(Анна Разувалова о «деревенской прозе» и Василии Белове)

В научных работах последних 15 лет творчество В.И. Белова исследуется достаточно активно (1). Особое место уделяется изучению категории соборности в его прозе (2), художественному постижению истории (3), в том числе в контексте русской литературы (4), художественной картины мира в его произведениях (5) и т.д.

   Значительный интерес представляют работы, посвященные «деревенской прозе» в целом (6). Так, Лариса Соколова в своей докторской диссертации отмечает, что «сама необходимость поисков путей к духовному преображению во время тягчайшего духовного кризиса утверждается в этих произведениях и несет в себе сугубо позитивный смысл. Трагически ощущая духовный распад русской жизни, писатели напряженно ищут различные пути восстановления исторической цепи и видят их, прежде всего, в духовно-нравственном возрождении личности» (7).

   Но не эти достойные научные исследования находятся в центре полемики. К сожалению, работы скандальные, провокационные (8)  вызывают и соответствующие отклики. Например, печально известный «графоман всея Руси» Дмитрий Быков в своей книге 2013 года «Советская литература. Краткий курс» (9) «оценивает» деревенскую прозу откровенно по-хамски: «В русской литературе 70-х годов ХХ века сложилось направление, не имеющее аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистническому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданническому лицемерию. Это направление, окопавшееся в журнале «Наш современник»… получило название «деревенщики»… (9, с. 393).

   На этом фоне выделяется вышедшая в 2015 году работа Анны Разуваловой «Писатели- «деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов» (10), претендующая на научную объективность.

   Книга А. Разуваловой вышла в издательстве «Новое литературное обозрение», что само по себе говорит о многом, да и обложка издания наводит на печальные мысли – на ней изображены крестьяне дегенеративного типа.

   Но не в обложке дело, может быть, сама работа, действительно, отличается научной корректностью и заявленной автором объективностью?

   На первый взгляд, так оно и есть: книга А. Разуваловой производит впечатление, - она основательная, логически и композиционно выверенная, автор переработал огромный пласт научной и художественной литературы, демонстрирует прекрасное знание прозаических и публицистических текстов, великолепную научную эрудицию. Многочисленные примечания настолько хороши, что составляют самостоятельную часть исследования.

   Постоянные отсылки к зарубежным авторам, и не только филологам, но и социологам, философам и т.п. вызывают уважение, но мало что дают существенного с литературоведческой точки зрения.

   Несмотря на заявления о «провинциализме» и «ничтожности» «деревенской прозы», само обращение к этой теме, да еще в «рупоре» либеральной филологии (НЛО), говорит о том, что на самом деле она таковой не является, и приходится, сжав зубы, заниматься исследованиями прозы «деревенщиков».

   Правда, от постмодернистских привычек отказаться исследовательнице сложно, - она постоянно сбивается на так называемый «птичий язык»: «И все же упомянуть об "эмоциональных сообществах" необходимо, поскольку, во-первых, этот термин отчасти совпадает с бурдьенианским представлением о "габитусе", во-вторых, рассмотрение специфики самоинтерпретации и самопрезентации "деревенщиков" не позволяет проигнорировать вопрос о роли "эмоционального фактора" в процессах возникновения группы, и тут размышления Розенвейн о способности эмоций трансформировать габитус и обеспечивать переход субъекта из группы в группу могут многое объяснить» (10, здесь и далее цитируется этот источник. – В.Б.). Термины, разбросанные по всему тексту: «дискурс», «габитус», «утопический нарратив», «антимодернизационный пафос» и т.п. прекрасно известны профессиональным филологам и ничего особенного не представляют, но несведущему читателю приходится делать «перевод». В качестве примера можно привести отрывок из книги: «Необходимая для поддержания статус-кво советской системы консервативность предполагала расширение "площади опоры", что выразилось в использовании более разнообразного набора символических ресурсов и культурных языков, к которым власть обращалась в целях самолегитимации, даже если эти языки и ресурсы ранее были табуированы или существовали на культурной периферии». Ту же мысль уже на русском языке высказывает Владимир Максимов: «…у этого явления был целый ряд других причин. Деревенская литература сумела заявить о себе благодаря еще и тому, что сейчас правящий класс в нашей стране примерно на девяносто процентов – это выходцы из крестьянства. И у них есть подсознательная ностальгия по прошлому – прошли там и голод, и коллективизацию. И они решают, что допускать, что нет» (цит. по книге А. Разуваловой. – В.Б.).

   Для автора работы наша национальная классика – миф: «Утверждение некоторых "деревенщиков" в роли современных классиков и параллельное оформление соответствующих мифов простимулировало ряд "монографических" проектов, реализуемых по преимуществу филологами региональных научных школ». «Лад», например, она обвиняет в мифологизации, не имея представления о крестьянской жизни: «Мифологизацией изображаемого (в данном случае неважно, идет ли речь о введении готовых мифологических форм в повествование, как в "Комиссии" С. Залыгина, о сюжетостроении, ориентированном на модель "утраченного рая", как в первой редакции "Последнего поклона" В. Астафьева, или об упорядочивании исторической реальности в соответствии с мифомоделью космоса, как в "Ладе" В. Белова)». Размышления о «мысли семейной» в целомудренных очерках В. Белова о народной эстетике («Лад») она подкрепляет собственным рассуждением об адюльтере как о «праве женщины на романтическое чувство, самостоятельный выбор его объекта».       

   Либерально-филологическая терминология иногда требует комментирования, настолько она необычна для русского уха: патриотизм автор работы называет национализмом (приписывая ему значения шовинизма), сохранение духовности – антимодернизмом (к чему привела страну их «модернизация», мы сейчас ощущаем в полной мере); православие считает «мифом», «утопией» (это в лучшем случае), в худшем – «религиозным антисемитизмом». В разделе, посвященном трилогии В. Белова «Час шестый», говорится: «Евреи – в духе религиозного антисемитизма – ассоциируются автором и некоторыми героями романа с "силами зла"…».

   Значительная часть книги посвящена еврейскому вопросу, что вполне предсказуемо. Тут выходят наружу и старые троцкистские обиды на Иосифа Виссарионовича: «"Неопочвенническая" фронда была порождена логикой развития сталинского ревизионизма»; и плохо скрываемая любовь к «скромному обаянию буржуазии»: «Реинтерпретированная национал-консерваторами русская классика, в которой всячески акцентировалась "антибуржуазная" (читай – антимодернистская) доминанта».

   Иногда А. Разувалова проговаривается, незаметно для себя, в «противоположном направлении»: «Необходимость прилагать недюжинные усилия, чтобы утвердиться в сферах, которые они сами же считали малодоступными для людей своей среды, стимулировала у "деревенщиков" повышенный интерес к фигуре символического противника – горожанина, еврея, обладающего правом доступа к культурным благам и заграждающего "простонародью" путь к ним».

   Однажды она, сама того не ведая, даже делает замечательный комплимент известному русскому литературоведу и критику Ю. Павлову, называя его «продолжателем дела Ю. Селезнева».

   «Антисемитизму» В. Белова в книге посвящена целая глава: "…Могучая, целеустремленная, злая и тайная сила": Еврей в романах Василия Белова».

   Правда, и тут автор не сумела удержаться от штампованных обвинений классика в пресловутом «противопоставлении города деревне»: «Если в "Ладе" Белов обосновывал спасительную для современного человека силу крестьянской традиции, очищал ее от привносимых историко-социальной практикой "шероховатостей", то во "Все впереди" он переносит действие в "неуправляемые городские пространства"… Все зло порочной цивилизации, по Белову, концентрируется в городе – ее главном порождении».

   А вот и верная мысль: «Особенностью антимодернизма Белова является то, что он замешан не только на "борьбе за природу" или неприятии технических и культурных новаций... У автора "Все впереди", в отличие от Ф. Абрамова и В. Шукшина, он имеет религиозно-метафизическую природу». Впрочем, дальше констатации этого факта исследовательница не идет, повторяя на разные лады суждения о «русско-еврейском противостоянии».

   Вызывает удивление обращение А. Разуваловой к «экологической» тематике, не являющейся у «деревенщиков» главной, пространные размышления о роли костюма (применительно к В. Шукшину) и личностный интерес автора к областничеству, также находящийся на периферии «деревенской прозы».

   А вот заключение книги оказалось провальным. Вместо ожидаемых обобщений А. Разувалова рассуждает о творчестве… А. Проханова, З. Прилепина (?) и о «случае» Михаила Тарковского.

   Но это еще можно как-то объяснить идеологическими (автор работы достаточно часто применяет вульгарный социологизм как метод исследования) и ассоциативными схождениями, но главный изъян связан с «объективностью», которая с самого начала работы оказывается фиктивной, кажущейся.

   «Деревенскую прозу» А. Разувалова «препарирует» как в морге, вроде бы отстраненно, «объективно», но не может скрыть своего отвращения к ней. То, что мы считаем родным и святым, для нее не свято, более того, оно чужое (противопоставление «свой – чужой» - одно из наиболее повторяемых в книге). Для работ (и авторов) подобного типа все русское – чужое, и относятся они к нему с плохо скрываемыми брезгливостью и ненавистью.

   Но на ненависти построить что-либо доброе невозможно, можно только разрушить, что мы и наблюдаем в современной действительности.

   Доброе дело основано на любви. И это будущее принадлежит нам.