На следующий день я решил получше осмотреть свою страну и для этого отправиться в небольшое путешествие.

Мне хотелось подумать о том, что вчера вечером сказал мне Лепетайло, и я побрел в сторону Прихожей, чтобы по возможности не встречаться сейчас с дядей. Мне было бы неприятно его видеть. Его, который в последнее время стремился всячески избавиться от меня. Но только сделав это чужими руками! Да он и сам, наверное, не хотел показываться мне на глаза, потому что опять заперся у себя в Кабинете. Оправдываться он не собирался - это не было в его характере, а просто делал вид, будто бы ничего не случилось.

О, как я возненавидел его в этот час! Ненавидел именно за то, что он находил в себе силы претворяться! Наконец произошло то, что давно уже должно было случиться. И что мой дядя вполне заслуживал, но на что я долго не мог решиться - во имя моей былой детской привязанности к нему, - я перестал его уважать!

А он всё ещё не знал об этом, потому что, видя, что я вернулся от эльфов живым и невредимым и, разумеется, без живой воды, даже не вышел меня встречать. Только приторно ласково улыбнулся мне издалека и серой тенью скрылся у себя в Кабинете.

И вот теперь мне ужасно хотелось обратить на себя его внимание. Задирать его! Взбесить! Вызвать на откровенный разговор!

Чёрт возьми! Как так случилось, когда, что скрытный мой дядя, молча сам, нося все свои тайны в себе, подобно сундуку, молчанием запретил и мне задавать ему откровенные вопросы? Ни разу не говорил я с ним начистоту, обозначая словами наши противоречия. Недомолвки стали стеной между нами!

И я даже сейчас чувствовал, что не могу просто подойти к дяде и спросить у него: “Что я сделал плохого вам, почему вы пытаетесь сжить меня со свету?” Язык мой немел, когда я собирался с духом, а сердце в буквальном смысле заходилось от страха, словно дядя околдовал меня! Стоило мне представить его гордое, чуть приподнятое лицо с острым подбородком, которое дерзко и самолюбиво взглянет на меня сверху вниз при первых же моих словах о недовольстве им, как кости мои становились красными от чувства ложного стыда. Да, Да! Именно так! Дядя колдовством привил мне ложный стыд, который никогда не давал мне переступить некую черту и взять над ним моральный вверх. Я боялся открыто соперничать с ним, спорить, ударить, а не то, чтобы убить, как предлагали мне коварные эльфы.

Вот и ныне, в этот утренний сумеречный час, когда я брёл в сторону Прихожей, я негодовал на дядю про себя, не произнося ни слова - не бунтуя. Да, я ненавидел его! Но это была ненависть труса. Я ненавидел дядю и плакал. Рассуждая примерно так: он не велел мне появляться в Прихожей? Но я уже не тот послушный мальчик, что совершенно случайно следил за ним в ночь встречи его с Холодайкой. Отныне я буду делать только то, что считаю нужным.

И в то же время я понимал, что это только слова. А что я, собственно, считаю нужным делать? Я и сам не знал. Я хотел сейчас лишь одного - крепко насолить моему взрослому родственнику, чтобы … чтобы вызвать его на откровенный разговор. Пусть возмутиться он моим непослушанием открыто. Может быть, тогда его прорвёт. Он проболтается о своих скрытых замыслах в отношении меня и Давии…

Ну, хорошо, проболтается. А дальше что?

Прав был Лепетайло, говоря, что дядя не боялся возмездия с моей стороны. Потому и обнаглел, потому и брезгливо вытирал об меня ноги. Какое дело ему до моего великодушия? Он его всё равно оценить не мог. Дядя презирал меня потому, что я не мог решиться ответить ему на его языке. Понятном ему - на языке колдовства или физической силы.

И он был прав: возмездия я как раз и не желал! Но не оттого, что я был добреньким до безволия. Да, я был трусом, но в то же время ещё и мечтал перевоспитать моего дядю.

Глупо? Глупо…

Но я, бредя как во сне в Прихожую, всё же наивно пытался представить себе его душевное состояние и полагал, что мой дядя несчастен! Как тяжело вечно бороться! В каких потёмках трепещет его душа! Насколько неспокойной должна она быть! Как неуютно жить, когда буквально все окружающие представляются тебе врагами, когда ты никого не любишь и прекрасно осознаешь, что никто не любит тебя! Сам бы я и часа не захотел прожить в дядиной неприкаянности и его внутреннем одиночестве.

Вот только ошибался я или нет? Ведь дядя вполне мог и не чувствовать себя несчастным. Я ровнял его по себе. А меж тем брезгливое презрение к людям и нелюдям Давии, которые все, как один, казались ему слабыми, гораздо слабее его самого, могло быть вполне естественным и вовсе не тягостным для него.

Дядя входил в нашу жизнь как со скальпелем в руках. У него был явно аналитический ум, то есть рассудочный, рациональный, практичный, вполне способный к тому, чтобы с легкостью разложить другого человека на составляющие его ниточки - качества. Но освежеванного, как какую-то скотину, на бойне, человека нельзя любить!

Все мы были с недостатками - и я, и Понура, и Лепетайло. Дядя слишком явно видел их. А сами его мысли убивали в каждом из нас его последнюю красоту. Дядя не был в состоянии прощать нам наше несовершенство. А такому человеку везде будет одиноко.

Но я действительно захотел поумнеть! Я вдруг ясно возжелал сделать нечто такое, за что дядя начал бы, даже не любя, меня уважать! Он ни во что не ставил моё великодушие и мою душевную мягкость? Мою детскую идеальную привязанность к нему, мою недавнюю веру в его совершенство? Он ценил в других только ум? Что ж, я заставлю дядю уважать именно мой ум!

Я злился. Но для того, чтобы взять над дядей верх, разрушить стену его высокомерия между нами, мне надо было действительно поумнеть. Легко сказать себе: “Стану умным!” А как стать-то?..

В общем, это был трудный час для меня. Я шёл и опять тосковал по взрослому, много мудрому наставнику. Шел и рассуждал: “Вот бы меня и впрямь услышал мой добрый волшебник! Но я не его подданный! Между нами скалы и Двери!”

И тут случилось поистине невозможное!

Сначала в щели под скалой Дверь, которая отделяла Прихожую от Кухни, появился какой-то свет, а потом озарилась и вся тёмная Прихожая, и в воздухе прямо передо мной заплясали… заоблачные девы, вилы!

Я остолбенел. Их тела были тонкими, прозрачными и в то время огненными. Хорошенькие, с длинными рыжими волосами, каждая ростом примерно с меня, они начали исполнять вокруг меня, скользя по воздуху, какой-то сложный танец. Они вскидывали хрупкие ножки под длинным красноватым платьем, изгибали тела с тонкими талиями, покачивали продолговатыми ручками…

Сначала я не понимал, что они хотели от меня. И просто молча любовался их неожиданным танцем. А потом до меня вдруг дошло, что они со мною разговаривают! Каждое их движение обозначало какой-то крючочек. Нет, не из письменного человечьего. А того удивительного языка, на котором умеют разговаривать волшебники, не зависимо от их национальности и роду-племени. Язык этот - скрытный. Его невозможно постичь по доброй воле. Но он открывается тому всякому, кому положено им на время овладеть.

Мелькающий огонь словно входил в мои глазницы, пронзал мою душу и я читал: “Милый принц! Мы вилы - заоблачные девы, дети старика Волшебника Солнца. Не думай, что он не видел твоих страданий и не слышал твоих жалоб и просьб у нему. Он тебе поможет. Хотя сделать это трудно….”

На этих словах у меня перехватило дыхание от радости, но я в волнении читал дальше: “Однако и ты должен оказать помощь нам”. Конечно, конечно! Я энергично закивал черепом. “Дело в том, что твой дядя держит в плену нашу сестрицу”. Я сразу вспомнил огненный столб, похожий на тело человека, в колбе у моего дяди, в Кабинете, за занавеской. Заоблачные девы! Я слышал об их существовании от Лепетайло, который за свою жизнь полежал ни на одной книге! Вилы жили на том небе, которое отделялось от твердого белого неба Давии высокими твёрдыми скалами, на чужедальном небе Волшебника. Похожие на лучи, они умели вытягиваться от облаков, которых тоже не знало никогда наше небо, до самой земли, они несли в своих прозрачных золотистых на свету телах тепло и радость.

Значит, одну из них поймал мой дядя? Но зачем? Вилы, должно быть, угадали мой вопрос, потому что ответили мне так: “Он хотел насолить доброму Волшебнику, заставить его красное сердце обливаться кровавыми слезами. Оно и обливалось. Ты не мог видеть, но сколько раз за последнее время отец наш заходил за горизонт, обозначая свой траур совершенно малиновым закатом! Твой дядя поймал самую младшую нашу сестру, самую любопытную и неосторожную. Выпусти её на свободу!”

Я молча вопросил одними глазницами: “А когда поможет мне Волшебник?” и вилы, уже исчезая, ответил мне, вспорхнув последний раз: “Скоро!”

Тяжесть отлегла от моего сердца. Впрочем. Я тут же и посмотрел на великанов. Они могли подглядывать за нами и донести на меня дяде. Но великаны дремали в своём тёмном углу этот послеобеденный час.

Я не успел даже возрадоваться тому, что, наконец-то, нашёлся тот, кто поговорил со мной о моих проблемах, приоткрыл мне завесу над тайнами, как вдруг…

Чудеса продолжались. Совершено неожиданно для меня одна из скал Прихожей, Боковая, … сдвинулась с места, с легким скрипом отошла внутрь Кухни и я…. вбежал на Кухню, на которой никогда до этого не был!

Наверное, это помогал мне Волшебник. Но как? И тут краем глаза я увидел уносящиеся прочь тонкие огненные руки, которые скрылись за слоем точно такого же твёрдого воздуха, какой попался мне в стране с портретом мальчика - великана.

Итак, Волшебник решил нарушить границы и тайком пробраться в Давию, чтобы помочь мне!

Я с интересом разглядывал Кухню. В сущности, это тоже была часть моей родной страны, то только её заповедная часть, как я уже рассказывал вам раньше. Дядя не пускал нас сюда.

Здесь было всё то же белое, каменное небо, какой-то свой местный кругленький и одноглазый божок, спиной приклеенный к нему. Видимо, он подсвечивал тут вечерами.

И множество тесно прижатых друг к другу гор. Одна вроде нашего Стола, но пониже. Рядом - совершенно гигантский монолит белого цвета, и в нём что-то стучало, как сердце. Возможно, это какие-нибудь местные карлики танцевали и пели в его внутренних пещерах.

Ещё одна гора, на ножках, тоже белая и с плоским верхом стояла перед твердым слоем воздуха. И ещё множество гор и пригорков, вроде нашего Стула и тумбочки.

Но вот что удивительно: метеоритов здесь не было. Так что подняться высоко я тут не мог.

А то бы поискал источник воды, который тщательно прятал от нас дядя для того, чтобы держать нас в зависимости от себя, своей воли. Что касается источника огня… Дядя тоже прятал его… Он не хотел, чтобы мы овладели огнём. Объяснял, что мы можем сжечь Давию. Что мы слишком все неуклюжие. Что спичками он всё равно давно не пользуется. Они в Давии кончились…

И тут меня осенило! Так вот почему дядя схватил и держал у себя в колбе вилу! Он добывал от её горячего светящегося тела огонь! Огонь был нужен нам, потому что именно на нём дядя и готовил для нас пищу.

Значит, выпусти я вилу - вместо с ней уйдёт половина дядиной власти над нами! Половина его авторитета! Сейчас он чувствует себя всемогущим, а если потеряет власть над огнём, его уверенность в себе будет поколеблена! Дядя будет морально подавлен.

Да, надо выпустить заоблачную деву!

И стоило мне только произнести про себя эту готовность, как вновь случилось и странное, и прекрасное одновременно. Я увидел других людей! Иноземцев! Надо же! Оказалось, что всё это время они жили не так уж и далеко от меня.

На стене прозрачного воздуха над Столом заплясали тени, которые могли отбрасывать только колеблемые ветром деревья, а потом откуда издалека донеслись человеческие голоса и, наконец, я увидел нечёткие тени людей - гигантов.

Пусть это были пока только тени, и всё же человеческие!

С восторгом вслушался я грохочущие голоса:

- И почему это закрытую квартиру на первом этаже, где никто не живёт уже девять лет, кому-нибудь не продадут?

Я не понимал, о чём идёт речь, но продолжал слушать:

- Должно быть, принадлежит кому. Теперь так. Чья-то собственность. Можно владеть, но не жить.

Что-то сильно хлопнуло. Потом раздались гулкие шаги за скалой налево, и эти голоса зашумели гораздо менее ясно:

- А кто жил в той квартире? Я уж и не помню.

- Мальчик с матерью и отцом. А потом все будто съехали.

Стало тихо.

И тогда я понял, почему дядя никогда не пускал нас на Кухню. Здесь отсветами и отзвуками присутствовал мир моего Волшебника! И дядя не хотел, чтобы мы с ним познакомились. Ведь, если бы я давно узнал, что за скалами живут другие люди, хотя бы и великаны, но всё-таки люди, я бы непременно к ним устремился! За истиной, конечно!

А дядя, верно, лгал, утверждая, что на Кухне живут злые Приведения…

Зачем он говорил это? Верно, на всякий случай. Вдруг кто-то из нас, обитателей Давии прорвётся на Кухню. Тогда, услышав голоса, он решил бы, что это разговаривают приведения. Но Приведения не могли издавать столько шума! Не могли.

Каким же обманутым я опять себя почувствовал! Каким обиженным, обездоленным! Ведь сколько лет мною уже упущено! Лет, которые я провёл в узком кругу одних и тех же людей, почти не путешествуя, ничего не зная, не видя и не имея пищи для размышлений! Я мог бы, мог давно познакомиться с великанами…

Впрочем, дядя мог и не обманывать меня. На Кухне и впрямь могли водиться Приведения. Я опасливо оглянулся. Не всегда ведь врал дядя. Мог ненароком и правду сказать…

Пробежал тихий ветерок. И тут я догадался, как можно добраться до твёрдого воздуха, чтобы посмотреть сквозь него на иной мир. От земли до потолка шла белая кружевная занавеска с крупную дырочку квадратиками. Сквозняк шевельнул её, и тогда я понял, что это вовсе не каменная стена, как мне показалось раньше. Я был так мал, что вполне мог подняться по ниткам, разделявшим дырочки, как по лестнице.

Я вцепился руками в толстенькую и крепкую ткань и силой пальцев и ног, которые давно привыкли к альпинизму, довольно быстро вскарабкался на широкую белую площадку перед сжатым прозрачным воздухом. Я прижался к нему лицом и оторопел!

Меня встретили ряды просто гигантских деревьев! По-другому я назвать их не мог, хотя они мало походили на алоэ. Выстроившись кружком передо мной, они увидели меня, Скелетуса, принца Давского, и, отдавая должное моей стране, тут же вежливо поклонились. Я ответил им тем же. Надо было быть дипломатом. Должно быть, в этой стране наряду с людьми, человеческой жизнью жили мыслящие деревья.

С жадностью вглядывался я во всё, что открывалось моему взору.

Вот цветы! Целая клумба. Но какое великолепие - не нарисованные, как у нас на шерстяной земле, а такие же выпуклые создания, как и я. Не знаю, располагали ли здравым смыслом, а так же мозгами они, но на всякий случай я низко поклонился и им. Они так и задрожали в ответ о радости. Значит, мыслящие!

Я ещё подумаю, не взять ли мне в таком случае одну из них женского рода замуж. Как должно быть приятно, когда твоя жена такого милого розового цвета, вся, с головы до пят, как та, что с многочисленными многослойными лепестками. Или такая же пёстренькая, как другая. С лепесточками маленькими, разноцветными и бархатными. Ничего, овладею когда-нибудь языком этих милых созданий и тога пройдусь по их рядам и выберу одну из них, с самым замечательным запахом.

Впрочем, пока я мечтал, моё внимание уже привлекла пара девочек- великанш. Эти тоже были прихорошенькие. К тому же, они так по-доброму взглянули на меня, проходя мимо, что я не удержался и послал оной из них воздушный поцелуй скелета.

Вероятно, обе были страшные гордячки, потому что сделали вид, что моего внимания не заметили. Но меня сильно обнадежило то, что одна из них задушевно сказала другой: “Эх, как хочется в мальчика хорошего влюбиться!” - “Это уж точно!”, - ответила ей другая и вся прямо-таки расцвела от мечтательной улыбки.

Был бы я не одни кости, я бы обязательно закричал им, трясясь от радости:

- А мальчик-то хороший, вот он! Стоит и смотрит на вас! Головы-то приподнимите, покоситесь хоть!

Но из скромности я промолчал. На этот раз. Жену для себя можно и из великанш выбрать. Ведь что ещё с женой надо делать, как только сеть напротив неё и любоваться ею целыми днями?

И тут уж не важно - какого роста твоя красавица. Если слишком большая - ею можно любоваться издалека…

Я совсем размечтался и даже забыл о дяде, наслаждаясь уютом этого места, слегка пригретого моим Волшебником, видом на его страну и радостным сознанием, что в этом месте, на Кухне, Давия находилась в таком близком соседстве от него, как вдруг что-то с шумом опустилось на выступ за стеною плотного воздуха.

Я замер, широко раскрыв глазницы и рот. Это были удивительные, странные существа, округлые, с тонкими лапками и очень вертлявыми головками.

На их телах косо и плотно одна к другой лежали палочки, из которые росли шерстинки, вроде тех, что у Лепетайло, только капельку пожиже.

Существа резко чирикнули, скакнули, а потом с любопытством на меня уставились. Я машинально, но с почтением им поклонился.

Мне сразу же явилась мысль: если они столь пристально меня рассматривали, уж не прислал ли их Волшебник? Я начал упрямо сверлить их лбы своим взглядом и вдруг понял их язык.

Один из них, громко и развязно чирикая, заносчиво говорил другому: “Чёртов карлик! Какой страшилище!” - “Где? Где?” - Ещё пуще завертел головой второй. - “Да за стеклом, на подоконнике! Чёрт бы его побрал! Пугало какое огородное! Уставился на меня и ему, дураку, даже в черепушку не приходит, что я его боюсь! Пошёл вон, чудовище, пошёл вон, скелет оглоданный! ” - И он азартно замахал на меня крылом, прогоняя. Я рассердился его невежливости и погрозил моим костлявым кулаком.

“Да не обращай ты на него внимание. - Взывал к первому странному и живому комочку второй. - Наверное, этот скелет заводной. Ты будешь на него замахиваться, а он тебе свой кулак показывать, часа два, пока батарейка в нём не сядет! Наплюй на костяного карлу! Ты мне лучше скажи, что хотел!”

- Да я хотел рассказать тебе одну тайну - как вывести из скворечника беду на веки, голод там или мор, а этот подсматривает да подслушивает! - Всё сердился на меня первый. - Я за эту тайну, три червяка отдал соседу. А этот бесплатно всё узнает? Не пойдёт!

- Да чего ты тянешь? Говори! - Чуть ни умирал от любопытства второй. - У этого скелета небось и мозги на батарейках. Кончится в них электричество, он всё и забудет!

Первое непонятное существо покосило на меня маленькие точечные глазки и гордо задрало носик, раздумывая, как поступить.

- Видишь ли, дорогой Альберт! Этим секретом могут воспользоваться и скелеты. Вот почему я не хочу, чтобы этот подслушивал.

Мне стало очень любопытно, и тогда я сделал вид, что во мне кончилось таинственное электричество - должно быть, живая вода иных каких-то существ.

Я пошатался- пошатался и вдруг рухнул на землю, подняв кверху кости ног.

Первое существо с облегчением перевело дыхание и сказало:

- Чтобы вывести из дома беду, просто побежать на то место, где тебя когда-то было очень хорошо, лучше всего на свете, и провести там хотя бы часа два.

- Да уж. А если мне было хорошо в том скворечнике, которое в этом году заняло семейство ворон? - почесал в затылке второй.

- Ну тогда, дорогой Бенедикт, ты уже никогда не будешь счастлив!

И оба пушистика ещё немного пожаловались на жизнь и улетели.

А я задумался. А мог ли я вернуться на то место, где мне было когда-то хорошо, очень хорошо, дабы прекратить все мои беды? И было ли вообще в моём государстве хотя бы одно такое место?

Я поискал глазами. И опять, как уже случалось со мной в комнате мальчика - великана, в моё сердце вошла тёплая волна узнавания.

Никогда вроде бы не бывал я в Кухне раньше, а, оглядывая её сейчас с этого выступа, я начина предполагать, что это не так и как раз тут-то мне и было некогда хорошо.

Но что же я переживал тут когда-то и с кем?

Меня снова охватило волнение. Ведь если комочки были правы, моё местонахождение именно на Кухне и должно было положить начало моим победам на дядей.

От нетерпения поскорее узнать это местечко я даже запрыгал на обеих звонко стучавших ногах. И вдруг мне ответили, тоже стуком. Я озирался по сторонам, ища глазницами источник звука. И неожиданно увидел прямо перед собой несколько стрелок, каждую с меня ростом, одна из которых весело скакала по кругу с цифрами.

Надо же! Да ведь это часы! В Давии никто не наблюдал время по часам. Но у дяди часы были, и он официально объявлял из своего Кабинета на всю страну начало каждого часа.

На скале по кругу щелкали металлические стрелки, и мне чудилось: я когда-то очень любил этот звук. Я когда-то сидел тут, на Кухне, рядом с той, которую любил больше всего на свете и которую забыл, и ждал положенного часа. А время тянулось до-о-олго, и время от времени я нетерпеливо спрашивал её: “Ну, когда же начнутся мои мультфильмы?” И моя жизнь наполнялась тогда её голосом: “Скоро, скоро, дорогой!”

Но чей это был голос? Может быть, голосом Волшебника? Я и тогда его любил? И что такое “мультфильмы”?

И вдруг Волшебник, который явно продолжал всё это время наблюдать за мной и даже подслушивать мои мысли, вышел в своей стране из-за тучи и протянул ко мне свои золотистые длинные руки. Со сжатыми кулаками они прошли прямо сквозь твердый воздух и косо засквозили на Кухне. Вслед за этим Волшебник разжал кулаки, из них выпорхнули заоблачные девы и заиграли на лучах, словно на струнах.

Струны запели:

- Здравствуй, друг мой! Скелетус, благородный принц Давский! Я помогу тебе, как и обещал. Но прежде ты должен узнать, что будешь бороться не столько ПРОТИВ, сколько ЗА.

Помнишь ли ты сказки матери своей?

Он замолчал, давя мне возможность вспомнить. Он назвал меня благородным?!..

… Сказки матери моей?!.. Я редко думал о том, что и у меня была когда-то мать.

Я ничего о ней не знал. Я только знал, что Она была! Так это, может быть, её я любил некогда больше всего на свете? И рассказывала ли она мне сказки? И где? Может быть, тут, на кухне? И может быть, оттого мне было здесь хорошо? И я полюби всё то, что нас с ней окружало на Кухне?

Косые лучи опять запели голосом доброго Волшебника:

- Посмотри на стену налево, что рядом с холодильником.

С холодильником? А что такое “холодильник”? Может быть, это родственник Хлоайки? Или её дом родной? И из него она появляется прежде, чем бросит молнию и появляется в Прихожей перед моим дядей?

Ой, что это? Струны - руки Волшебника удлинились и уперлись в какой-то громадный короб на скале. Стена - скала… Здесь на гвозде висело старинное деревянное сооружение, округлое, похожее на бочонок. “Короб”. Я не был уверен в том, что это слово относится именно к этому предмету. Но слово, что всплыло неожиданно в моей памяти, в свою очередь напомнило мне одну, будто бы слышанную от мамы в детстве историю.

О девочке. Девочка эта села в короб, короб поставили на плечи Бурому, и он понёс его куда-то… Кажется, к девочкиной маме.

И ещё вспомнил я одну яркую деталь. Давным-давно я несказанно желал сам сесть в этот короб, чтобы с его помощью отправиться к МОЕЙ маме! Кажется, это случилось сразу после того, как дядя объявил мне, что мои родители навсегда отправились в путешествие. Никогда я не понимал: как можно отправиться в путешествие навсегда. Очень хотел сесть в короб и, как сказочная девочка, догнать в нём моих родителей. А дядя смеялся и говорил, что я его просто уморил и что такой ерунды он давно уже не слышал…

Ха-ха-ха! Я вдруг тоже рассмеялся. Да так весело! Как всё-таки хорошо иметь хоть какие-нибудь воспоминания! Воспоминания всегда сладостны, по крайней мере, для того, кто их никогда не имел, для кого-нибудь вроде меня.

А Волшебник так приветливо показывал мне золотыми струнами рук на короб, словно пригашая меня в него, наконец, забраться. Исполнить своё давнее желание.

У меня замерло сердце. А что если там… моя мама?

Я ловко съехал вниз по скользким шелковым занавескам на пол, потом отбежал в Прихожую, поймал там один метеоритный шар и, обуздав его, взвился в воздух. Пролетая мимо короба, я спрыгнул на его корявую неровную, ступенчатую поверхность из старой коры дерева, и полез по нему вверх.

Достигнув края, я уж хотел съехать вниз, как вдруг страшная досада обняла меня! Я увидел, что в коробе не было дна. Ну что же это?.. Скрывая своё разочарование, уткнулся лбом в тёплые солнечные руки Волшебника. Я чуть не плакал.

Лучи зашевелились и, словно настоящие руки, заботливо погладили меня по черепу. Я не верил в собственные ощущения. Бог мой Люстра! Меня кто-то жалел!

А вилы уже ласково роились внутри короба, призывая меня прыгнуть в него. На удачу? Я ведь всё равно не разобьюсь, если попаду на пол. Я лёгкий как пушинка. Так только, может быть, пара косточек отломятся и отлетят…

И так мне хотелось видеть в лице Волшебника доброго и мудрого наставника, которого я, наконец, обрёл, что я зажмурился и покатился вниз, внутрь короба!

Как странно, я не упал! И не разбился. И кости мои остались целы. Дядя говорит: земля меня не притягивает, не держит потому, что я не нужен земле, я только дяде и нужен.

Я всё катился и катился. Словно этот короб был бесконечен. Куда я катился?

Потом движение прекратилось, и я смятым комком вылетел на какую-то дикую и голую гору, вокруг которой расстилалась… полу пустыня!

Я стоял на желтой, медово-желтой песчаной земле, а передо мной и со всех сторон катилась каменистая, без клочка растительности местность, которая шла ступеньками и зигзагами, она то резко обрывалась, то внезапно описывала кривую, и буквальна вся была изрезана и искрошена. Палило каким-то сказочным жаром, хотя солнца видно не было. Ни колодца, ни домика. В мгновение всё это понял я.

А где-то в середине пустыни виднелись две чёрные точки. Две точки молча прижимались друг к другу, брели плечо к плечу. Было тихо, и только гудел и рвался ветер. И небо было голубое. Но я почему-то слышал, как разговаривали те двое. Один из них, женщина, устало спрашивала: “Сколько нам ещё брести?” А мужчина отвечал: “Пока наш сын не повзрослеет. Тогда только он получит зеркало”.

Эти две далёкие точки были как два тоскливых и жалких глаза. Глаза грустной одинокой пустыни. Как два приподнятых бугорка плеч того, кто плачет.

И моё сердце было почему-то с ними, с теми двумя.

Почему? Потому что они говорили о своём сыне. Разве это не счастье, когда тебя называют сыном? А я давно хочу быть сыном, и так надоело мне быть племянником, что я знаю: во всяком месте Земли, где будут говорить о своём сыне, я буду становиться счастливым, потому что буду думать, что это говорят обо мне...

Неужели эти двое - мои путешествующие родители? Таинственный ключ к предыстории моего сиротства? Я верну их, и стану самым счастливым человеком на свете. Вот что должно стать моей целью, моим “за”, а не просто соревнование с дядей.

… И как я влетел в короб, так же быстро руки волшебника меня из него и вынули.

И всё-таки я запомнил слово “зеркало”.

Зеркало! Я подпрыгнул как ошпаренный, когда оказался на земле в Кухне. Кажется, ум мой просыпался! Наверное, это случилось потому, что Волшебник погладил меня по голове.

Единственное зеркало в Давии стояло, прячась, за спинами великанов в Прихожей. Оно было кругленьким, на ножке и было поставлено на выступ. Но как его добыть?

Я решил просить помощи у Волшебника, и он, взмахнув руками, повелел вилам растянуться от того места, где я стоял, до горы за спинами великанов. Выстроилось нечто вроде лесенки с золотыми ступенями. Правда, ступени были огненными. Но я не так боялся обжечься, как мог на моем месте бояться человек. Мои кости не чувствовали боли от ожогов.

Я увидел, как при приближении золотых и теплых тел заоблачных дев только что проснувшиеся великаны почему-то сжались от страха, обмерли. А потом в паническом страхе кинулись в объятия друг друга, прячась от лучей солнца.

Завопить, предупреждая об опасности дядю, они не могли. Потому что он давно лишил их лиц и, следовательно, языков.

А потом вдруг великаны стихли. Потому что одна из вил все-таки коснулась их тел своим руками. Я видел собственными глазами, как они вдруг обмякли. Я думал, что они загорятся. Но огонь и дым мог бы предупредить дядю о том, что Волшебник тайком пробрался в его сумеречное царство, и пожара не случилось. Великаны лишь расслабились, им тоже стало хорошо. И один из них прошелестел подкладкой своего плаща: “Наслаж-ж-ждение!”, а второй ответил: “Давно бы так. Заж-ж-ждалис-с-сь”.

Я протёр глаза. Странно, но с этой минуты великаны почему-то больше не казались мне людьми. Они были лишь - гигантские серый плащом и темно-синее пальто, под которым стояли резиновые сапоги, предназначенные для огромных ног. А над плащом и пальто висели шляпы. Мужская и женская. Тёмное царство дяди начинало рушиться.

Оно начинало рушится именно сейчас потому, что именно сейчас Дверь в Кухню оказалась открытой. А прежде дядя всячески прятал мою Давию от солнечного света, как я понял это только теперь.

Сделав всё, что могли, осторожные вилы беззвучно улетели на Кухню и выпорхнули в страну своего отца.

А я понял, что отныне ничто не мешало мне взять зеркало и вернуться с ним в Центральную долину.

Правда, зеркало оказалось тяжеловатым. Я мог только приподнимать его. А не нести. Я постоял возле него на Полке, внимательно разглядывая моё безобразное тело.

Но в этот день голова у меня соображала, хотя и была в буквальном смысле пустой, без мозгов.

Я вдруг обратил внимание на то, что на Вешалке, на гвозде, висели чьи-то громадные шерстяные варежки. Они были связаны резинкой. Тогда я довольно ловко перепилил её моим ножом, потом один конец привязал к зеркалу, а другой к гвоздю и спихнул зеркало вниз.

Оно свалилось, но повисло, попрыгивая, на натянувшейся резинке.

Я тоже устремился вниз. Надо было вести себя тихо и действовать быстро, пока дядя не проснулся, пока он не вылез из своего Кабинета, где он переживал своё поражение, а, может быть, и замышлял против меня новые гадости.

Оказавшись на полу, я изо всех сил потянул зеркало за собой. Делать это было не просто. Следовало растягивать верёвку, так что я часто отдыхал. Но и когда я отдыхал, ноги мои скользили по полу, потому что резинка тянула назад к Вешалке.

Однако надо было двигаться, и я опять потянул за собой зеркало, чтобы отвязать его только в долине, спрятав где-нибудь в цветочных нарисованных на шерстяной земле дебрях. Я, конечно, не знал, как мне использовать зеркало, но надеялся на подсказку Лепетайло, Понуры или Волшебника. Буду сидеть возле него и ждать удачи, своего часа.

Правда, беда была в том, что руки Волшебники никогда не дотягивались до Центральной долины, окруженной до самого неба скалами… Поэтому он сюда никогда не и заглядывал. И вдруг я кое-что вспомнил! А дырочка в плотном занавесе, которую я вырезал ножом?.. Ну, та, через которую я наблюдал за страной Волшебника, и через которую в нашу страну проникали, якобы, сполохи далёких взрывов?

Но она была так высоко! Как туда поднять зеркало? На метеорите сделать это будет невозможно. Пылевой шар не потянет.

И я свистнул моему верному, хотя и ленивому другу Лепетайло: “Кис-кис, королевский библиотекарь!”

Кот, которого потрясли недавние события у эльфов, и который всегда был, в отличие от меня, злопамятным, принесся тут же, с мяуканьем.

Я всё ему и рассказал. А потом жестами указал: “Перекуси верёвку”. Лепетайло так и сделал. Резинка улетела обратно в Прихожую, а я велел коту взять зеркало в зубы, а меня посадить на спину, и подняться к Двум Деревьям.

Коту это ничего не стоило. Два прыжка - и он возле горшков.

Потом мы с ним поставили зеркало так, чтобы в него упал свет Волшебника, который слабо пробивался сквозь маленькое отверстие в матерчатом занавесе. И вдруг…

Зеркало ожило, оно само повернулось ко мне, и я увидел, что лучи Волшебника словно разжидили его поверхность. Изображение скелета пропало, а мне высветилось невидимое - пещера, в которой была замурована Живулька!

В общем, теперь было два Бара, один настоящий и запертый, а другой в зеркале и с открытой дверью. А между ними… Волшебник устроил тонкую медную проволоку дрожащего солнечного луча. Всего одного.

Он словно предлагал мне пройтись по ней. Мне? Тому, что был неуклюж, как мешок с костями?

Но имел ли я право рассуждать, дрожать за себя, когда надо было торопиться спасти ещё живую, но уже умиравшую без еды и питья девочку?

Некогда было тянуть. Волшебник явно предлагал мне идти по его прозрачной золотистой руке, то есть, по сути, по воздуху. Я не умел, конечно!… Но всё равно должен был пытаться это сделать.

Я уже хотел решиться на первый шаг, как вдруг дядя выскочил из своего Кабинета.

Видели ли бы вы в это мгновение его лицо! Он оторопел! “Ты?!… Ты?!… - Возопил он громко и сипло. - Восстал? Восстал против меня?”

- Не против! За! - Вспомнил я слова Волшебника. - Я хочу вернуть из далекого, бесконечного путешествия всех моих друзей и родителей!

- Жалкий мальчикшка! - Начал даже от волнения запинаться дядя - Сумасброд! Рушишь мои запреты?! И чёртов кот тебя поддерживает?!

Это заговор!

И дядя уже хотел кликнуть хрустальных и хрупких карликов на помощь себе, как я, больше не раздумывая ни секунды, кинулся по золотой проволоке, спеша изо всех сил.

Я понесся по этому висячему мосту как вихрь, словно мне вдогонку летела пуля! Я не успевал даже почувствовать страх или опасения.

Дядя замер и не сводил глаз с моего затылка. Так что под его тяжелым взглядом я один раз чуть не сорвался, рассказывал потом кот.

И вот уже пещера близко. Вот я сейчас размозжу себе голову на бегу о тяжелый камень скал Бара!

Но нет!

Я вошел в стену всеми своими костями, как нож в масло! Волшебник светом своим жарким растворил массу камня и сделал её похожей на легкий воздух!...

О, Живулька!… Один единственный лучик Волшебника, который только и смог протиснуться в крохотное окошко матерчатого занавеса, вошёл в пещеру вслед за мной и осветил девочку, лежащую под тяжелым прессом внутри каменного склепа, который дядя называл Шкатулкой. Руки и ноги её были связаны, девочка слабо стонала. Я нагнулся над ней. Она не узнавала меня и прошептала: “Пить…”

Я разрезал ножом все верёвки и поднял сестру на руки. Вынес её на край пещеры и издали сурово взглянул на дядю. Он не выдержал моего взгляда и в досаде отвернулся. Потом ссутулился и ушёл к себе. Но я помнил о том, что там, в Кабинете, ещё томилась в колбе солнечная вила.

К нам, неся воду, бежал из Кухни Понура. Напоив девочку, он что-то хрюкнул Лепетайло. Тот перевёл:

- Дядя вызвал Холодайку. Она придёт сегодня ночью.