Через час дядя подошёл ко мне, чтобы дать последние напутствия перед путешествием к эльфам.

- Вот что, милый, - сказал он мне, - эльфы - существа наиковарнейшие. А так как ты нашёл себе шляпу, то оставь её мне. Я не спущу с неё глаз. И если на ней выступит твоя кровь, я буду знать, что с тобой случилась беда. Тогда я приду к тебе на помощь!

Не стоило верить дяде, но да и возразить ему было как будто нечем. Хочет смотреть на мою шляпу часами - пусть. Я незаметно вздохнул: а что если дядя действительно стал на путь выздоровления. Тогда я просто обязан был его поддержать!

Только вот беда - я никогда не носил шапку. Конечно, кое-какой одеждой я старался прикрыть свои голые косточки. Но когда я что-нибудь натягивал на темя, я выглядел так ужасно, что не мог смотреть на себя в зеркало. Череп в лыжной шапочке, цилиндре или панаме, конечно, украсить меня не мог. Поэтому я старался сам себе никогда в шапочках даже не сниться. Да и без шапочки тоже. И если посреди ночи во сне на меня вдруг начинали смотреть как на чужого мои же пустые мертвые глазницы, я тут же заставлял себя проснуться.

Поэтому вместо чёрной траурной шляпы я натянул на голову ведро. В нём и бродил целый час по долине, громко стеная, как советовал дядя: “О, Груша, моя Груша! Куда ты удалилась во цвете лет!” Ведро я отдал дяде. Пусть на него любуется.

Однако я успел проворчать:

- Представляю, какой у меня был препотешный видок! Вы превратили меня в безвольную тряпку! Делаю то, что вам в голову взбредёт.

Я хотел походя устыдить своего дядю, но он вполне резонно ответил мне:

- А ты не будь тряпкой!

Что ж, он, пожалуй, прав. Извлеку урок из его слов и впредь тряпкой становиться не буду. Я понял эти его слова так - мол, буду тебя ломать, а ты не ломайся, буду ноги о тебя вытирать, а ты не давайся…

Я отправился в дорогу. Лепетайло помахал мне на прощание лапой. А дядя провожал взглядом.

Кто такие эльфы, я понятия не имел. Они жили тайной, скрытой от нас жизнью, никогда не показываясь нам на глаза. Обычно они сидели за горой, которая называлась Шкаф, и лишь изредка подавали свой голос.

Однако, наверное, они имели какое-то подслушивающее устройство, потому что были в курсе всех наших дел. Время от времени они то хохотали над нами со шкафа, то начинали рыдать, то обзываться, а то и комментировать наши разговоры.

Спишь, например, и вдруг рёв из-за Шкафа. Тогда невольно и, разумеется, неохотно поднимаешься с постели, подбегаешь к обрыву и кричишь, что есть мочи:

- Ей вы, психи! Заткнётесь или нет?

А они отвечают тоненькими звенящими голосами:

- У нас траур.

- С какой это стати? Помер ваш вождь?

А они:

- Да нет! Что вы, что вы! Если бы помер, мы бы так не плакали! Выбрали бы себе нового - всего-то дел! Сказали бы только: этот, старый, своё уже откусал и в волюшку покомандовал нами. Царство ему Небесное! Наша извечная проблема в другом: сегодня к ночи мы вдруг вспомнили, что век мяса не едали. Как же нам не плакать, не отчаиваться, если вы имели на ужин кусочек мяса, а до нас донесся только его замечательный запах?

Вот я и спрашивал сам себя: какие они, эльфы, если любят мясо больше всего на свете? И даже больше своего вождя?

Дядя наверняка знал о них. Но, во-первых, он не любил об эльфах распространяться, потому что они одни - единственные среди волшебных существ, окружавших нас, не были покорны его воле. А во-вторых, он слишком любил всякого рода тайны, чтобы откровенничать с нами.

Наши вопросы об эльфах всегда только сердили его. Наверное, потому, что ему вечно не терпелось всех прибрать к своим рукам, а эльфы не поддавались, и мы напоминали ему об этом. Не потому ли он воевал в своё время с великанами и в конце концов победил их и уже много лет вёл беспрерывную войну с карликами, что он не мог сосуществовать в одной стране с непокорными и непокоренными?

А с какой охотой сражался он с мухами, которые, как и любые существа, не обладавшие разумом и волей, столько пакостили нам, были так безмерно надоедливы и наглы! Сколько раз, бывало, они лишали нас завтраков, обедов и ужинов! Потому что налетали всякий раз на запах нашей горячей пищи и силою отбирали её.

Вёл дядя долгую и упорную войну и с пауками. Пауки были особенно опасны. Громадные, как и мухи, они сначала помогли нам отлавливать их, так как питались их кровью. А затем, когда мухи были все до одной переловлены, они принялись и за нас. И мы, случалось, неоднократно просыплись уже надсаженными на паутину. Пауки без труда спускались к нам на Диван по скалам ночью, потому что были замечательными верхолазами, и умудрялись, не разбудив нас, так незаметно опутать путиной наши постели, что мы оказывались в коконе. Вот отчего у меня с детских лет сложилась привычка носить с собою нож. Ибо только ножом и оставалось кромсать на куски липкую ловчую сеть.

И надо заметить: то была война далеко не бесславная. Мы наконец оттеснили пауков куда-то за пределы страны. И только оставленная ими кое-где запыленная паутина напоминала нам сейчас об их былом соседстве. Да иногда дядя с гордостью вспоминал: “Власть моя в Давии поистине безгранична. Мне удалось заставить убраться из страны даже пауков! А что может быть в мире безобразнее их?”

А вот эльфы вечно прятались от дяди… Они на нас не нападали, ничем не грозили, не предъявляли ультиматумов…

Дядя говорил, что они ведут ночной образ жизни, поэтому, мол, мы их и не видим. Возможно, и так. Они выбираются из своего захолустья, но в те часы, когда мы спим и видим сны.

Поэтому, несколько побаиваясь встречи с неизведанным, я вышел в путь ещё засветло, когда, по моим расчетам, эльфы спали.

От нетерпения поскорее раздобыть живую воду я решил даже не завтракать, но дядя настоял, чтобы я поел.

Я же говорил вам, что в нём были и хорошие, и плохие черты. Называя его “злым человеком”, я имел в виду даже не его характер. Хотя характер его не был сахарным - дядя часто раздражался, не терпел в нас своеволия и всё старался держать под своим контролем. Нет, если я любил некогда дядю, значит, его было за что и полюбить. Его проблема состояла не в том, что он был человеком, как говориться “серединка на половинку”. А лишь в том, что дядя мог легко использовать другого человека себе на пользу, а человеку во вред, и не совестился при этом.

В чём это проявлялось? А вот в чём, например. Он ничего не делал бескорыстно. У него была специальная тетрадка, в которую он, как рассказывал Лепетайло, всегда записывал свои добрые дела. “Назвал Грушу милашкой. Она должна ответить мне тем же. Иначе не потерплю!” Или: “Сегодня положил детям в чай вместо двух по три чайные ложки сахара. Я безмерно добрый человек. За это они обязаны будут три дня скрести, чистоты и меня ради, землю в моём Кабинете. От души радуюсь своему сегодняшнему совершенству”. Или: “Справил Бурому новые ботинки. Если он нынче же за обедом не назовёт меня лучшим человеком на свете белом, ботинки отберу!”

На дядю часто находил стих лести, и тогда он налево и направо расточал нам, детям, комплименты, поверите ли - кидался нам на шею и начинал целовать нас и тискать. В такие минуты можно было даже о чём-нибудь попросить его, и он, казалось, от души брался делать добрые дела. Но его хватало не надолго. Уже через час он начинал сердито высчитывать про себя размеры принесённой нам жертвы и вскоре вообще прекращал свою благотворительность. Или же громко и обиженно требовал отдачи.

Он был, разумеется, человеком настроения. Но самое ужасное, что даже в самые благостные минуты, когда он позволял себе разделить с нами какую-нибудь мелкую радость жизни, он не нуждался в… том, чтобы его любили.

Сначала и довольно долго я пребывал в наивном убеждении, что наша, детская, привязанность нужна дяде, как и любому человеку. Ведь и Груше нравилось, что я любуюсь ею, и Бурому, что мы с ним дружим, и Лепетайло от души радовался, когда я гладил его по спинке и даже требовал, чтобы мы ласкали его…

Дяде нужно было другое. Не любя никого из нас, как я понимаю это теперь, он поддерживал в нас лишь видимость внешних, ровных отношений, дабы своими обидами и претензиями к нему мы не нарушали никаких его тайных планов. Ему нужно было лишь одно спокойствие души как важное условие достижения тех целей, о которых мы понятия не имели.

Он жил двойной жизнью, я вижу это ныне, по достижению моих четырнадцати лет. А это возраст зрелости для любого лилипута, вроде меня - я слышал, что лилипуты долго не живут. Внутренний, скрытый человек в нём алчно желал хорошо, с максимальной выгодой для себя устроиться в жизни, в Давии. Внешний человек всё делал для того, чтобы мы ничего не узнали о внутреннем.

И дядя без конца был мучим тем, что один человек боролся в нём с другим, видимый - хороший с внутренним плохим, потому что и он умел различить свет от тьмы в самом себе. Но внутренний человек в конце этого борения всегда одерживал верх. А потом, должно быть, победил дядю окончательно. Только тогда мы и начали замечать все разом, что дядя стал неузнаваемо безобразен. Превратился в злодея.

Но когда я шёл в тот день к эльфам, я ещё нёс в себе ясную, светлую надежду на то, что болезнь его пройдёт. Стоит только добыть живой воды. Ведь её и на дядю можно было бы в небольшом количестве пролить.

А в воду живую я верил. Хотя бы потому, что каждый раз, когда дядя пил крепкий свежезаваренный чай, он чмокал языком и, радостно блестя глазами, говорил: “Словно пью воду живую! Силы-то даёт - уйма!” И в этот момент я тоже любил дядю, потому что жил его добрыми ощущениями.

Я только не понимал: откуда у эльфов вода живая. Но очень надеялся на то, что, когда они узнают, зачем она была нужна мне, отдадут её даром.

И вот я спустился в Центральную долину. Из оружия я ничего не взял. Ведь я шёл не отвоёвывать, а попросить. И всю дорогу до Шкафа я ломал голову: как эта вода могла выглядеть? Как я её узнаю? Не обманут ли меня эльфы?

Я уже почти дошёл до горы эльфов, когда в меня вдруг полетела откуда-то сверху целая груда бумажных комочков, скатанных в такие тугие ядра, что несколько из них, обрушившись на меня сверху, сбили с ног!

Я понял, что меня обстреляли эльфы, лишь когда услышал издали их издевательский, тонкий, ехидный смех. Они явно выставляли на день сторожей, так как не желали, чтобы какой-нибудь чужак подобрался к их крепости незаметно и захватил их врасплох.

Мне не осталось ничего иного, как продемонстрировать им, что я иду с миром. Я встал среди нарисованной травы и цветов, сначала приветливо помахал им, невидимым, рукой. А потом и похлопал себе по карманам, приминая их, дабы показать, что я не вооружен. Но когда я попытался подняться, я вновь ощутил на своих плечах и голове свалившиеся бумажные шарики. Меня опять обстреляли. Я рассердился и, решив последовать дядиному совету, то есть не быть тряпкой, отомстить обидчикам. Я схватил с земли один шарик и хотел уже запустить его в эльфов - я уже говорил, что во время войны с мухами великолепно овладел способом выдувать из полой трубки стальные иглы, поэтому мог и оплевать маленьких дурачков, стоило наделать шариков поменьше, - как решил не торопиться, подождать, пока голова хотя бы одного эльфа свеситься со Шкафа.

Совершенно машинально я развернул один бумажный снаряд. Потом, заинтересовавшись, - другой. Бумага была обыкновенной, белой, только листы огромными - каждый вроде простыни. Таких больших не было даже в дядиной Записной Книжке. Где только эльфы взяли их?

Но когда я рассмотрел эти простынки со всех сторон, я оторопел. На каждой из них стояли уже знакомые мне, но всё ещё загадочные цифры: “120. 43. 25”!

Итак, пересмешники - эльфы явно давали мне понять, что они в курсе как моих ночных тайн, так и тайн моего дяди.

Значит, они тщательно наблюдали за нашим с дядей противоборством со своего Шкафа. Так выходило? Вот только зачем? Из обыкновенного любопытства?..

В досаде отодвинул я от себя развернутую бумажную простыню, все своим видом показывая наблюдавшим за мной, что я презираю их занятия подглядывания и подсматривания.

Хотел сделать новый шаг к Шкафу, как на меня обрушился просто град новых здоровенных бумажек. Только эта партия была сероватого цвета. Листки оказались поменьше, и на них было что-то отпечатано ровными строгими человеческими буквами.

Напрасно, эльфы смеялись надо мной, напрасно задевали и подзадоривали меня. Я не мог прочитать ни слова! Если они, конечно, этого от меня добивались.

И вдруг на одной такой бумажке я неожиданно увидел … портрет того самого мальчика - великана, который я обнаружил не так давно в соседней стране. О, бог Люстра! Во мне всё замерло. Они и об этом знали? Что они мне хотели подсказать? Но сиё их открытие ничего мне не открывало! При чём тут совершенно чужой мальчик?

Но я удивился ещё больше, когда возле одной из картинок, опять изображавшей этого мальчика, я обнаружил уже известные мне цифры! Создавалось впечатления, что кто-то специально отпечатал на бумаге фотографию ребёнка и сообщил его рост, вес и прочие приметы: размер ноги, например, - для того, может быть, чтобы отыскать его, заблудившегося.

Бедный мальчик - великан! Вот, значит, почему была пуста та страна, что по соседству с Давией и страной моего милого Волшебника? Вот почему там не валялось ничего, кроме десятка трупов, то есть игрушек.

Его искали!… Кто?… Возможно, его папа и мама, а возможно, иные родственники.

Я даже о том подумал, не напоминает ли мне лицо мальчугана - великана того, другого мальчика, лилипута, что жил некогда в Давии, маленького очкарика?

Нет, не похоже.

Так зачем же эльфы издевались надо мной? Они в одно и то же время словно бы хотели дать мне понять, что в курсе моих дел, и при этом ничего не желали объяснить. И даже не разрешали к себе приблизиться.

И тогда я решил их обмануть. Я знал, что внутри этой горы есть потайные ходы, прорытые, вероятно, ещё нашими предками. Так, по крайней мере, объяснял мне дядя накануне моего похода.

Он очень заботливо рассказал мне о том, что старая гора давно треснула и покосилась, потому что её некогда подточили жучки - древоеды. Вот я и могу воспользоваться этими трещинами, как ступенями. Правда, чтобы подняться по ним, требовалось известное мужество небоязни высоты. А высоты я никогда не боялся.

Когда эльфы со своей вышки заметили, что я быстро перекатился под Шкаф, они засвистели от досады. Здесь они не могли донимать меня своими бумажными комками.

Посвистев, хулиганы тоже затаились. Должно быть, им была очень интересна затеянная ими игра и то, что предприму я дальше.

Я схватился руками за выступ горы и, подтянув тело, быстро проскользнул в щель, оказавшись у самой стены. Теперь я мог подниматься, но решил обождать: не швырнут ли эльфы в меня ещё чего-нибудь. Например, нечто, что могло бы мне объяснить: что светилось той ночью, когда погиб Бурый, в лаборатории моего дяди. В колбе.

И эльфы действительно опять что-то с хохотом сбросили на меня сверху, стараясь попасть мне по черепу. Если бы я стоял уже на деревянной ступеньке из лестницы трещин, то наверняка бы рухнул вниз и поломал себе кости.

Так что я не напрасно осторожничал. Я подвинул себе ногой то, что только что пролетело мимо меня, и ужаснулся: это была высушенная голова паука!

Я вздрогнул всем телом, что опять вызвало прилив смеха эльфов. Злые существа! Теперь я начинал понимать, почему они, располагая дядиными тайнами, не предупредили меня вовремя об опасности, грозившей Живульке и Бурому. Есть разные жизненные позиции. Мой дядя, например, был существом деятельным. А есть сторонние наблюдатели. Таким всё в ранней степени интересно: и то, как человек погибает, и то, как он выживает. Они никогда не придут к вам на помощь. Такими были наши зашкафные эльфы.

Но я успел уже оглядеться и понять, что у меня есть ещё один путь наверх. Я мог подниматься не только по внешним трещинам Шкафа, но и, при желании, по внутренним. Это были одни и те же трещины. Но только у них было как бы две стороны.

Однако едва я шевельнулся, как на меня свалилось ещё несколько паучьих голов! Одна из них больно ударила меня в плечевую кость и свалила наземь. Эта голова была словно обсосанной и представляла собой совершенно голую черепушку, вроде моей.

И тут меня взяло сомнение. А что, если дядя ошибался, и это не он расправился с пауками, а эльфы? Что если дядя напрасно гордился своим всевластием?

Но тогда вполне могло статься, что и тех двоих взрослых людей, что я нашёл в Записной Книжке дяди, тоже убил не он, а… эльфы? Неужели эльфы?.. Меня объял страх.

Так куда, к кому посылал меня дядя? И за помощью ли?.. Мне стало не по себе.

Что только творится в моём собственном королевстве! Хорош же я как правитель! Ну, почему, скажите мне на милость, я не могу приказать этим гадким эльфам и моему собственному дяде стать хорошими?

И зачем тогда вообще существуют на свете белом правители, если от них практически не зависит самое главное: то - добры и милосердны ли обыватели в их государствах?

Это был тяжёлый вопрос. И я не знал, как на него ответить. Я видел лишь одно, что жители моей страны руководствуются, главным образом, только своею выгодой. Дядя желал управлять Давией вместо меня и управлял, попирая мои права наследного принца.

Карлики хотели воевать и воевали. Эльфов развлекало убийство… Все жили кто в лес, кто по дрова. Что же должен был сделать я, чтобы наконец МЕНЯ все послушались?

Вот когда я чуть не заплакал из-за того, что у меня не было отца и матери. Раньше я думал, что они нужны мне только для того, чтобы они жалели меня. А теперь я хотел обрести в их лице наставников. Нельзя было стать хорошим императором, не имея перед глазами чужого опыта. Идти же путём проб и ошибок я не мог. По крайней мере, жизнь, будущее ещё трех живых существ напрямую зависели от меня: Лепетайло, Понуры и Живульки, и тут нельзя было экспериментировать!

И эти три моих последних поданных не должны были пропадать в жизни вместе со мной!

И вдруг нечто необычное пришло мне в голову. Я подумал: а не у эльфов ли Живулька? Ведь у меня не было, по сути, никаких доказательств того, что её прятал дядя. А кто тогда мог стонать во теснине горы? Да кто угодно! Например, ветер, по просьбе моего дяди - колдуна.

Я встрепенулся и с новыми силами полез вверх. Только на этот раз внутри горы.

Этот прилив сил ещё раз навёл меня на мысль, что человеческая жизнь на девяносто процентов состоит из наших предположений и догадок и лишь на десять из знания истины и самих наших поступков.

Мне ничего не стоило проскочить в узкую щель. И мне открылась громадная кубическая пещера. Здесь было темно. И всё равно я разглядел, что на полу пещеры рядами стоят… громадные запыленные ботинки. Ботинки великанов! Величественная обувь! Ничего себе! Я подошёл поближе и провёл рукою по холодным носкам. И тут меня опять словно молния пронзила: обувь из Прихожей? Значит, эльфы утащили и съели ещё и парочку - другую великанов?!

О, ужас! О, дядя! Знал ли ты это, когда посылал меня к прожорливым троглодитам!? Наверное, не знал. Но я недолго предавался удивлению и вопросам и опять рванул вверх, по трещинам. Всё равно - я должен, должен добраться до эльфов и попросить у них живой воды! Ради моих друзей! Погибать, так с музыкой!

Я ставил ноги, проверял: прочно ли они стоят, - подтягивался на руках, а сам всё повторял: “Погибать, так с музыкой!” Но почему погибать, вдруг задумался я. Честно говоря, в последние минуты что-то будто бы надломилось во мне. Дядя, эльфы… Не слишком ли много чудовищ для одной маленькой страны? Я начинал понимать, что, если мир действительно плох и мне не под силам будет переделать его, в таком мне и придётся в конце концов жить! Неужели?!… Неужели мне не по силам будет сделать жизнь в Давии безопасной и счастливой?…

Достигнув, наконец, потолка этой пещеры, я просунул тело в щель и очутился в другой камере, что располагалась над первой.

И тут… и тут лежали беспорядочной кучей какие-то вещи. Должно быть, вещи съеденных эльфами великанов. Их громадные свёрнутые рубашки и штаны.

Но меня поразило не это. А копошащаяся в вещах куча насекомых. Это были сравнительно небольшие бежевые бабочки моли и их чада - юркие червячки. Отвратительные и толстые, каждый с половину моего тела, они лихо, жадно поглядывая друг на друга и на своих мамаш, обгрызали шерстяной воротник какой-то кофточки.

Сначала мне показалось, что мне это мерещится. Но когда одна из молей вдруг заметила меня, подняла голову и свистнула остальным: “Смотрите, новенький костюмчик пришёл!”, я невольно попятился. В её голосе мне послышалась неприязнь и даже враждебность.

Моль не замечали во мне меня! Они видели лишь то, что было на мне надето!

Я хотел закричать им: “Не сметь приближаться! Я особа королевской крови!” Но по их хищно заблестевшим сухим блеском глазам, я понял, что они не признают во мне человека. Я был просто костюм ходячий. Они даже не способны были оценить, как им повезло, что в их мрачные катакомбы спустилась столь высокая и светлая личность!

Мигом накинулись на меня четверо из них. И шерстяной костюм мой затрещал по швам. Ещё миг - и его не стало!

Хорошо, что мне нечего было стыдиться. Одни кости белые и гладкие!

И всё равно я был унижен этими бабочками и червяками, потому, что они, ровно как и дядя, не увидели во мне человека!

Оставшись раздетым, кинулся я по трещинам наверх и дальше, на третий этаж мрачной крепости Шкафа.

Но и то, что встретило меня тут, не послужило мне утешением. Ни почёта, ни уважения, ни простой обывательской любезности!

В пещере группами стояли какие-то жуки. Похоже, это были рыжие и черные тараканы. Каждый из них был почти на голову меня выше! Они ничего не делали, ничего не говорили, но сама по себе их поза - стоять молча, замерев, содержала в себе что-то угрожающее. Рослые плоские жуки с длинными усами и крупными, выдвинутыми вперед челюстями напоминали покойников. Не сразу разглядел я, что одни из них монотонно раскачивались. Другие медленно и молча менялись местами.

Казалось, все они чего-то ждут. В их трепетных движениях иногда чудилось нетерпение. Но, взглянув на застывшего вожака, который выделялся тем, что был крупнее и держался всех угрюмее и независимее, а потому в моих глазах и мертвеннее, более мелкие жучки подобострастно примолкали и замирали похолодевшими трупами.

- Чего они все ждут? - Спросил я у одной жучихи, сидевшей в потемках на завалинке.

- Они не ждут! - она равнодушно пожала плечами.

- А что же они делают? - наивно спросил я.

- Поели и теперь общаются! А чего же им ещё делать, после того, как они поедят? Только общаться! - Проворчала жучиха, поглядывая на меня уже с подозрением.

Ей видно только что, запоздало пришло в голову, что я чужак. Долго же она соображала. И жучиха занялась тем, что принялась угрюмо и пристально меня рассматривать. Долго же она меня рассматривала!

Я не понимал, как можно было жить, общаться, не задавая вопросов, ничему не удивляясь и ничем не восхищаясь? Нет, всё-таки этот, внутришкафный мир меня ничем порадовать не мог. И я даже не радовался ому, что открыл его для себя. И это тоже - моя страна?..

В конце концов, мне стало и грустно, и скучно, да и жучиха уже подала своим сигнал: “Смотрите! Чужой! Наверное, пообщаться пришёл!” Потом она крикнула: “А впрочем, с чужими мы в одной компании не молчим!”

Я хотел и ей возразить, что я не чужой, я их принц, но по тому, как наконец угрюмые жуки двинулись в мою сторону, понял, что они, видать, только меня и ждали. Лет десять или пятнадцать, может быть. Они стояли все эти годы, молчали и переминались с ноги на ногу - ждали момента, когда можно было потратить свою накопленную силу на изгнание чужака. Чтобы он с ними, дурачок этакий, больше никогда не общался.

Страшный мир! Страшный мир! Я даже не верил своим глазам, что такое бывает!

Снять с меня было, конечно, нечего. Но мне можно было переломать мои нежные косточки. Да, по сравнению с молью и тараканами, мои друзья: Лепетайло, Бурый, и даже Понура - казались просто богоподобными интеллектуалами! И я решил снова спастись бегством.

Да, принц бежал от своих подданных! Правда, я подозревал, что моё присутствие в их жизни мало что меняло к лучшему.

И я ретировался.

Но и следующий этаж в этой пещерной этажерке внутри Шкафа изумил меня не менее! Я вдруг обнаружил на нём пропавших много лет назад пауков. Итак, их съели не эльфы! Нет! Они сидели, полулежали, стояли кругом перед разложенными игральными костями. Но при этом были сухими и мёртвыми. Кажется, они просто сдохли от скуки!

И я громко расхохотался в пустой пещере.

Здесь, в Шкафу были, конечно, живые, но совсем не было жизни!

И как ни было до этого скучно моё существование в долине, жизнь - со всеми её возвышенными заблуждениями, идеальными устремлениями, трогательным обманом, преданностью в любви и дружеским самопожертвованием, с борьбой самых разных умов - оказывается, была только там, в нашей долине, вокруг человека и человекоподобных!

Жизнь лежала в Давии тонким слоем неверного нежного тумана. Несколько человек, всего несколько человек - вот что такое жизнь, оказывается!

И из мрака пещер горы Шкафа даже дядя показался мне теперь кем-то дорогим и понятным! Да, он был злодеем! Но он был человеком, не пауком, не молью, ни тараканом. И уже потому чрезвычайно дорог мне и близок! Я говорил с ним на одном языке. И, значит, у меня всё ещё оставался шанс заставить его заплакать, как пела Живулька в своей песне.

Не помню уже, как и выбрался на ровную поверхность горы Шкаф.

Что-то явно помутилось в моей голове за время моего восхождения. Жар у меня, что ли начался?

Там, в долине, я всё томился печалью скуки. И вот вдруг узнал и увидел я так много в течение всего одного часа, и оказалось, что знания способны свети меня с ума!

Я упал. Должно быть, не всё в жизни надо познавать человеку. А только то, что ему на благо! Не знаю, сколько лежал я на верху Шкафа в таком состоянии, словно у моих костей поднялась высокая температура.

Как сквозь пелену, увидел я наконец три черные фигуры в плащах с капюшонами. Они показались мне живым воплощениям зла, и я закричал: “Прочь! Прочь! Демоны!”

- Он устал, - сказал один из тех, кто нашёл меня, должно быть. - Это сказали мне мои вещие угли.

- Нет, он сошёл с ума, как и надеялся его дядя, это донесли до меня мои разведчики, - откликнулся другой. - В пустых пещерах горы ему привиделись отвратительные призраки пауков и жуков!

- Вы совершенно правы, коллега, но вместе с тем правы не вполне! Дядя налил в шапку - ведро принца чернил и окрасил его ум и жизненные ощущения в самые мрачные тона! - Ответил третий. - Это вскоре пройдёт! Мне это подсказали мои гадальные карты!

- Кто его дядя, коллега? - Проблеял самый старый из подошедших ко мне.

- Колдун. А это принц. Правда, он голый. Поэтому его трудно узнать.

- Колдун должен колдовать.

- Вот он и колдует. Себе во благо, принцу во вред!

Я с трудом силился разглядеть, чьи фигурки скрываются под капюшонами. Но не мог этого сделать. Потому что существа держали в руках какой-то источник света, который высвечивал мой скелет, но оставлял в тени их лица. Одно мне становилось ясно: голоса этих старичков были вполне добры. Значит, едва ли то эльфы - пересмешники.

- Так помешайте его дяде мудровать над ведром! - Отдал кто-то распоряжение.

- Слушаюсь! - был ответ. И я очень скоро увидел, как один из капюшонников взнуздал коня, очень похожего на обыкновенного кровопийцу - комара.

Впрочем, со мной и впрямь творилось что-то ненормальное. Потому что сначала почудилось, что комара привели специально для того, чтобы он выпил из меня кровь.

Я испугался и, как в бреду, слабо и безвольно замахал руками.

И только когда комар со всадником взлетели, и через некоторое время я услышал откуда-то снизу дикий крик моего дяди: “О, негодяй! Отдай ведро! Куда ты его тащишь?”, я начал ощущать, что мои тошнота и головная боль отступают.

Вскоре и перед глазами прояснилось. Видимо, пришёл конец очередному дядиному чародейству, суть которого состояла в том, что, наливая в мою шапку чёрных чернил, он затемнял тем самым и мой рассудок. Так неужели на этот раз дядя хотел свести меня с ума?!

Я был ещё слишком слабым, чтобы думать о дяде так плохо.

Меня с осторожностью подняли и поставили на ноги. И только теперь я понял, что встретился с рыжими домашними муравьишками, каждый из которых был мне по пояс.

- Кто вы? - Спросил я.

- Эльфы! - Усмехнулся один из них.