Единодушно, единомышленно и равноправно с именитыми «деревенщиками» вошёл в русскую литературу Виктор Астафьев; а на перевале веков ещё и прославился, как русский националист с юдофобскими замашками. Так его повеличало русскоязычное писательское еврейство, как некогда повеличало и крестьянских поэтов начала прошлого века, начиная с Есенина Сергея и завершая Павлом Васильевым. Николай Клюев писал о том, как встретила Есенина русскоязычная шатия-братия: «Ждали хама, глупца непотребного, / В спинжаке, с кулаками в арбуз, /Даль повыслала отрока вербного, / С голоском слаще девичьих бус. (…) Он поведал про сумерки карие, / Про стога, про отжиночный сноп. / Зашипели газеты: «Татария! / И Есенин—поэт-юдофоб!»[1] Крестьянские поэты вслед за Есениным и были казнены большевиками по уголовной статье об антисемитизме, принятой сразу после революции; а вот статью о русофобии большевики, увы, не вписали в уголовное право…

Если Валентин Распутин интеллигентно обходил, не касался русско-еврейских отношений, если Василий Белов пытался осмыслить отношения в романе «Всё впереди», то Астафьев, мужик горячий, хлёсткий, откровенно и гневно выразил в ответе Натану Эйдельману всё, что думает о роли его соплеменников в русской судьбе.

Зачин Астафьевского письма Эйдельману – русская пословица: «Не напоивши, не накормивши, добра не сделавши -- врага не наживёшь»; а далее письмо… «Натан Яковлевич! Вы и представить себе не можете, сколько радости доставило мне Ваше письмо. Кругом говорят, отовсюду пишут о национальном возрождении русского народа, но говорить и писать одно, а возрождаться не  на  словах, не  на бумаге, совсем другое дело. У всякого национального возрождения, тем более у русского, должны быть противники и враги.  Возрождаясь,  мы можем дойти до того, что станем петь свои песни, танцевать свои танцы, писать на родном языке, а не на навязанном нам   "эсперанто",   "тонко"  названном   "литературным  языком"[2]. В своих шовинистических  устремлениях мы можем дойти  до того,  что  пушкиноведы  и лермонтоведы  у  нас  будут  тоже русские, и,  жутко  подумать, – собрания сочинений  отечественных  классиков  будем составлять сами,  энциклопедии  и всякого  рода редакции,  театры, кино тоже "приберём к рукам" и, о  ужас!  о кошмар! сами прокомментируем "Дневники" Достоевского. Нынче летом  умерла под Загорском тётушка моей  жены, бывшая нам вместо матери,  и  перед  смертью  сказала  мне,  услышав  о  комедии,  разыгранной грузинами на съезде: "Не отвечай на зло злом, оно и не прибавится"... (Грузины долго бушевали, браня Астафьева за то, что писатель в рассказе «Ловля пескарей в Грузии» мрачными красками запечатлел грузинского торгаша-спекулянта, барственного, походя унижающего русских. – А.Б.). Последую  её  совету и на  Ваше чёрное письмо, переполненное не просто злом, а перекипевшим гноем еврейского  высокоинтеллектуального  высокомерия (Вашего  привычного  уже  "трунения"), не отвечу злом,  хотя мог бы, кстати, привести цитаты и в первую голову из Стасова, насчет клопа, укус которого не смертелен, но ... Лучше  я  разрешу  Ваше  недоумение и недоумение московских  евреев  по поводу  слова  "еврейчата", откуда,  мол,  оно взялось, мы его  и  слыхом не слыхивали?! "...  этот Куликовский был из числа тех поляков, которых мой отец вывез маленькими из  Польши и присвоил себе в  собственность, между  ними  было  и несколько жиденят..." (Н. Эйдельман. История  и  современность   в художественном сознании поэта, с. 339). (…) Более всего меня в Вашем письме поразило скопище  зла.  Это что  же Вы, старый человек,  в душе-то носите?! Какой  груз зла и  ненависти клубится  в вашем чреве?  Хорошо хоть фамилией своей подписываетесь,  не предаёте своего отца. А то вон не  менее, чем Вы, злой,  но совершенно  ссученный  атеист – Иосиф  Аронович Крывелёв и  фамилию украл, и ворованной моралью – падалью питается. Жрёт со стола лжи и глазки невинно закатывает, считая всех  вокруг людьми бесчестными и лживыми. Пожелаю Вам того же, чего  пожелала  дочь нашего последнего царя, стихи которой были  вложены  в Евангелие: "Господь!  Прости нашим врагам, Господь! Прими  и  их  в  объятия".  И  она,  и  сестры  её,  и  братец,  обезножевший окончательно  в ссылке, и отец  с  матерью  расстреляны, кстати,  евреями  и латышами, которых возглавлял отпетый, махровый сионист Юрковский. Так что Вам, в минуты утишения  души,  стоит подумать и над тем,  что в лагерях вы находились  и за преступления Юрковского и иже с ним,  маялись по велению "Высшего судии", а не по развязности одного Ежова. Как видите, мы, русские, ещё  не потеряли  памяти  и  мы все ещё народ Большой, и нас все ещё мало убить, но надо и повалить. (Выделено мной. – А.Б.) Засим кланяюсь. И просвети Вашу душу всемилостивейший Бог! 14 сентября 1986 г. село Овсянка».

Натан Эйдельман по Астафьевскому толкованию столь похож на соплеменника Чекистова (прообраз Лейбы Троцкого) из поэмы Есенина «Страна негодяев». Вот диалог Чекистова с красноармейцем Замарашкиным:

 «Чекистов (Троцкий). Нет  бездарней и лицемерней,/ Чем ваш русский равнинный мужик! (...) То ли дело Европа? / Там тебе не вот эти хаты, / Которым, как глупым курам, / Головы нужно давно под топор...

Замарашкин (русский красноармеец).   Слушай, Чекистов!.. / С каких это пор /Ты стал иностранец? / Я знаю, что ты еврей, / Фамилия твоя Лейбман, / И чёрт с тобой, что ты жил /За границей.... (...)

«Чекистов (Троцкий). Ха-ха! / Нет, Замарашкин! / Я гражданин из Веймара /И приехал сюда не как еврей, / А как обладающий даром / Укрощать дураков и зверей. / Я ругаюсь и буду упорно / Проклинать вас хоть тысячи лет, / Потому что... / Потому что хочу в уборную, / А уборных в России нет. /Странный и смешной вы народ! / Жили весь век свой нищими / И строили храмы Божии.../ Да я б их давным-давно / Перестроил в места отхожие». (Выделено мною. — А.Б.)

Осенью 1986 года переписка Натана Эйдельмана и Виктора Астафьева, словно багровые осенние листья, словно боевые листовки, осыпала читающий мир, разошлась в тысячах машинописных листов, обратившись в самиздатовский бестселлер. Отныне имя Астафьева начертали …выбили на чёрном камне…  в списке юдофобов, где писатель красовался даже тогда, когда вдруг вошёл в сговор с теми, кого вчера клял. Но это потом, а пока…

Ныне можно лишь гадать о сокровенных оттенках Астафьевского отношения к евреям, коих писатель, может, и делил на библейских евреев – богоизбранных, средь коих воплотился Сын Божий, давших христианству ветхозаветных пророков, святых апостолов, первохристиан, и на евреев, распявших Христа и два века распинающих, мечтающих о мировом господстве, но под покровом князя мира сего, а не по Божиему Промыслу. В пророчествах, изложенных архиепископом Серафимом по старинным греческим рукописям VIII-IX веков, сказано: «После того, как богоизбранный еврейский народ, предав на муки и позорную смерть своего Мессию и Искупителя, потерял своё избранничество, последнее перешло к эллинам, ставшим вторым богоизбранным народом»[3].

Писатель мог особо выделить из иудейского мира евреев орусевших, вместивших в душу русский дух, славно послуживших России. Но вернее всего, Астафьев вёл речь лишь о былом ростовщическом, потом революционном, богоборческом еврействе, что после октябрьского восстания ухитило российскую власть вместе с российским искусством.

К переписке русского писателя и русскоязычного пушкиниста, что пошла по миру, добавилось еще письмо, где тайный соратник Астафьева …по слухам, Владимир Солоухин… так же толкует о роли еврейства в русской судьбе: «…Лично руководил расстрелом и стрелял в царя еврей, действительно большевик и махровый сионист Яков Юровский. Вы (Н. Эйдельман – А.Б.) это знаете лучше меня. Как знаете и то, что большевик — не значит нееврей. Общее руководство в Екатеринбурге осуществлял Шая Голощёкин, тоже ярый сионист, председателем местного совета был Белобородов (Вайсбарт) (…) Цель сионизма — власть над всем человечеством, над всем миром и превращение России в одну из “провинций” сионистского «Великого Востока». Еврейский “рай земной” в Палестине давно создан, но что-то вы туда не торопитесь...»[4]

Великое будущее для родного народа зрело большевистское еврейство в России, хоронящей русскую историческую память: «Было  еврейское очарование идеей, были еврейские иллюзии, что это «их» страна,» –  писал польский режиссёр Войцех Ромуальд Богуславский. Даже и соплеменники осудили тяжкие грехи евреев перед Россией и до революции, и в революцию, и после революции… Общественный деятель Даниил Самойлович Пасманик (Даниэль Гдальяху) признавал, что «[надо] взвалить часть ответственности за всё происшедшее [в России] и на плечи еврейства (миллионы русских, убитых в  гражданской  войне, а потом  и гибельная утрата русскими народно-православного духа, — А.Б.). (…) Еврейский  кагал решил завладеть Россией, или мстительное еврейство расправляется с Россией за прошлые преследования, которым оно подвергалось в этой стране.» А воззвание «К евреям всех стран!» откровенно возглашает: «Непомерно рьяное участие евреев большевиков в угнетении и разрушении России... вменяется нам в вину… Советская власть отождествляется с еврейской властью, и лютая ненависть к большевикам обращается в такую же ненависть к евреям... [Мы] исходим из твёрдого убеждения, что и для евреев, как и для всех населяющих Россию племён, большевики есть наибольшее из возможных зол, что бороться всеми силами против владычества над Россией всесветного сброда — святой долг наш: перед человечеством, перед культурой, перед Родиной и еврейским народом». [5]

Станислав Куняев, что до скорбного перевоплощения Астафьева входил в его узкий дружеский круг, пристально оглядел родовое древо Эйдельманов и узрел, что «яблочко от яблони недалеко падает. Театровед Эйдельман-старший травил выдающегося русского поэта Павла Васильева (он был расстрелян по обвинению в фашизме, шовинизме и антисемитизме. – А.Б.), пушкинист Эйдельман-младший, продолжая семейные традиции, тоже постарался найти себе крупную мишень — выдающегося русского писателя Виктора Астафьева... Если не посадить, так хоть облить грязью[6]».

Станислав Юрьевич оповестил Астафьева о своих изысканиях, и Виктор Петрович попросил: «…Ксерокопию с деяний Эйдельмана-старшего непременно пришли. Жиды до се успокоиться не могут, все им кажется, что они всех перелукавили и могут уже торжествовать, танцуя на трупе русского мужика. Не думай, что это исключение нам такое, чем лишь бы лягнуть слабого и недужного, греков, например, они ненавидят ещё больше нас, и арабов, и американцев так же, только перед американцами пока “смирно” стоят, но дождутся — и за это “смирно” отблагодарят их.»[7]

Со второй половины восьмидесятых Виктор Астафьев негласно возводится в идейные вожди русского возрождения, и осенью 1989 года в Иркутске на встрече советских и японских писателей даже обороняет общество «Память», подвергнутое демонизации, как черносотенное: «…Если хотите знать мою позицию в этой буре, если она грянет, — я буду с “Памятью”! Я, беспартийный Астафьев, участвовавший в Отечественной войне и получивший три ранения, боевую медаль и орден, — буду с ней. Я буду за правду! За народ !»[8]

Вскоре русскоязычные литераторы обрушились с проклятьями на черносотенный роман Василия Белова «Все впереди», опять же, как и Астафьева, обвиняя выдающегося русского писателя в юдофобии. Виктор Петрович принародно, печатно подержал старинного вологодского друга... 

*    *   *

Астафьев – душераздирающе противоречивый мыслитель: гулко и зло хлопнув русской дверью и метнувшись из ватаги русофилов в стаю русофобов, вдруг, будто невольно, по властному голосу предков, вновь и вновь впадает в русский национализм, что, напомню, по философу Ильину – любовь к нации, а не расизм, не нацизм. “Я люблю родную страну свою, хоть и не умею сказать об этом, как не умел когда-то и девушке своей сказать о любви…» Толстой, поносивший русский национализм, однако, в споре о том, чей солдат сильнее – русский или германский – горой вставал за русского, забыв о своём публично оглашённом космополитизме. Нет ни эллина, ни иудея…

Вот так же поразительно и предельно противоречиво отношение Астафьева к русскому национально-патриотическому движению: то русофобия, вроде, подъярёмная, силком навязанная, то русофильство, по мнению либералов, с неизбежным антисемитским духом.

 «Прочёл твой (Нагибина. – А.Б.) рассказ в «Книжном обозрении», что-то об антисемитизме, об хороших евреях и плохих русских. Евреи любят говорить и повторять: «Если взять в процентном отношении...», так вот, если взять в процентном отношении, у евреев в пять, а может, и в десять раз орденов в войну получено больше по сравнению с русскими, но не значит, что они храбрее нас, их погубили и погибло в огне и говне войны пять миллионов. Нас, с учётом послевоенного мора, раз в пять или десять больше, но миром оплакиваются те пять миллионов и та нация признается страдавшей и страдающей, а у нас что же, у нас Россия — погост, вся нация растоптана, так что же если одного человека погубят — это убийство, а сотни миллионов — это уже статистика, и я вижу и ощущаю, мы, русские, становимся всё более и более статистами истории.(...)Заискивать ни перед кем, тем более перед евреями, нельзя, они как нынешние дворняги: чем их больше гладишь, и кормишь, да заискиваешь перед ними, тем больше желания испытывают укусить тебя. (…) Преданно твой Виктор».[9]                                                                                                                                                     

«Дорогой Caша! (Михайлов) (...) Я не читал этой критики, не слыхал о ней.  Прочёл, пожал плечами — несерьёзно это, хотя и небеспричинно. Это ж мне за начальника  политотдела Лазаря Исаковича Мусенка гонорар, разве  ты не понял? Меня как-то за слово «еврейчата» в  «Печальном детективе» и за плюху Эйдельману  доставали аж из Бостона, через «Континент». Володя Максимов дальнюю критическую эпистолу не стал  печатать, так криво сикающая Горбаневская, сама себя записавшая в известные и потому гонимые поэтессы,  как только редактор надолго отлучился, тиснула статейку.  И в ней было то же самое, жгучее, через слюнявый рот  бьющее желание унизить во что бы то ни стало русского  лапотника, смеющего чего-то ещё и писать. Громила  жидовка мой лучший рассказ «Людочка», заступаясь за  русский народ, за русский язык, за нашу святую мораль  и в конце статейки уж без маскировки лепила: «Он и раньше не умел писать, а ныне и вовсе впал...» Затем Агеев, ныне работающий в «Знамени», в разовой ивановской газетёнке трепал ту же «Людочку», как подворотний кобелишка штанину, и всё это с  углублённой и сердечной заботой о русской культуре  вообще и о литературе в частности. И нигде ни звука, ни хрюка о первопричине. Заметь, что худо написанное они у меня никогда не трогали. Стервятники! Хитрые и подлые.  Меня, увы, это уже не бесит. Прочёл и прочёл.  Газетёнка избыла честного русского мужика Третьякова  и вот с чего начинает восстанавливаться.

(…) Что любопытно: на­падают на меня жиды именно в ту пору, когда мне тяжело,  или я хвораю, или дома неладно. Лежачего-то и бьют. Но я ещё стою, и меня, как Суворов говорил, мало убить, надо еще и повалить. Можешь это другу своему Ваншенкину не читать, он-то, как мне кажется, на жидовские штуки не способен и историческую, затаённую злобу в себе не несёт. (…) В.Астафьев».[10]

Неласковое отношение к русофобствующему еврейству беспокоило  русскоязычных писателей и либеральных читателей: «… Вы вроде и евреев не жалуете… Знаю я, что Вам недосуг и здоровье не очень. Но, может быть, ответите мне: неужели Вы и впрямь антисемит? (…)Жуковская Юлия Захаровна»[11].

Станислав Куняев в помянутом очерке «И пропал казак…» вспоминает, что Астафьев, будучи уже в либерально-буржуазном лагере, но помня о межнациональной схватке с Эйдельманом, ещё взбрыкивал,  и на предложение печататься в бульварно-русофобском журнале “Огонёк” ответил: “Я в желтой прессе брезгую печататься»[12]. Виталий Коротич, главный редактор журнала, на се лишь криво усмехнулся: “…Больно уж он кокетничает, увлекается игрой в правдолюбие. Он мог быть гораздо интереснее, если бы не слишком шовинистическая нотка. Недавно, например, мы получили от него письмо. “Из еврейства, — написал он, — вы скатываетесь в жидовство...”[13]

Не жалея евреев, высмеивающих русский народ, не жалеет Астафьев и прочих, кто покушается на великорусскую честь: бранит правителей-хохлов, что, как и москали, вышли из Киевской Руси, из восточных славян, но предали братьев по крови и вере; бранит хитромудрых грузинов, и чванливых прибалтов с их студенной рыбьей кровью.

 «…Правители-хохлы в ненависти к москалям  превзошли даже мои самые мрачные предсказания  о том, что, получив вожделенную самостоятельность, они превзойдут в кураже и дури даже трусливых грузинов. (…)  В.Астафьев»[14].

«…Нечего этим ливонцам куражиться над живыми и  над мертвыми русскими. Одно время прибалты выкапывали  своих родичей в Сибири, четверых выкопали в Овсянке. Делали они это с вызовом, оскорбляя русских. Я же думал:  «А нам-то куда перемещать своих, невинно смерть  принявших русских людей? Ведь вся Россия — сплошной погост? Им, прибалтам, выделяли бесплатно самолёты, ссуды давали, и не знаю, ведомо ли тебе, что всё время им 30% зарплаты — добавки к основной. (…) А вообще-то, давно уже идёт скрытая от всех русско-турецкая война на Кавказе, и её умело направляют гвардейцы из-за океана, нашедшие способ справиться с Россией без войны. (…) В.Астафьев»[15].

Не жалуя «рассеянный народ», жаждущий власти на Руси и на всей земле, не жалуя онемеченных ливонцев, Виктор Астафьев не жалует и бывших русских, даже из ныне родной либеральной стаи. В письме к Евгению Носову вспоминает, как гостил на юбилее покойного режиссёра Виктора Трегубовича, как познакомился с семьей покойного – добрые, славные люди, и тут же со свойственной крутостью вспомнил бывшую жену Василия Шукшина…

«Дорогой Женя! (Носов) (…) Познакомился с его (Трегубовича – А.Б.) сестрами, братом, женой — все славные люди, не то что у Шукшина — там родню  ближнего смерть не объединила, а сделала злыми,  а жёнушка покойного Макарыча, как колхозная кобыла,  под любого, даже выложенного мерина зад подставляет. Вот последняя её пылкая любовь — руководитель педерастов под  названием «На-на», даже на вид  отвратный Алибасов. Она интервью налево и направо  даёт, помолодела, повеселела, ни креста ни совести у  неё, одно бесстыдство и позор.  (...)В.Астафьев».[16]  

*     *    *

Даже когда Астафьев, словно в странном и страшном сне, вдруг из воинственного русофила обратился в столь же воинственного критика русофилов, либералы не простили деревенщине былого национализма, а посему, своекорыстно используя мировую славу Астафьева, тайно ненавидели енисейского писателя. Но время ушло: у русофобов пропал политический интерес к Астафьеву, и тайная ненависть стала явной…

«В последние годы он (Астафьев. – А.Б.) стал “своим” в чуждой и враждебной ему по сути среде, – писал Сергей Куняев в большой и основательной статье «И Свет и тьма».  – Обласканный демократическими сиренами, захваленный теми, кто ещё пятнадцать лет назад без зубовного скрежета не мог слышать его имени — понимал ли он цену похвалам всей этой братии, люто ненавидящей традиционные русские ценности, без которых не мыслил Астафьев своего существования? Думаю, что понимал. И что самое интересное — эта компания также все прекрасно понимала. Расчётливо поднимая Астафьева на щит, объявляя романы “Прокляты и убиты” и “Весёлый солдат” лучшими среди всего им написанного, восторгаясь его запальчивой и неумной публицистикой, они ждали своего часа. Непродолжительное время Астафьев был нужен им как знамя, которое потом, по истечении необходимости, можно превратить в половую тряпку… И вот час расчета с писателем настал. В сентябрьском-октябрьском номере “Вопросов литературы” за 2003 год появилась статья Константина Азадовского “Переписка из двух углов Империи”[17], полностью посвящённая приснопамятной распре Виктора Астафьева и Натана Эйдельмана. Более десяти лет либералы, нося Астафьева на руках, расчетливо не вспоминали об этом эпизоде литературной жизни, в свое время всколыхнувшем весь читающий Советский Союз. Все проклинавшие тогда Астафьева напрочь “забыли” о своих проклятиях и включились в единый славословящий хор — бывший “патриот” и “заединщик” стал рьяным демократом. Ну как после этого не утереть нос “твердолобым консерваторам”. Вот, смотрите, даже “ваш” Астафьев... Славили — и ненавидели...»[18]

Азадовский – в ужасе перед мифическим русским фашизмом, хотя на заре нынешнего века русские лишь к национал-патриотизму присматривались, еще и не помышляя о национализме. Азадовский – в ужасе и перед мифическим русским антисемитизмом, может, втайне добрым словом поминая большевистское злолетье, когда за антисемитизм расстреливали. Сергей Куняев пишет: «Уж лучше бы он (Азадовский – А.Б.) вспомнил расстрел на берегу Валдая на глазах жены и детей выдающегося русского публициста Михаила Осиповича Меньшикова, объявленного вне закона после известного декрета 1918 года об антисемитизме. Вспомнил бы расстрелянных и невесть где зарытых людях из “Союза русского народа”, вспомнил судьбы крестьянских поэтов, кстати, героев многочисленных публикаций нашего автора, также осуждённых в том числе по статье “антисемитизм”. Эти действия, причём доведённые до конечного результата, в корне отличались от мифических “погромов”, из которых наш автор только и смог вспомнить приснопамятный “черносотенный» шабаш, устроенный 18 января 1990 года в ЦДЛ, когда погромщики пытались сорвать собрание “Апреля” (движение писателей в поддержку перестройки), и возникшее вслед за этим “дело Осташвили”. И, кстати, не мог автор “Переписки из двух углов Империи” не знать о том, что весь этот “шабаш” был изначально спровоцирован публичным поведением самих “апрелевцев” на сцене, как и то, что единственной настоящей жертвой сего “погрома” стал Константин Осташвили, убиенный в тюрьме».[19]