Виктор Астафьев то материт свой подлый и пьяный народишко, погрязший в рабстве …поговаривали, материт из любви и боли…  то русская натура своё берёт, и писатель по-сыновьи переживает за родной народ и за тех народных выходцев, что духовным подвижничеством, ратным подвигом, трудом и творчеством достойно послужили родному Отечеству. В сем смысле показательно отношение писателя к роману Михаила Шолохова «Тихий Дон»: почтение – сомнение – вновь почтение… Астафьева, как и Солженицына, похоже, раздражала рьяная приверженность Шолохова к сталинскому социализму… Когда речь заходила о романе «Тихий Дон», сомневался или не сомневался Виктор Петрович в авторстве Шолохова, я не ведаю, не зрел верных ссылок: но Астафьев и не спорил с Солженицыным, когда тот публично соглашался с тем, что «шибкий комиссар» снял сумку с убиенного белого офицера Фёдора Крюкова, где и таилась великая рукопись.. Возможно, потому и не спорил, что, как и Распутин, боготворил беглеца, возносил в гении, а Шолохов откровенно, печатно бранил книги Солженицына.

В предисловии для книги Д.[1] «Стремя «Тихого Дона», изданной за рубежом (Париж: ИМКА-Пресс, 1974), Солженицын писал: «Книга удалась такой художественной силы, – объяснял свою позицию Солженицын, – которая достижима лишь после многих проб опытного мастера, — но лучший первый том, начатый в 1926 году, подан готовым в редакцию в 1927 году; через год же за первым томом был готов и великолепный второй; и даже менее года за вторым подан и третий, и только пролетарской цензурой задержан этот ошеломительный ход. Тогда — несравненный гений? Но последующей 45-летней жизнью никогда не были подтверждены и повторены ни эта высота, ни этот темп». Книжица анонимной писательницы тут же и утонула бы в книжных развалах, если бы не предисловие Солженицына, который пренебрёг тем, что суровая сталинская комиссия под руководством Серафимовича уже однажды основательно изучила рукопись «Тихого Дона», принародно признала авторство Шолохова, развеяла миф о белом офицере или белом литераторе Фёдоре Крюкове.

Впрочем, сомнения в том, что именно Шолохов сочинил сей гениальный роман, выразил и Владимир Солоухин, откровенный русский националист монархического толка; а что уж толковать про либеральных беллетристов. Владимир Бушин, вечно бушующий, лихо лупящий и своих и чужих, однажды написал: «…Евтушенко уверял, что образы большевиков в "Тихом Доне" "написал кто-то другой, а не Шолохов". Сам же он. "может быть, под страхом ареста совершил однажды преступление против нравственности". Вы подумайте: шестидесятилетняя вышедшая в тираж шлюшка толкует о нравственности! Далее речь шла о том что Шолохов не только плагиатор, душитель нравственности, но, естественно, еще и антисемит»[2]. 

Но всё же более громогласно развенчивал Шолохова Солженицын… «А все дело было в личном конфликте двух писателей, – писал некий очевидец. –  Вернувшись в пятидесятые годы из ссылки, Солженицын чуть ли не первым делом отправил Шолохову письмо, в котором назвал его великим писателем. Но потом «великий писатель» отрицательно отозвался о романе Солженицына «Один день Ивана Денисовича», за который тому собирались присудить почётную Ленинскую премию (Шолохов уже успел получить такую же за «Поднятую целину»). К мнению Шолохова прислушались, и премию не дали. Вот Солженицын и вернул «писательский должок»: своим весом нобелевского лауреата поддержал легковесное мнение никому не известного «писателя Д.». (…) Известны и ответные (…) нападки Шолохова на Солженицына: «Человеку нельзя доверять перо: злобный сумасшедший, потерявший контроль над разумом, помешавшийся на трагических событиях 31-го года и последующих лет, принесёт огромную опасность всем читателям, и молодым особенно. Если же Солженицын психически нормальный, то тогда он по существу открытый и злобный антисоветский человек…» – так писал Шолохов в Союз Писателей по поводу романа «В круге первом», с предложением (…) Солженицына из Союза исключить…»[3]

В 1970 году писательское письмо против Александра Солженицына подписали многие именитые литераторы, но Астафьев, будучи членом правления Союза писателей СССР, не поставил подпись под сим посланием, но, вроде бы, письменно выразил возмущение травлей новоявленного гения, коего Распутин поначалу сравнивал с Достоевским: «"Не довелось мне читать его романов – не люблю я читать и думать под одеялом, – унизительно это для бывшего солдата и русского литератора, но и то, что я читал напечатанное в журнале, особенно «Матренин двор» - убедило меня в том, что Солженицын – дарование большое, редкостное, а его взашей вытолкали из членов Союза и намек дают, чтобы он вообще из «дома нашего» убирался. А мы сидим и трем в носу, делаем вид, будто и не понимаем вовсе, что это нас припугнуть хотят, ворчим по зауголкам, митингуем в домашнем кругу. Стыд-то какой!..»[4] Но вышел казус: как говорил Астафьев, послание из архива Союза писателей исчезло, в чем он самолично убедился…

Повторю говоренное: если для Шолохова Солженицын был враг русского народа, предатель Родины, то Виктор Астафьев, подобно Валентину Распутину, высоко оценивал роль Солженицына в судьбе России на историческом изломе, верил в его могучий художественный талант: «В письме 1962 года к критику А. Н. Макарову Астафьев сообщает: "Сегодня прочёл Солженицына в "Новом мире". Потрясён. Радуюсь. За литературу нашу радуюсь, за народ наш талантливый и терпеливый. (…) Эка невидаль - бьют! Солженицына вон как бьют, а он отстаивает своё право называться человеком (…), которому и без того выпала доля мученика в жизни и в литературе…»[5] 

И Александр Исаевич взаимообразно восхищался и духом, и талантом енисейского писателя. Доктор филологических наук, профессор Нелли Щедрина в книге "Красное колесо" А. Солженицына и русская историческая проза второй половины ХХ века" восторженно восклицает: «...И Солженицын, и Астафьев были истинно национальными писателями. Они исповедовали свободу в жизни и в творчестве, их называли праведниками, совестью, светом России…»[6] После эдаких величаний, вроде, и грех не причислить писателей к лику святых, что за Христа Бога и православную Россию обрели мученические венцы…

Хотя… хотя вот что писал русский эмигрант Зиновьев литературному критику Бушину: «Прочитал Вашу рецензию на книгу Окуджавы. Получил огромное удовольствие как от литературного произведения. Вот в таком духе написать бы целую книгу о писателях, раздутых на Западе и навязанных России в качестве "гениев"! Я имею в виду Солженицына, Аксенова, Войновича и многих других. В конце концов должен же кто-то сказать, что все эти короли на самом деле голые... С огромным наслаждением прочитал Ваши последние работы. Думаю Ваша критика Солженицына особенно важна… Александр Зиновьев[7]»

Летом 1994 года, спустя почти четверть века, Солженицын, вернувшись в Россию, заедет в Овсянку,  крепко обнимет Астафьева за то, что тот возлюбил правду… После встречи с Солженицыным Астафьев признавался в письме к Валентину Курбатову: «...Беседа полноправная, с полуслова понимали друг друга, разночтений не было - великий муж Александр Исаевич, великий! С ним общаться нелегко, ответственно, но интересно и, надеюсь, взаимообогащающе...».

Сомнение Солженицына по поводу написания молодым Шолоховым «Тихого Дона», если и коснулось астафьевской души, то и быстро развеялись; а вот неприязнь к личности красного казака долго томила душу. «Виктор Петрович! (…) Доклад Ваш хорош, но меня удивляет следующее: Вы будто бы поверили наконец-то в авторство Шолохова, так как Колодный нашёл его руко­писи «Тихого Дона». Похоже, что и Солженицын после этого оставил свои бредовые утверждения, что великую книгу века написал не Шолохов, а Крюков. Виктор Пет­рович! Ведь не надо быть великим писателем, а просто хорошим читателем, чтобы, зная «Донские рассказы» и «Лазоревую степь», чуть-чуть очерки Крюкова, и тени со­мнения не возникло в авторстве Шолохова. (…) И не Шолохов был лакировщиком, стараясь даже рябинки на лице сво­их героев не выпячивать, а делать их симпатичными. Ко­нечно же, это образное выражение, и Вы вдруг делаете из этого вывод, что-де Шолохов — лакировщик. Побойтесь Бога, Виктор Петрович! Да неужто Вы так не понимаете Шолохова? Не верю в это! И не хочу Вас на сотнях при­меров переубеждать. Вы с ненавистью пишете о выступлениях Шолохова на самых высоких форумах. Да, из-за его коммунистиче­ской убежденности были и выступления, которые и я не всегда разделял, но Вы как-то забыли, что именно Шоло­хов ПЕРВЫМ выступил в защиту Байкала, сибирского кедра, потребовал увеличения писательских гонораров, на­писал письмо в ЦК КПСС о еврейском беспределе в унич­тожении русской культуры, литературы. Это фактически он убрал в Канаду Яковлева после публикации его мерз­кой статьи. Волею случая я в эти дни оказался в Москве у своего друга и наставника Ильи Глазунова, где обсужда­лось письмо против Яковлева и состав делегации, которая вылетела к Шолохову… (…) Ваш Куликов.»[8]

Одолев идеологическую неприязнь, Астафьев всё же повеличал роман Шолохова «Тихий Дон»: «Дорогой Олег! (Хомяков)(...) Есть великая книга «Тихий Дон», и автор её – молодой русский мужик – Шолохов Михаил Александрович. До книги этой не взошла ни одна литература двадцатого века, а любовь такую не скоро кому-либо удастся сотворить на бумаге, ибо она-то и есть главная мощь,  и трагедия русской нации, и краса её, и погибель.  Евреи отчего набросились на это творение — величайшее  творение века! — ты прав: оттого, что ничего подобного  они создать не могут и ещё долго не смогут, ибо  выносили много отдельных трагедий и страданий,  но трагедию нации своей им не дано было выносить и  разродиться ею, потому как нация была раздроблена,  разъединена на части и пока ещё нацией себя не осознала. Только поэтому они хвата­ют  любого своего художника — от Фейхтвангера до  Гроссмана, от Мандельштама и до Бродского — и поскорее объявляют его гением, а творения его — гениальными. Хочется — вот и торопятся, ведь «Жизнь и судьбу» — роман, ещё сырой, незавершённый по всем «разделам», без крупных общечеловеческих характеров, без глобальных  проблем и судеб, — поспешили объявить выше «Войны и  мира», а уж «Тихому Дону» и делать нечего, рядом не лежать. (...)Евреи устанут и переключатся с Шолохова обличать  другую величину, например, Льва Толстого! — ведь чем огромней величина, тем они вроде бы храбрее выглядят при нападении на неё.(...) В.Астафьев».[9]