Теплым осенним днём 19 октября 1922 года, кажется, вся Маньчжурия встречала на вокзале прибывшего из Харбина епископа Иону. Городу, ставшему огромным, плохо управляемым лагерем беженцев и отступивших полков Белой Армии, явился свой архиерей! Многое это значило для людей, потерявших родину, имущество, а то и близких, и искавших теперь спасения  на чужбине. Вечером того же дня владыка отслужил в соборе всенощную. Бас диакона Антония Галушко, прекрасный соборный хор под управлением протоиерея Павла Шиляева, регента и духовного композитора, придали службе невиданную прежде торжественность и красоту. Все дивились молодости епископа, но в первой же проповеди он показал себя мудрым наставником, сильным оратором, ведающим пути к людским сердцам. Многие выходили со службы в слезах. Так началась архиерейская деятельность Ионы в Маньчжурии. Мирную жизнь небольшого города, заложенного за двадцать лет до этого при строительстве КВЖД на китайской территории, в окруженной сопками голой степи, в октябре 1920 года, на исходе Гражданской войны, смело яростным людским потоком. Всё здесь смешалось: уральские и сибирские казаки, ижевские рабочие, каппелевские офицеры и солдаты, остатки семеновских «национальных» рот, монгольское ополчение, бывшие военнопленные австрийцы и чехи – и все бездомные, голодные, оборванные, обозлённые поражением. Тут же многие тысячи бежавших от войны и красного террора простых жителей Забайкалья. В их числе и мой дед Кирик Михайлович, надумавший со своим немалым семейством «перезимовать», переждать смуту за Аргунью. В своих автобиографических записках отец (а в тот год ему исполнилось десять лет) вспоминает немногословно: «Маньчжурия переполнилась народом. Работы никакой, жилья нет. Скот, который перегнали на китайскую сторону знакомым бурятам, не привычный зимовать в степи без сена, зимой весь погиб. Остались в живых две коровы и четыре коня, на них и зарабатывали себе на пропитание. В Заречном посёлке наспех построили землянку, где своей семьи помещалось десять человек, да ещё пустили квартировать мужа с женой и мальчишкой, пустили из-за того, что муж мог доставать дрова».

Не все, конечно, так бедствовали. Образовался в эмиграции и другой круг - высших  офицеров, бывших сибирских и забайкальских заводчиков и купцов, местных предпринимателей и коммерсантов, вполне обеспеченных железнодорожных служащих. Начались взаимные претензии и сведение счетов. Зимними ночами Маньчжурия оглашалась криками, стрельбой, пьяными драками, грабежами, убийствами, вооружёнными налетами «с той стороны». Горечь поражения, отчаяние у многих выливались в бесшабашное желание хотя бы ещё денек прожить «по-старому», прогулять, выиграть или проиграть всё, что оставалось в карманах. Расцветали и сгорали десятки ресторанов, увеселительных заведений, опиумных притонов, игорных и публичных домов.

В то же время наплыв большой массы людей – боевых, энергичных, с навыками прежней жизни, нередко со средствами – не мог не вызвать предпринимательской активности. За короткое время открылось более 60 ресторанов, гостиниц и постоялых дворов, 150 различных мастерских. В 1921 г. в городе работали 1115 торговых и промышленных предприятий. Наиболее крупные из них занимались торговлей, экспортом сырья (шерсти и пушнины). Десять фабрик и заводов освоили производство кожевенных изделий, обуви, продовольствия. "Белый Харбин: Середина 20-х"

Однако жизнь в приграничном городе оставалась небезопасной. Из-за постоянного оттока наиболее состоятельных жителей вглубь страны, ближе к Харбину, число предприятий стало сокращаться, падали доходы населения, росла безработица. Нищета, голод, бездомность сопутствовали тысячам оставшихся на чужбине без средств и ориентиров людей.

Епископу Ионе выпал малый срок на служение в Маньчжурии – всего три года. Но как будто яркая лампада зажглась на небосклоне русского рассеяния…