В письмах Астафьева, собранных в пятнадцатом томе собрания сочинений, в посланиях нежданных-негаданных единомышленников ощущался демократический …вернее, демонический… воровской переполох перед тогдашним всплеском русского национализма, в коем русскоязычной интеллигенции блазнился фашизм. Напомню, любовь к родной нации – вот суть русского национализма, вобравшего в себя национал-социалистические и православно-самодержавные (монархические, черносотенные) идеи.

Вчерашний пламенный подвижник русского национального возрождения Виктор Астафьев вышел на поле брани против русских националистов, – против  Белова, Распутина, Проханова, Куняева, Личутина и других писателей, что вчера были его друзьями, ныне прослыли его врагами, чумой красно-коричневой. Вспоминая Христову заповедь, мол, не судите, да судимы не будете, упреждая редакцию журнала «Наш современник», чтобы не переходила на базарный ор и бабий визг, Виктор Петрович так волочит по кочкам братьев по литературному ремеслу, что пух и перья летят. Упаси Бог грядущим читателям судить о писателях девяностых годов прошлого века по Астафьевским оценкам…

«Дорогой мой Женя! [Носов] (…) Фашисты наши во главе с недоноском нашим Пащенко за меня взялись, но я отбиваюсь… Виктор Астафьев».[1]

«Дорогой Женя [Носов] (...) Взялись, Женя, и за меня товарищи коммунисты, ру­ками крысиного зверолова Буйлова по наущению и под руководством писательского начальства и других защит­ников русского народа пишут всякую слякоть, но я не читаю, разумеется, ихних изданий и никогда не отвечаю, так домой звонят. (...) Этого Буйлова, защитника русского народа, по национальности мордвина, за сволочизм по существу  выгнали из Хабаровска, а мы пригрели, и я прежде всех... (...) Виктор».[2] 

 После романа «Прокляты и убиты» Евгений Носов круто разошёлся со старинным другом, но поначалу мыслил в лад, тоже боролся с красно-коричневой чумой: «…Надо пробуждать человеческое, а не славянское. (…) Вот он (писатель Пётр Сальников. – А.Б,) и митингует, костерит демократию, пачкуется в какие-то заговорщические объе­динения, ездит на собрания каких-то спасателей русско­го народа, подобно Вале Распутину, которого как-то пока­зали среди отчаянных головорезов вроде кагэбиста гене­рала Стерлигова, рядом с которым Валя сидел по правую руку. Впрочем, ты меня предупреждал, что ты сознатель­но не хочешь говорить ничего о политике, и ты, конечно, прав. Злоба - плохой спаситель для народа. Хватит уже крови и революций. Всё ведь просто: отдайте землю наро­ду, отдайте. И народ напашет и насеет всем благополучия и сытости за пару лет. Кто бы к власти ни пришёл, кого бы мы ни тащили на престол – ничего не будет, если у народа не будет земли. Но, Валя (писатель Валентин Распутин. – А.Б,), видно, этого понять не хочет, ему слепит глаза смертная ненависть к евреям, потому он оказался в самых черных рядах заступников, готовых развязать гражданскую войну и новое смерто­убийство, которое так рьяно накаркивает Проханов, Валин сподвижник. (…) Не по­нимаю, как можно сидеть рядом с Прохановым – этим авантюристом, недавним воспевателем милитаризма, киплинговского топота солдатских сапог по сопредельным странам, а ныне размахивающего православными хоругвями во имя даже не социализма, а оголтелого святоше­ства.»[3]

Виктора Астафьева неожиданно взбесил VII съезд писателей России, где звучали речи подобные его нашумевшему письму Эйдельману, поскольку нынешний Астафьев в защиту Натана Яковлевича ответил бы вчерашнему Астафьеву похлеще изнеженного пушкиниста, круто посолив, крепко поперчив ответ лагерными матами.

 «Дорогой Лёня! (...)Эмигранты на собрании держались хорошо, друже­любно и как-то встречно расположено, гораздо дружней и расположенней было, чем на российском съезде писа­телей, где и писателей-то было раз-два и обчёлся, а ос­тальное — шпана, возомнившая себя интеллигенцией, склонной ко глубокомыслию и идейной борьбе. Вот толь­ко с кем — не сказывает, и какие идеи — не поймёшь, ибо орёт, бедолага, рубахи рвёт и криво завязанный пуп царапает аль червивой бородёнкой трясёт, как некий Личутин из поморов, обалдевший оттого, что в «писатели вышел». (...) Ваш Виктор Астафьев»[4].   

«Дорогой Саша! (Михайлов) (...) Если бы ты знал, как было противно на съезде писателей РСФСР, где, в отличие от тебя, Юра Бондарёв умереть готов был, но в начальстве остать­ся, понимал ведь, что он главный раздражитель шпаны этой, ан не сдаётся, да и только, а там современный идео­лог и мыслитель Глушкова бубнит за Россию, Личутин бородёшкой трясёт так, что из неё рыбьи кости сыплются, — этот и вовсе не понимает, чего и зачем орёт, лишь бы заметну быть, лишь бы насладиться мстительно званием писателя, употребляя сие звание, в русской литературе почётное, на потеху и злобство шпане, которая и забыла, зачем она собралась на съезд.(…) В. Астафьев»[5].

«Дорогой Женя! (Носов)   (...) Съезд, или то, что было названо съездом, был послед­ним позорищем, достойным нашего времени и писателей, которые это позорище устроили. Раньше как-то незамет­ней было. А тут сивые, облезлые, старые неврастеники, ещё более пьяные и дурные, чем прежде, дёргаются, орут кто во что горазд, видя впереди одну жалкую цель, чтобы им остаться хоть в каком-то Союзе, возле хоть какой-то   кормушки. О-о, Господи! Более жалкого зрелища я, ка­жется, ещё не видел в своей жизни.  Даже в пятидесятых годах, будучи на колхозном отчётно-выборном собрании, которое отчего-то проводилось весной и отчитывался од­норукий председатель, а, опившиеся поганой браги с «колобком» и настоем табака, колхозники орали что попало, блевали себе под ноги, и дело кончилось тем, что отчаявшийся председатель тоже напился до бесчувствия и ушел в одной майке в родные поля, уснул на поле, и родной сын его, пахавший на тракторе, зарезал и запахал его плугом. (В письме безсострадательное обличение родного русского народа, когда случайное выдаётся за типичное. – А.Б.) Даже тогда я не испытал такого горя, беспросвет­ности в душе и отчаяния от беспомощности. Наверное, молод ещё был и конца своего и нашего не видел и не ощущал... (...) Обнимаю – Виктор»[6].

С громогласного съезда, где делегаты принародно обвинили тогдашнюю власть в геноциде русского народа, Астафьев ополчился на патриотизм в писательском мире.

«Здравствуй, Валентин! [Сорокин] Очень хорошо  написал ты об Иване Акулове! Вот бы тебе и заниматься делом, какое Бог определил, так нет, давно поражённый зудом вождизма, лезешь ты на все трибуны, и трясёшь своими седыми патлами, брызгаешь слюной, защищая какую-то, мне неведомую Россию и какой-то, совершенно мне неведомый народ. Уж не гостиницу ли одноименную с её населением обороняешь ты? (…) Кланяюсь, Виктор Петрович»[7].

Добродушен ответ Валентина Сорокина, где преклонение перед Астафьевским талантом, жалостливая любовь к народному писателю, и ненависть к врагам православного Русского Царства.

С неизменным почтением пишет Астафьеву и Александр Михайлов, хотя и настойчиво критикует взгляды писателя на русский народ, державу, на патриотическое движение в России: «…Вот ты тоже про фашистов заговорил вслед за некото­рыми писателями-демократами. Виктор, если бы они были главной опасностью — эти шуты гороховые со свастикой! Да это не в нашей природе, никогда на Руси фашизм не пройдёт, если демократы своим воровством повальным и продажностью, презрением к народу сами не приведут их к власти. Ты обратил внимание, как нынешние политиканы, которым, ради собственных амбиций и корысти, плевать на Россию, вдруг заговорили о патриотизме, прибавив к нему эпитет «просвещённый»?  (…) Нет, Витя, не вижу я просвета для России, для народа, пока эти оборотни у власти. (…) Ал. Михайлов».[8]

Виктор Астафьев, браня державных писателей, порой, может, и заслуженно, смолкает, когда речь заходит о тогдашних властителях дум; о сем и напоминает Александр Михайлов, что долгие годы переписывался с Виктором Петровичем, даже и расходясь во взглядах на русский народ и российских писателей: «Дорогой Виктор! (…) Ты посмотри на писателей-царедворцев, которые шьют­ся возле Ельцина и правят бал. Черниченко — любимый герой телеэкрана — на втором месте после Жириновско­го. Разве по лицу не видно, что это больной человек? Это он 3 октября 1993 года призывал по радио «Раздавить га­дину!» Нуйкин! Прозелит. Ястреб. Демократ № 2 после Новодворской. Брызжет злобой и отравленной слюной. Он и Алла Гербер (лучше бы — Цербер) заседают в Думе? Стукач Савельев (знаешь такого поэта?) вместе с Оскоцким (знаешь такого критика?) руководят то ли Содружеством, то ли Союзом писателей-демократов... Визжит на встречах с Ельциным Мариэтта Чудакова, просит вернуть старухам «гробовые деньги», тогда, мол, дорогой Б. Н., они проголосуют за вас на президентских выборах. Да до этого он в вытрезвитель попадёт! (…) Есть и среди нашего брата старики, которые легко приспосабливаются. Вот «фронтовая корреспондентка «ЛГ» Ришина (это я так назвал её в печати, когда она писала злобные донесения с фронта борьбы за  имущество между двумя Союзами писателей) «наводит» тебя на Гранина, а я, после его вертуханий, уже не могу читать этого господина. Почему? Да потому, что видел, как он чуть ли не в обнимку позировал на телевидении с послед­ним секретарем Ленинградского обкома партии Гидаспо­вым, через год, вместе с Г. Баклановым и Шатровым, тис­нули в «Московских новостях» верноподданническую ста­тейку на тему «Руки прочь от Горбачева», а ещё через год написал холуйскую рецензию на антигорбачевскую кни­гу Ельцина, за что был удостоен звания Героя Соцтруда и введён в президентский совет. После этого — что он ни напиши, я уже ничему не поверю. Все будет ложь. (...)Поначалу-то думал: напишу-ка я своему другу открытое письмо через «ЛГ», конечно, постарался бы написать его иначе, в ином ключе, да потом рассудил, что меня туда и на порог с таким письмом не пустят. Я знаю, какую роль в редакции газеты играет Ришина (знаю  по фактам) – самая яростная русофобка.(...) Ал. Михайлов[9].»