Подумалось: записки об Астафьеве в изначальном виде узрели свет в журнале «Сибирь»[1], когда Виктор Петрович ещё доблестно сражался  с русофилами; и, может, записки были интересны и злободневны лишь при жизни писателя, в то российское злолетье, когда русофилы яро бранились с русофобствующими властителями…растлителями дум?.. По древнему обычаю про усопшего либо молчат, либо говорят добрые слова, а ведь в моих записках есть и упрёки, и укоры… Но… скажу в оправдание: восхищаясь живописным словом Астафьева, в записках, что нынче привожу в Божий вид, я размышлял не столь о творчестве енисейского сочинителя, сколь о его поздних взглядах на русский народ и отечественную историю, хлёстко и откровенно выраженных в военном романе и в переписке с другами и недругами, с писателями и читателями. К сему хотелось и вписать строку в историю русской литературы, запечатлеть писателей на фоне идейной брани, что разгорелась в России на мрачном закате прошлого и кровавом рассвете нынешнего века. А брань та лишь чудом не переросла в братоубийственную, и Астафьев мог оказаться с былыми друзьями, вроде Белова и Распутина, по разные стороны баррикад… А перво-наперво, хотелось в записках показать писателя, сквозь великие искушения, сквозь мирские и творческие страсти пришедшего к смирению, покаянию и спасению во Христе.

Говоря с любовью о могучем, словно Енисей, художественном даровании Виктора Астафьева, говоря о его весёлом, простолюдном характере и певучей любви к природе – Творению Божию, читатели, а тем паче писатели и учёные имеют полное право толковать, и даже посмертно, о идейных шатаниях и метаниях литератора, что из души выплёскивались в сочинения. И толкования, пусть даже и ворчливые, – не тень на плетень: не умалят величия художника в мировом искусстве, но правдиво изобразят сложнейший художнический мир во взлётах и падениях, в блужданиях и озарениях. Про еретика Ария, которому дал в ухо святой угодник Никола Чудотворец, надо бы молчать либо говорить добрые слова – покойник же, да к тому же, хоть и кривой, а могучий, религиозный мыслитель, но ведь собаку Ария уже семнадцать веков христианские богословы костерят за ересь поганую…

А скажем, Иван Тургенев в читательском сознании не выпадет из череды классиков русской литературы от того, что православный христианин Фёдор Достоевский …да и все тогдашние русофилы… воспринял роман Тургенева «Дым», как западни­ческую клевету на Россию. «Дым», по сло­вам Фёдора Михайловича, «подлежал сожжению от руки палача»; «…книга "Дым" меня раздражила. Он (Тургенев – А.Б.) сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги состоит в фразе: "Если б прова­лилась Россия, то не было бы никакого ни убыт­ка, ни волнения в человечестве". Он объявил мне, что это его основное убеждение о России. (…)  Ругал он Россию и русских безобразно, ужасно. Но вот что я заметил: все эти либералишки и прогрес­систы, преимущественно школы ещё Белинско­го, ругать Россию находят первым своим удо­вольствием и удовлетворением. Разница в том, что последователи Чернышевского просто руга­ют Россию и откровенно желают ей провалиться (преимущество провалиться!). Эти же, отпрыс­ки Белинского, прибавляют, что они любят Рос­сию. А между тем не только все, что есть в Рос­сии чуть-чуть самобытного, им ненавистно, так что они его отрицают и тотчас же с наслаждени­ем обращают в карикатуру, но что если б дей­ствительно представить им наконец факт, кото­рый бы уж нельзя опровергнуть или в карика­туре испортить, а с которым надо непременно согласиться, то, мне кажется, они бы были до муки, до боли, до отчаяния несчастны. (…) Я (Достоевский – А.Б.) перебил разговор^[2]; заговорили о домашних и личных делах, я взял шапку и как-то, совсем без намерения, к слову, высказал, что накопи­лось в три месяца в душе от немцев: "Знаете ли, какие здесь плуты и мошенники встречаются. Право, чёрный народ здесь гораз­до хуже и бесчестнее нашего, а что глупее, то в этом сомнения нет. Ну вот Вы говорите про ци­вилизацию; ну что сделала им цивилизация и чем они так очень-то могут перед нами похвас­таться!" Он (Тургенев – А.Б.) побледнел (…) и сказал мне: "Говоря так, Вы меня лично обижаете. Знайте, что я здесь посе­лился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!" 

Достоевский обличал русофобствующего германофила Тургенева, разумею, не из честолюбивой ревности …сам при жизни в гениях ходил… разумею, не из зависти к богатому барскому имению и даже не от славянофильства, но лишь из сыновьей любви к родному русскому народу, униженному и оскорблённому. Оно, вроде, и брань на вороту не виснет, но ведь простоватый русский книгочей может и за чистую правду принять выводы Тургенева о том, что «…Русь в целые десять веков ничего своего не выработала, ни в управлении, ни в суде, ни в науке, ни в искусстве, ни даже в ремесле… (…) Наша матушка, Русь православная, провалиться бы могла в тартары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы, родная (…) потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут – эти наши знаменитые продукты – не нами выдуманы. (…) Ну скажите мне на милость, зачем врёт русский человек? (…) Лезут мне в глаза с даровитостью русской натуры, с гениальным инстинктом (…) Да какая это даровитость, помилуйте, господа? Это лепетание спросонья, а не то полузвериная сметка. (…) Русское художество, русское искусство!.. Русское кружение я знаю и русское бессилие тоже, а с русским художеством, виноват, не встречался. (…) Русские люди – самые изолгавшиеся люди в целом свете; а ничего так не уважают, как правду, ничему так не сочувствуют, как именно ей…» 

Ранешние царские западники, хотя, случалось, и грешили русофобией, всё же были западники по убеждению, и, думали: западноевропейский стиль жизни во благо России; нынешние же лукавые «западники» с русофобской пеной на губах куплены Западом с потрохами и по сниженным ценам, – товар бросовый, молью побитый... И за славу суетную, злато-серебро испросил сумеречный князь душу, Богом дарованную… А посему нынешним «западникам» хоть наплюй в глаза, да хоть помочись в очеса, все Божия роса... Среди русофилов есть малые и великие грешники, но русофилы каются, а русофобы каяться не способны, ибо без Бога и царя в голове, русофобы, не грешники, русофобы – слуги князя тьмы...

Не уничижают же художественный гений Льва Толстого, но во спасение русской души, скажем, грозные проповеди святого праведного Иоанна Кронштадского супротив ереси мятежного графа: «Дерзкий, отъявленный безбожник, подобный Иуде предателю… Толстой извратил свою нравственную личность до уродливости, до омерзения… (…) О, как ты ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны… (…) Доколе, Господи, терпишь злейшего безбожника, смутившего весь мир, Льва Толстого? Доколе не призываешь его на суд Твой?.. Господи, земля устала терпеть его богохульство. (…) Возьми его с земли — этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь»[3].

Мог ли светоч Земли Русской праведный Иоанн Кронштадтский писать вежливей, читая статьи графа Толстого, клокочущие ненавистью к Русской Православной Церкви: «…Я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же — собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения. (…) я отвергаю все таинства. (Из письма Л. Толстого по выходу Постановления Священного Синода об отлучении его от Церкви)

А ранее борзый и гордый гений замахнулся и на Святое Писание, на христианство: «Разговор о божестве и вере навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле». (Из дневника Льва Толстого) Воистину, зеркало русской революции; верно мыслил великий Ленин, ненавидевший Достоевского за Церковь Христову, возлюбивший Толстого за отвержение от Церкви, равно и царя Петра Первого, родного большевикам по неприязни к всему русскому, исконному.

Я повёл речь о писателе Астафьеве, и зачем же помянул предзакатного Тургенева, Толстого?.. А затем, чтобы показать идейную близость сих писателей в их позднюю пору, дабы заодно и подтвердить сказанное раньше: про усопших писателей грех говорить скверно, да и про всех ближних, живых и мёртвых, но растолковать простоватому книгочею о их мировоззренческих блужданиях во тьме, – не грех, но лишь во благо нынешних и грядущих читательских душ. Правда, еще толкуют мудрые: де, про покойных либо молчат, либо говорят правду…

Увы, забывали писатели речение Христа: «Невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят». (Лк.17:2) Различны были изначальные мотивы писательских ересей: у великих …Тургенев, Толстой… и блуждания великие, а равновелик ли дворянским классикам сибирский мужик, нынешний век решит; но я думаю, вершинные сочинения Астафьева – уже в ряду классических произведений, и даже превосходят иные, ибо запечатлели не узкий дворянский мир, но крестьянский – суть, народный, поскольку крестьянство вначале прошлого века составляло почти девяносто процентов народонаселения России, поскольку в русских, чем бы те не промышляли,  и по сей день крестьянский дух не выветрился из души. Но то уже иная беседа…