«Если вы действительно полюбите Россию, вы будете, рваться служить ей. (…)  Не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам», – поучал Николай Гоголь, а Василий Шукшин мог повторить вслед Есенину, коего любил, словно Русь: «Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к Родине. Чувство Родины — основное в моем творчестве».

Николай Гоголь будто провидел тернистый и узкий путь Шукшина к спасению души через сострадательную и милосердную любовь к братьям и сестрам во Христе, через обостренную совестливость, что предтеча любви к Богу; а уж сколь ясна и сильна была в писателе мистическая любовь ко Всевышнему можно лишь гадать, помня, что жил писатель в державе народной, но, увы, безбожной. Хотя, по воспоминаниям близких, Василий Макарович на пылающем закате своей короткой, но великой русской жизни храмы за версту не обходил, – входил в обители любви и покаянного смирения, а уж про молитвы его, сокровенно утаенные в душе, лишь Богу ведомо.

Священник Андрей Суховский из алтайского села Усть-Кокса писал по сему поводу: «Мать В. М. Шукшина, Мария Сергеевна, была… религиозным человеком, но церковь посещала редко, и своих убеждений детям не передала. Первую половину своей жизни Василий Макарович был атеистом, что видно из его произведений. (…) …Постепенные изменения (обретение веры во Христа. – А.Б.) отразились в его творчестве: это «Калина красная», где «исповедь сердца» героя происходит на фоне храма; некоторые места его произведения «До третьих петухов»; и, наконец, в его рассказе «На кладбище». Уже в самое последнее время незадолго до своей смерти он говорил (…) что, наконец, поверил в Бога: «Отца и Сына и Святого Духа»... Свидетелем его веры может быть и младшая дочь, Ольга, внутренне близкая отцу. Она является глубоко верующим православным человеком… (Ольга, разочаровавшись в суетной мирской жизни, на пятнадцать лет укрылась в Николо-Шартомском монастыре, где несла послушание на монастырской кухне, преподавала русскую литературу в детском приюте, в школе при монастыре учился сын Василий. 2013 году вернулась в мир. – А.Б.) Мария Сергеевна, мать В. Шукшина, когда приезжала в Москву на похороны сына, исповедалась и причастилась в храме Ильи Обыденного, что рядом с ныне восстановленным храмом Христа Спасителя» («Александро-Невский вестник» за 2012 г. Газета Александро-Невского собора г. Барнаула)

Живущий в Ельце, русский прозаик Александр Новосельцев поведал в слове о родном и любимом писателе:  «В апреле 1974 года, когда Шукшин лежал в больнице [друзья принесли] Евангелие... (…) Евангелие лежало у него под подушкой, и он все время думал: что же там находят другие, и это его злило. А когда он открыл Евангелие и стал читать, его словно обожгло. Для него определился наш общий исход: куда же России без Христа? И признается, наконец: верую! Верую как мать в детстве учила, в Отца и Сына и Святого Духа». (А. Новосельцев. «Куда ж России без Христа?»).

Владимир Легойда, председатель Синодального отдела Русской Православной Церкви, так мыслил о православности Василия Шукшина: «Для меня «Калина красная» — история раскаявшегося разбойника. Евангельская история. (…) Такой он — мой Шукшин. Написавший нехристианский рассказ «Верую!» и снявший «Калину красную» — быть может, самый христианский фильм советского кинематографа».

 «Разумеется, крещен, – утверждает литератор Геннадий Марков о Шукшине был. – Когда в 1956 году у шукшинской сестры, Натальи Макаровны родились дети, Надя и Сережа Зиновьевы, В. М. Шукшин стал для своих племянников крестным. Крестил он их в Бийской православной церкви втайне от их отца, Александра Зиновьева, которого очень уважал и хотел избавить от возможных неприятностей. А в 1961 году, после смерти Александра, написал сестре Наталье: «Я не верю ни во что – и верю во все. Верю в народ... Я хочу, чтобы меня похоронили по-русски, с отпеванием, с причитаниями...». (Интернет-сайт Проза.ру.)

Повторяю слова Шукшина и вспоминаю Есенина; слышу, вроде, с могилок сельских, заросших дурнопьяною травой, Есенин плачет, слезно молит:

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,

За неверие в благодать

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать...

«…Порою на него находило раскаяние в грехах молодости… – вспоминал Анатолий Заболоцкий. – (…) «Все искушения гашу работой...» А Шукшинский приятель …не помню фамилию… писал, что однажды на Пасху Христову Шукшин обмер перед храмом, пал на колени и.… заплакал: «Я грешен... Грешен я... Господи! Прости меня...» А. Заболоцкий. «Шукшин в кадре и за кадром».

«Двигался ли к Богу сам Шукшин? Мне кажется, да… (…) Долог и труден наш путь к Богу после многих десятилетий марксистского атеизма! (…) Мое отношение к пляшущему попу (рассказ «Верую») и при Макарыче было отрицательным, но я, не желая ссориться с автором, не говорил ему об этом. Сам пробуждался только-только... Страна была все еще заморожена атеистическим холодом. Лишь отдельные места, редкие проталины, вроде Псково-Печорского монастыря, подтачивали холодный коммуно-еврейский айсберг…». (В. Белов. «Тяжесть креста».)

 «Крещенные русские испокон православного века полагали, что совесть нации, – лишь святые угодники Божии, боговдохновенные молитвенники о родном русском народе, подобные Серафиму Саровскому, Иоанну Кронштадтскому, чьим святым русским молитвам Господь внемлет. Увы, не восходили писатели до совести нации, ибо душой обитали не в мире горнем, яко Божии угодники, но сгорали в страстях мира дольнего; и тем не менее, полвека пристально читавший и осмыслявший творчество и судьбы писателей деревенщиков, скажу, что, судя по сочинениям, судя по образу земного обитания, в русской прозе второй половины прошлого века лишь Василий Шукшин и Василий Белов оказались духом ближе к величанию – совесть нации, совесть русской литературы» (А. Байбородин. «Слово о русском слове».)

Одаренные равным писательским даром, даже, случалось, укорявшие Шукшина за торопливую фельетонность иных сказов, до шукшинской сострадательной и восхитительной, воинственной любви к русскому народу не взошли, искушения одолели.

«В 60-е годы минувшего столетия Шукшин ворвался в «плотные слои атмосферы» советского искусства как метеор и своим появлением перевесил ту чашу весов, где собиралось воедино искусство русское. (…) Не было у нас за последние десятилетия такого художника, который бы столь уверенно и беспощадно врывался во всякую человеческую душу и предлагал ей проверить, что она есть, в каких просторах и далях она заблудилась, какому поддалась соблазну или, напротив, что помогло ей выстоять и остаться в верности и в чистоте. Читателем и зрителем Василия Шукшина остаётся вся Россия, от самых высоких умов до самых падших, его талант – это, прежде всего, голос взыскующей совести». (В. Распутин. "Твой сын, Россия, горячий брат наш". 1989)