«Народ проявит своего Пушкина...»

Мать Россия вынашивала деревенского поэта Сергея Есенина весь золотой век поэзии, потом выпаивала из ключей устного песенного слова. Его и вместе с ним иных  даровитых сельских стихотворцев, а потом и нынешних писателей деревни, прославленных всесветно, предрёк Федор Достоевский  ещё в 1871 году. В то лето Федор Достоевский пишет Николаю Страхову:

«А знаете — ведь это всё помещичья литература. Она сказала всё, что имела сказать (великолепно у Льва Толстого), — но это в высшей степени по-мещичье слово было последним. Нового слова, заменяющего помещичье, ещё не было...»

Помещичье слово заменилось, но чем?! После глубокомысленной или изне-женной, игривой или студёно-томной барской литературы выползла из дешевен-ьких квартир и мансард ещё и ворчливая, болезная интеллигентская литература, а потом яростно замахала кулаками и пролетарско-бичевская  – «безумству храбрых поём мы песню...»; и все эти литературы, уводя народ от Христовой Истины, столько посеяли в умах нелюби и смуты, что породили братоубийственную сечу и обрекли Русь на гибельные муки.

Насмешивший  западников «куфельным» (кухонным) мужиком — спасителем России,  славянофил-почвенник Федор Достоевский, поразмыслив,   добавляет:

 «Когда народ, как он твердо станет, он проявит своего Пушкина…»

 И народ явил своего Пушкина, — в рязанском селе родился поэт Сергей Есенин...

Это предвиденье великого народного поэта было у Достоевского, конечно, не случайным. Слушая крестьянскую песню, он — в отличии от иных дворянских писателей вернее разглядевший русскую душу, хотя и живший вне народно-обрядовой жизни, вне народной языковой стихии, — вдруг удивленно, озарёно промолвил:

«Ах вы сени, мои сени... Поэт не ниже Пушкина...»

И это сказал Достоевский, в Пушкине души не чаявший, и в речи, произнесенной в заседании Общества любителей российской   словесности, вдруг воскликнувший:

«Никогда ещё ни один русской писатель, ни прежде, ни после его, не соединялся так задушевно и родственно с народом своим, как Пушкин».

 И вот на тебе: «Поэт не ниже Пушкина...» А может, выше Пушкина?.. Если припомнить, что и «Сени...» — песня не самая великая в необозримой народной поэзии... Впрочем о том, что явится поэт «не ниже Пушкина», Федор Достоевский говорил и раньше, ещё в 1861 году:

 «Мы готовы признать, что может явиться народный поэт и в среде самого простонародья, — не Кольцов, например, который был неизмеримо выше среды своей по своему развитию, но настоящий простонародный (деревенский, — А.Б.) поэт. Такой поэт, во-первых, может выражать свою среду, но не возносясь над ней отнюдь, а приняв всю окружавшую действительность за норму, за идеал. Его поэзия почти совпадала бы тогда с народными песнями.(Как и вышло со многими стихами Есенина, — А.Б.) /.../ Такой поэт мог бы быть очень силён, мог бы выразить неподдельно народ».

Но тогда Достоевский, будучи славянофилом особого почвенного толка, ещё спорил со славянофилами аксаковского согласия, которые видели великую духовную и культурную ценность народа в его нетронутой книжным просвещением национальной самобытности. (В нынешнем научно-техническом веке новоявленные славянофилы полярно изменили взгляды на книжную просвещенность нашего народа, настаивая лишь на русскости народного просвещения.) Споря же с аксаковским согласием, Достоевский тогда, возможно, был ещё  сам в плену своей дворянской книжной образованности, в плену критериев поэзии, выработанных той же помещичьей литературой, в плену, наконец, и своего происхождения, —  как и всё почти дворянство, духовно, культурно настолько  был далёк от простонародья, то есть  крестьянства, что оно было для него неведомым, пре-красным миром, который он всю  жизнь с мучительной любовью постигал, на который — ни на какое другое сословие — он возлагал великие духовные надеж-ды в будущей истории России. Итак, расходясь с хомяковско-аксаковскими сла-вянофилами, напуганными развратным западным просвещением,  Достоев-ский тут же и добавляет:

«Но во всяком случае он (поэт из простонародья, не искушенный книжной грамотностью, – А.Б.) был бы неглубок  и кругозор его был бы очень узок. Во вся-ком  случае Пушкин был бы неизмеримо выше  его».

И всё же через десять лет Федор Достоевский воскликнет, что «Ах вы сени мои, сени... Поэт не ниже Пушкина.»,  и что «народ  проявит своего Пуш-кина».

Таким манером Федор Достоевский как бы и предрёк приход Есенина...

* * *

Почти в ту же пору начинает омужичиваться Лев Толстой …как сказали бы  нынче, косит под мужика… потешая хитроватых мужичков, берётся за соху, пашет, сеет хлебушек, а потом, лежа на диване, читает Марка Аврелия. Вечерами учит крестьянских детей грамоте, хотя тех азы, буки, веди страшат, что медведи, хотя помнит, что Гоголь боялся книжной грамотности, которая заразит простонародье порочным французским чтивом и замутит православный дух. Впрочем, надо отдать должное Льву Николаевичу: чтиво, которое одолевали сель-ские ребятишки, было ясным, нравственно-назидательным и предельно близким обыденной и праздничной жизни крестьян. Он и сам написал дивную, добрую, народную книжку рассказов для крестьянских детей. Один «Филиппок» чего сто-ит…  Тогда же, отвлекаясь от еретических, умственных блужданий в Христовом Учении, от поисков истины в Талмуде, Коране, буддизме, в восточных и западных философиях, отдыхая от нападок на Русскую Православную Церковь, величавый писатель неожиданно затевает серию книг, где печатались сельские писатели.

 И в крестьянской прозе конца девятнадцатого века были добротные мастера народного слова, выразители народного духа, но писатели нынешнего века, прозванные деревенскими, —  Борис Шергин, Василий Шукшин, Федор Абрамов, Василий Белов, Валентин Распутин, Владимир Личутин, — и духом, и словом вознеслись над ними. Похоже, те вышли слишком социальны, а посему и не смогли с тихим и певучим восторгом напоить своё письменное слово боголюбивым, человеколюбивым, природолюбивым крестьянским  духом, как не смогли и украсить этот дух словесным волшебством, кое жило тогда в устном поэтическом народном слове и которое даже и Пушкину было не по плечу. Для доказательства можно вспомнить хотя бы неграмотную, нищую и великую северную сказительницу Ирину Андреевну Федосову (1831-1899), от которой Барсов запи-сал два тома поэм-плачей (30 тысяч стихов). А поэмы Федосовой - это  не «Ах вы сени, мои сени...», это непостижимый для книжного сочинителя божественный взлёт творческого духа. Но об этом мы поговорим чуть позже...

 И вот пришел Сергей Есенин.

И не сказать, что именно в нём русский простой народ и явил своего Пушкина, — народный дух и народное слово намного шире, — но, кажется, именно в нём он и попытался явить его. А вероятнее всего, народу и не нужно было своего Пушкина —  в народе, как уже было  сказано, ещё жило песенное, былинное и сказовое  слово, о котором — как и о небе и земных красотах — даже и не скажешь: талантливо или гениально, ибо оно, народное творчество, тем паче иконопись, духовная поэзия, житийная проза,  выше этих суетных понятий.