6.

И вновь – воспоминание юности, первой любви, молодости, первого, может быть, расставания…

СИНЕНЬКИЙ ПЛАТОЧЕК

Я вспоминаю, сердцем посветлев,

Какой я был взволнованный и юный!

И пусть стихов серебряные струны

Продолжат свой тоскующий напев

О том, какие это были дни!

О том, какие это были ночи!

Издалека, как синенький платочек,

Всю жизнь со мной прощаются они…

От прежних чувств остался, охладев,

Спокойный свет, как будто отблеск лунный,

Еще поют серебряные струны,

Но редок стал порывистый напев.

И все ж хочу я, странный человек,

Сберечь, как есть, любви своей усталость,

Взглянуть еще на все, что там осталось,

И распрощаться… может быть, навек.

И опять – воспоминание. Воспоминание о том светлом времени, когда ещё стеснялись назвать даже, высказать «то странное чувство».

***

Ветер всхлипывал, словно дитя,

За углом потемневшего дома.

На широком дворе, шелестя,

По земле разлеталась солома…

Мы с тобой не играли в любовь,

Мы не знали такого искусства,

Просто мы у поленницы дров

Целовались от странного чувства.

Разве можно расстаться шутя,

Если так одиноко у дома,

Где лишь плачущий ветер-дитя

Да поленница дров и солома.

Если так потемнели холмы,

И скрипят, не смолкая, ворота,

И дыхание близкой зимы

Все слышнее с ледяного болота…

Но и уже и там – сколько тревоги, тоски… И ветер-дитя всхлипывает, и холмы потемнели, и слышно дыхание близкой зимы…

И скошенные цветы в следующем стихотворении – продолжение той же темы: прощания с юностью, невозвратностью прошлой красоты, счастья…

ЦВЕТЫ

По утрам, умываясь росой,

Как цвели они, как красовались!

Но упали они под косой,

И спросил я: - А как назывались?

И мерещилось многие дни

Что-то тайное в этой развязке:

Слишком грустно и нежно они

Назывались – «анютины глазки».

Следующее стихотворение «городское». «Молодое» тоже. Из ленинградского, видимо, периода. Не пришедшая девушка, снег, не дающий покоя… Да это, уже совсем не то, что: «скромная девушка мне улыбается, сам я улыбчив и рад…» Вот и думаешь: ну, и оставался бы ты, Николай Рубцов, там, где тебе улыбались и были рады… Но ведь не остался…

Впрочем, стихотворение:

НЕ ПРИШЛА…

Из окна ресторана –

     свет зеленый,

    болотный,

От асфальта до звезд

 заштрихована ночь

     снегопадом,

Снег глухой,

 беспристрастный,

  бесстрастный,    

холодный

Надо мной,

над Невой,

     над матросским

суровым отрядом.

Сумасшедший,

ночной,

   вдоль железных заборов,

Удивляя людей,

 что брожу я?

И мерзну зачем?

Ты и раньше ко мне

   приходила нескоро,

А вот не пришла и совсем…

Странный свет,

   ядовитый,

   зеленый,

     болотный,

Снег и снег

без метельного

 свиста и воя.

Снег глухой,

 беспристрастный,  

   бесстрастный,

 холодный,

Мертвый снег,

ты зачем

    не даешь мне покоя?

Какое холодное стихотворение… И визуально, графически, очень точно сделанное: ступеньки строк, как холодные гранитные ступени спусков к Неве и к каналам, и снег, падающий прямо в чёрную воду…

И следующее тягучее, грустное тоже стихотворение, но не такое отчаянно холодно-одинокое, как предыдущее…

В МИНУТЫ МУЗЫКИ

В минуты музыки печальной

Я представляю желтый плес,

И голос женщины прощальный,

И шум порывистых берез,

И первый снег под небом серым

Среди погаснувших полей,

И путь без солнца, путь без веры

Гонимых снегом журавлей…

Давно душа блуждать устала

В былой любви, в былом хмелю,

Давно пора понять настала,

Что слишком призраки люблю.

Но все равно в жилищах зыбких –

Попробуй их останови! –

Перекликаясь, плачут скрипки

О желтом плесе, о любви.

И все равно под небом низким

Я вижу явственно, до слез,

И желтый плес, и голос близкий,

И шум порывистых берез.

Как будто вечен час прощальный,

Как будто время ни при чем…

В минуты музыки печальной

Не говорите ни о чем.

И наконец стихи, в которых вечерняя осенняя Вологда, такая знакомая и родная – до огонька на мачте… О сколько раз бродил я по этому берегу, и даже в доме, где было тогда «жилище» Рубцова (ещё не последняя его квартира) бывал… Тут уж никуда от личных впечатлений не деться…

ВЕЧЕРНИЕ СТИХИ

Когда в окно осенний ветер свищет,

И вносит в жизнь смятенье и тоску,

Не усидеть мне в собственном жилище,

Где в час такой меня никто не ищет,

Я уплыву за Вологду-реку.

Перевезет меня дощатый катер

С таким родным на мачте огоньком!

Перевезет меня к блондинке Кате,

С которой я, пожалуй что некстати,

Так много лет – не больше чем знаком.

Она спокойно служит в ресторане,

В котором дело так заведено,

Что на окне стоят цветы герани,

И редко здесь бывает голос брани,

И подают кадуйское вино.

В том ресторане мглисто и уютно,

Он на волнах качается чуть-чуть,

Пуская сосед поглядывает мутно

И задает вопросы поминутно, -

Что ж из того? Здесь можно отдохнуть!

Сижу себе, разглядываю спину

Кого-то уходящего в плаще,

Хочу запеть про тонкую рябину,

Или про чью-то горькую чужбину,

Или о чем-то русском вообще.

Вникаю в мудрость древних изречений

О сложном смысле жизни на земле.

Я не боюсь осенних помрачений!

Я полюбил ненастный шум вечерний,

Огни в реке и Вологду во мгле.

Смотрю в окно и вслушиваюсь в звуки,

Но вот, явившись в светлой полосе,

Идут к столу, протягивают руки

Бог весть откуда взявшиеся други,

- Скучаешь?

- Нет! Присаживайтесь все…

Вдоль по мосткам несется листьев ворох, -

Видать в окно – и слышен ветра стон,

И слышен волн печальный шум и шорох,

И, как живые, в наших разговорах

Есенин, Пушкин, Лермонтов, Виньон.

Когда опять на мокрый дикий ветер

Выходим мы, подняв воротники,

Каким-то грустным таинством на свете

У темных волн, в фонарном тусклом свете

Пройдет прощанье наше у реки.

И снова я подумаю о Кате,

О том, что ближе буду с ней знаком,

О том, что это будет очень кстати,

И вновь домой меня увозит катер

С таким родным на мачте огоньком…

Городской катер – это, конечно, не паром через Сухону… Но тоже вода, тоже берега, тоже дорога к дому, думы и грусть… Берега – это же символ всей его жизни, если пролистнуть её… Впрочем, жизнь не пролистывается, а проживается…

    Здесь заканчивается для меня очередная глава, вот этим катером от берега к берегу…