«Нравственность есть Правда, – твердил Шукшин. – Не просто правда, а — Правда. Ибо это мужество, честность, это значит жить народной радостью и болью, думать, как думает народ, потому что народ всегда знает Правду». Правда груба, да Богу люба, хотя и поминаются роковые слова русского композитора Валерия Гаврилина: «Люди, говорящие правду, умирают не от болезней…»

Предтеча Иоанн Креститель обрел мученический венец за правду, когда «…Ирод послав, [взять] Иоанна и связа его в темнице, Иродиады ради жены филиппа брата своего, яко оженися ею. Глаголаше бо иоанн Иродови: не достоит тебе имети жену (филиппа) брата твоего. Иродиа же гневашеся на него и хотяше его убити…»  (Мк. 6:17-19)  А засим дщерь порочной бабы …девка, столь похожая на чертей из шукшинской сказки… – плясала перед любодеем Иродом, и царь иудейский наградил искусную девку и любострастную мамашу… святой главой Иоанна Предтечи. Но великий пророк мог сложить святую главу и от рук фарисеев и саддукеев, поскольку «рече им: рождения ехиднова, кто сказа вам бежати от будущаго гнева? сотворите убо плод достоин покаяния». (Мф. 3:7, 8)

Подобно святому Иоанну, обличавшему Ирода и вероучителей иудейских, Шукшин жил с воинственной жаждой русской народной правды, не страшась царей и псарей, враждебных русскому простолюдью. Правдолюбивый нрав Василия Макаровича выразился уже в ранних сказах про чудиков, не столь потешных, сколь трагичных, – и у чудиков душа болит о родном народе, о России, что, словно дуб, тревожно и опасно качается, ибо ослабли корни, источенные грызунами. Но словно ослепительное сияние, режущее глаза, правда запечатлелась в скорбном до слез, божественном фильме «Калина красная»; а правда с пророческим видением грядущего – в повести-сказке «Ванька, смотри!» («До третьих петухов»). Апостол Петр, одаренный Свыше горней мудростью и пророческой силой, упреждал дольних мыслителей и земных сочинителей: «Никогда  пророчество не было произносимо по воле человеческой: но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым». [2 Пет.1:21] И все же избранные русские писатели, подобные Шукшину, в избранных сочинениях, юродиво отвергая дольнюю земляную мудрость, пытались взойти к мудрости горней – божественной, пытались провидеть времена и судьбы. Пытались, ибо попыток не убыток, и не всегда попытки венчались божественным озарением, провиденьем; но повесть-сказка «Ванька, смотри!», вершинное сочинение Василия Шукшина, – воистину пророческое произведение.

«Шукшин стремительно двигался к своему драматургическому шедевру-завещанию «Ванька, смотри!» (…) Шукшин своей сказкой мужественно ударил по театральному столу кулаком. Трехголового Змея Горыныча в литературе до него не было. В своем Иване, посланном за справкой, что он не дурак, Макарыч с горечью отразил судьбу миллионов русских, бесстрашно содрал с русского человека ярлык дурака и антисемита, терпимый нами только страха ради иудейска. После Гоголя и Достоевского не так уж многие осмеливались на такой шаг! Быть может, за этот шаг Макарыч и поплатился жизнью – кто знает? Знал, может, один Жора Бурков, но ведь и Жоры вскоре не стало...». (В. Белов. «Тяжесть креста.»)

Поначалу глянулся мне сочиненный издателями заголовок повести «До третьих петухов» – символичнее, живописнее, нежели шукшинский «Ванька, смотри!», а подумал, подумал и доспел: лишь изначальный заголовок прямо и верно выражает запечатленную в повести русскую трагедию, что случилась после искушения народа князем мира сего. Ванька очнулся от былого искушения, одыбал, а уж князь Ваньку иным искусом обольщает… Анатолий Заболоцкого вспоминал, что над пьесой висел негласный запрет властей, но после смерти Шукшина Сергей Викулов, главный редактор журнала «Наш современник», изменил название, чтобы напечатать пьесу в своем журнале.   

В повести-сказке «Ванька, смотри!» писатель живописал Россию в образе монастыря, чем сознательно либо по наитью свыше повторил мысль Гоголя: «Монастырь ваш — Россия! Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для неё, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовёт сынов своих ещё крепче, нежели когда-либо прежде. Пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь!» (Гоголь Н.В. «Выбранные места из переписки с друзьями»)

Вознамерившись пленить Русское царство, князь мира сего обольстил и обезбожил правящее сословие, что среди родного народа обратилось в чужеземцев, чужеверцев, враждебных крестьянству, коих вначале прошлого века было девяносто процентов от населения России. В зачине повести-сказки писатель с горькой усмешкой изобразил сословное противостояние: дворяне, утратившие стыд и срам, без Бога и царя в чужеземной голове, и крестьяне, свято оберегающие в душе русскость, совестливые, хотя и подверженные плотским языческим страстям. Ну да, един Бог без греха…

В сумеречном книгохранилище библиотекарша …халда, какие через полвека наводнили Россию… базарит на блатной фене, что в грядущем веке стала языком всей, уже не русской, а русскоязычной российской молодежи, даже университетской, словно юноши и юницы вчера еще ёрзали на лагерных нарах. Порадели властители дум в девяностые и нулевые, когда блатная песенная феня под Высоцкого денно и нощно, нагло и хрипло звучала в державе, похищенной предателями, дельцами, ростовщиками и торгашами. Кстати, Шукшин брезгливо и гневливо чурался торгашей и блатных…

Но вот халда покинула библиотеку, и на книжных полках сказочно ожили герои дворянской словесности – Онегин, Ленский, Печорин, Обломов, Акакий Акиевич, Бедная Лиза и прочие; ожили и герои русского эпоса – крестьянские сыны Илья Муромец и Иванушка-дурачок, а с ними и Стенька Разин, из казаков, что меж походами тоже крестьянствовали.

Беседа дворян и крестьян обратилась бы в кровавую свару – образ братоубийственной гражданской войны, и вышло бы как в поговорке: кичился по-французски дворянин, пока не дал ему по шее крестьянин; но чудом братья во Христе опомнились, охолонились и послали Ваньку за справкой, где бы Мудрец черным по белому прописал, что Ванька не бестолочь, и на ту справку шлепнул гербовую печать. Хотя чего было Ивану стесняться величанию «дурак», ибо «сказочный Иванушка-дурачок – предтеча святых юродов… Бытует мнение, выраженное в христианской литературе, что языч­ников, кои по неким причинам не просветились благовестием Хрис­та о спасении души, Господь судит по совести. Богу ведомо, верно ли удумано и молвлено, но хочется верить, благочестивые русичи Древней Руси прощены и спасены, ибо отличались совестливостью и милосердием, что запечатлелось в народных сказках, где верховодит Иван-дурак из крестьян, в душе коего отсветы и отзвуки христианской святости. Но здесь оговоримся: дурак дураку рознь, сказочный Иванушка-дурачок склонен ко святой юродивости, но водились дураки и от дьявола, гораздые на дурацкие выходки, водились и глупцы, коих Иванушка наставлял на ум». (А. Байбородин. Русский обычай. Очерк. Рукопись).

Шукшинские чудики созвучны сказочным Иванушкам и святым юродам, в душе и разуме которых мудрость дольнюю (земную) изрядно потеснила мудрость горняя (божественная), отчего выглядели Иванушки чудаковато. Шукшинский чудик, словно выбредший из русских сказок, – духовный цвет и свет крестьянства, русский национальный герой наравне с Илией Муромцем, крестьянским сыном, казачьим атаманом и святым иноком, насельником Киево-Печерской лавры.

Повесть «Ванька, смотри!»  – трагедия на фоне комедии, где писатель изобразил, как бесы, искусив и обезбожив дворянство, соблазнили и русское простолюдье – образы Ивана-крестьянского сына и монастырской стражи.

Шукшин неистово боролся за душу русского народа перед грядущим натиском прозападного национального нигилизма, духовно-нравственного цинизма. Писатель предвидел великую трагедию, что ядовитой тучей нависла над Русью; а «трагедия постсоветской России даже не в том, что демократы-либералы ее в одночасье ограбили до нитки и российский народ проснулся нищим и обездоленным, великая  трагедия русского народа в  том, что либеральные властители …суть растлители… умов и душ вот уже четверть века с дьявольским упорством, с дьявольской методичностью работают над изменением русского характера. Глобальные средства массовой информации, владеющие «мировой паутиной», телевидением, кино и «поп-культурой», вытравляют из народного характера его исконные начала: любовь к земле отичей и дедичей, к родному народу, братчинность, общинность, совестливость, стыдливость, обостренное чувство праведного мироустройства. В годы российской перестройки с ее агрессивной и всеохватной дьявольской пропагандой утробных страстей и похотей космополитизации подвергся весь русский народ, и стал утрачивать исконный, духовно-нравственный образ. Сожрал душу молох эгоцентризма, торгашества, корыстолюбия, честолюбия, зависти, любодейства, фарисейства и лицемерия; и ветер в душевной ночи развеял прах былой совестливости и братчинности.  Впору возопить горестно: спасите души русские! Нация вырождается, и увы, далеко не всякий русский по крови – русский по духу, ибо русский – не обозначении нации, но величание, духовно заслуженное». (А. Байбородин. «Спасите души русские». Рукопись).

 «Ванька, смотри!» – произведение великое, хотя асфальтовая интеллигенция …так и просится народное словцо гнилая… брезгливо морщилась при упоминании сего шукшинского сочинения, в чем я убедился, почитав отзывы в «паутине». Вот типичный отзыв: «Сумасбродная сказка.  В общем-то задумка интересна - "ночь в библиотеке", персонажи оживают... (Чем не "Ночь в музее"?) Только вот с ядом сатиры Шукшин переборщил. Бюрократизм просклонял по полной, и в хвост, и в гриву! И даже "до белья раздел". По-мужицки, по-медвежьи, неуклюже... вульгарно. Если бы смешно получилось, то я бы простила Шукшину эту грубость. Но не смешно…». 

* * *

Русскоязычные либералы, а бывало, и русские, впавшие в нерусь, судили, рядили: мол, какой же Шукшин русофил …обычно за сим таилось ксенофоб… коль дружил с Высоцким и любил институтского наставника Ромма?! Но по свидетельству Заболоцкого и Золотухина, с Высоцким не дружил – собутыльничал по молодости, а к Ромму относился сложно… По мнению Заболоцкого: Шукшин бипломатничал, чтобы не изгнал…

Бывший российский писатель Виктор Некрасов, избравший родиной США, в статье с панибратским заголовком «Вася Шукшин» утверждал: «Многие считали его “почвенником”, русофилом, антиинтеллигентом. Подозревали и в самом страшном грехе — антисемитизме. Нет, ничего этого в нём не было…» (Виктор Некрасов. «Вася Шукшин». Нью-йоркская газета “Новое русское слово” от 27 февраля 1972 года)

«“Русофильство” Шукшина — игра», — согласно цитирует Алексей Варламов^[1] [некого русофоба]. Конечно, либералам крайне необходима такая интерпретация личности Макарыча — по-другому его к себе не привяжешь. (…) Пусть лучше он попробовал бы опровергнуть самого Шукшина — его впечатление от чтения “Протоколов сионских мудрецов” (“Жизненная сказочка — правдивая. Наполовину осуществлённая”). (…) Чрезвычайно лукаво написана глава “Наш сотрапезник” — о сотрудничестве Шукшина с “Нашим современником” (это издевательское наименование дал “Нашему современнику” Ю. Нагибин) (…) С недоумением можно воспринять такие фразы Варламова, как “теперь его позвали на этот пир, но едва ли Василий Макарович приглашением сполна воспользовался и сделался завсегдатаем русского клуба”. Приглашением Василий Макарович воспользовался как раз сполна. Если бы дело обстояло так, как пишет Варламов, Шукшин стал бы одним из авторов журнала, но не вошёл бы в редколлегию. Этот “вход” стал его выбором, его судьбоносным поступком. (…). …Когда он заговаривал о Есенине, Михаиле Воронцове, Победоносцеве, Столыпине, Лескове, об угнетении русских, то его клеймили националистом, славянофилом, антисемитом. «Только космополитом ни разу не окрестили», — успокаивал себя Шукшин». (А. Заболоцкий. «Кому в угоду перелопачивают Шукшина».)

 «…Шукшин (…) был в центре борьбы за национальную, а не интернационально-еврейскую Россию. Теперь для многих уж не страшен антисемитский ярлык, но знает ли основная масса русских и нерусских людей, заколдованная телевидением, разницу, например, между Леонидом Бородиным и «правозащитником» Ковалевым? Разницу между Юрием Селезневым и критиком Аннинским?». (В. Белов. «Тяжесть креста».)

Русский национализм в народно-православном оборонительном духе исповедовали классические русские писатели, не все …скажем, поздний Тургенев – западник-германофил… но большинство; и Шукшин слыл ярым националистом, подобно Астафьеву, Распутину в их зрелые лета, а уж тем паче Белову. И чувством сим Шукшин созвучен был преподобному Иосифу Волоцкому и святителю Геннадию Новгородскому, что, Христа ради не жалея живота, бранились с «ересью жидовствующих».  Недаром заморские и доморощенные западники полагали, что русский национализм изначально, извечно с едким юдофобским духом.

Шукшин – не нацист, не расист, не шовинист, а, как многажды уточнял, я – русский националист, любящий родную нацию и более ненавидевший русофобию русских, впавших в нерусь, нежели русофобию неруси, ибо предатель страшнее врага. Но русскоязычные либералы, рукоплеща национализму народов бывшей Российской империи, лишь в русском узрели расизм. О каком русском национализме языком трепать, коль даже в паспорте у русского не прописана национальность – порадели властвующие русофобы…

Василий Белов в рассказе «Одна из тысячи» коснулся племя Моисеева, «чем лишний раз подставил свой "антисемитский" бок (…) проворному Льву Аннинскому. Владимир Тендряков, который однажды увез меня с писательского съезда к себе на дачу, называл всех писателей-вологжан людьми «с душком», с антисемитским душком, разумеется.(…) В «Новом мире» у меня был приятель Юра Буртин, я считал его русским и говорил с ним без обиняков, честно. Это не помешало Юре углядеть в моих действиях антисемитские наклонности». (В. Белов. «Тяжесть креста»)

«Композитор (…) снабжал [Шукшина] информацией разной, в числе прочего принес ему книгу — тоненькую, напечатанную с «ятью» художником Нилусом в начале века, «Протоколы сионских мудрецов». (…) На следующий день Макарыч улетал во второй половине дня, мы еще перезвонились, он спросил: «Ну как тебе сказочка? Мурашки по спине забегали? Жизненная сказочка — правдивая. Наполовину осуществленная. А, говорят, царской охранкой запущена, а не Теодором Герцелем». (А. Заболоцкий «Шукшин в кадре и за кадром».) Похоже, «жизненная сказочка» нашла художественное воплощение в повести-сказке «Ванька, смотри!».