора Астафьева в предсмертном романе «Прокляты и убиты», где с матерым мастерством писатель запечатлел ужас и мерзость войны, живописал и солдата, ходячего мертвеца, для коего положить душу за другие своя, за священную землю русскую – пустой звон политрука».

Тогдашние правители России, по велению Запада ополчившись на русский дух, на пушечный выстрел не подпускали к телевидению русофилов, подобных Белову, Распутину, Личутину, Проханову, Куняеву, впрочем, те и не рвались в совет нечестивых, и лишь Астафьев частенько гостил на российском телевидения, поскольку и в романе «Прокляты и убиты», и в телебеседах, телефильмах, и в письмах фронтовикам клял русское воинство, кое испокон веку бездарно воевало, и в Отечественную войну не победило германскую армию, а утопило в солдатской крови, завалило трупами. 

 «Уважаемый Александр Сергеевич! Ах, как жалко мне Вас огорчать на старости-то лет, да никуда от жизни не денешься. Я понимаю и Вас, и всех других генералов наших, хва­лящихся, ибо никто больше не похвалит. Не за что...  Вы, и полководцы, Вами руководившие, были очень пло­хие вояки, да и быть иными не могли, ибо находились и воевали в самой бездарной армии со времён сотворения рода человеческого. (А как же Святослав, покоривший все соседние народы?! или святые князья Дмитрий Донской, Александр Невский, царь Иван Грозный?! а как же Суворов, Нахимов, Скобелев и многие другие, полководцы, признанные миром?! – А.Б.) Та армия, как и нынешняя, вышла из самого подлейшего общества — это и в доказательствах уже не нуждается». (Выделено мною. – А.Б.) ».[1]

По Астафьеву, плоть от плоти русаку, русские солдаты – скоты безмолвные, офицеры – скоты рыкающие, а уж бездарнее и подлее высшего командования русской армии в Отечественной войне и придумать трудно, коль офицерьё лишь тем и занимались, что развлекалось, брюхатя полковых девок, да ради победы топило германца в солдатской крови. «Великая Отечественная война не была обусловлена какой-то исторической неизбежностью, – размышлял автор военного романа. – Это была схватка двух страшных авантюристов Гитлера и Сталина, которые настроили свои народы соответствующим образом... Ведь человечество, напуганное первой мировой войной, и не собиралось воевать. (…) Я думаю, что все наши сегодняшние беды — это последствия войны. Тов. Сталин и его подручные бросили нас в этот котёл... Конечно, Сталин — это никакой не полководец! Это ничтожнейший человек.[2] (…) Если бы немцы не напали на нас, то через год-полтора мы бы напали на них и, кстати говоря, тоже получили бы в рыло...» [3]

Эдуард Володин, русский философ, публицист, писал по сему поводу: «…И вот появляется мерзость под названием "Прокляты и убиты" – роман о Великой Отечественной войне и о ее солдатах и офицерах. Более подлого сочинения вряд ли найдёшь и в мировой литературе, а тут ему устроили хвалебную критику и рекламу, подобно "тампексу" или "диролу без сахара". Оболгано было все, что свято для народа, оболган был сам народ и его героическая армия. (…) Пошли бесконечные интервью и беседы фронтового телефониста об итогах Великой Отечественной войны, о тупости маршалов и генералов, о злобности солдат, о нелепости защиты Ленинграда. И, конечно, о рыцарстве немцев и гениальности их полководцев… В. Путин недавно вручал государственную (!) премию В. Войновичу, грязная и зловонная повесть которого "Похождения солдата Ивана Чонкина" может считаться прологом к "Проклятым и убитым" В. Астафьева! И не просто вручил, а ещё сообщил В. Войновичу, что за десять лет Россия далеко продвинулась по пути нравственности и духовности...»[4]

Славный русский критик Игорь Дедков так оценил роман «Прокляты и убиты»: «Его прежние срывы в злобу и мстительность превратились в норму повествования; оснастив же текст подлым матом, он усугубил изображаемое и всячески нагнетаемое, концентрированное непотребство; не умея вести сразу несколько героев, как бывает в романах, и удерживать их на сюжетной привязи, он сочинил скорее тенденциозный «физиологический очерк», чем что-либо художественное»[5].

Не хлебнувшим фронтовой мурцовки, русофилам, что бранили военный роман Астафьева, можно и не верить, но можно поверить Евгению Носову, фронтовику, чудом выжившему после ранения, писателю не громкому, хотя талантом и не уступающему, а, случалось, по языковой живописи, по ясности духа и превосходящему енисейского друга. Так вот Носов, вслед за Астафьевым выглядывая в русском национальном движении фашизм и милитаризм киплинговского …прохановского… толка, высоко оценивая последние Астафьевские романы, тем не менее, дружески укоряет писателя: «Маленько переборщил ты и относительно высшего командования. (…) Были и держиморды, но были и чуткие, мыслящие командиры. Ну, скажем, как твой маршал Конев или мой генерал Горбатов… Е. Носов».[6]

Позже Евгений Иванович, миролюбец-миротворец, уже довольно резко выразился о творчестве былого друга: «Мои отношения с Астафьевым тоже поостыли: он стал много врать и в своих публикациях, и в устных выступлениях. Я попытался урезонить его, но он надулся, пользуясь моментом, кляня прежнюю власть, которая и сделала его писателем, и дала возможность повидать белый свет (бывал иногда в пяти странах за одну поездку), сейчас он перебежал в иной лагерь, где сладко кормят и гладят по шерсти за его услуги, получил возможность издать аж 15 томов своих сочинений, в том числе ужасного, нечистоплотного романа «Прокляты и убиты…» [7]