«Кощуны и блядословия любят более книг…» К сожалению, иные русские …а тем паче, русско­язычные… высоколобые толкователи народной этики не вникали в потаенный мистицизм обрядовых действ, довольствуясь их внешним описанием, а посему и вольно воображали, ложно выражали народные обряды и обы­чаи: либо, почти не замечая христианских мотивов, толковали обряды по древнеславянской, давно забытой, языческой символике, либо осуждали религиоз­ные начала в крестьянской обрядности …дикость и темнота… при сем смешивая в богопротивную смесь христианскую веру и языческие суеверия, отдавая предпочтение лишь рациональным, материалистическим началам крестьянского быта.

Будучи сельским уроженцем, полвека с любовью и дивлением изучая крестьянский мир, я не захваливал крестьян, я ведал и силу, и слабость сего сословия. А слабость – веками не изжитые после Крещения Руси суеверия, корнями уходящие в языческую темь: хотя и не обожествление, но одухотворение матери-сырой земли, неба, природных стихий, мифической нечистой, неведомой силы.

К сему языческие обычаи, обряды, что творились и в святые дни, порождали пьяный разгул, плотское буйство, дикое любострастие: вспомним рождественские святки с хмельным колядованием и гаданием, вспомним пьяную и обжорную масленицу, а потом и – блудные вечера в ночь на Ивана Купалу Грешнее сего, языческие суеверия, бывало, порочно сплетались с христианским календарем …Иоанн Креститель – Иван Купала... что сурово порицалось православным духовенством. Ибо в водопоклонении, огнепоклонении, травоволховании, гадании, что творились в календарные крестьянские праздники, всё богопротивно, всё от элинского беснова­ния.

Святые отцы поучали: «…Если есть (суеверия) у язычников, это нисколько не удивительно. А когда поклоняющиеся кресту, приобщающиеся неизреченных таинств и достигшие мудрости держатся языческих обычаев, это достойно слез. Суеверия – смешное и забавное внушение сатаны, впрочем только не смеху, но и геенне подвергающее обольщающихся». (Святитель Иоанн Златоуст (44: 121, 122). «Суеверие в мирских людях сопротивляется вере в Промысл Божий. (Преподобный Иоанн Лествичник (57: 193). «Суеверие наступает, когда оскудевает и исчезает вера». (Святитель Тихон Задонский (104: 2058).

Повторю ранее молвленное: в народных обрядах пестрым и тугим клубком свивалось христианское и языческое, отчего даже знатоки крестьянского мира терялись в суждениях, смутно чуяли границы богоугодного и богопротивного.

Вспомним рождественские святки… Умудренные в мирских книгах толкуют: де, святки древнего славянского происхождения, и бытовали в Древней Руси и до крещения; а праздновались в честь идола Святовита, идолослужение которому совпадало с поворотом солнца с зимы на лето, что сулило победу Святовита над нечистой силой, – света над тьмой, лета над зимой.

Живет суждение, что свиатки – души предков, а посему, как и повелось издревле, помина­ли в этот день на Руси усопших предков кутьей, блинами, оладья­ми. Кутья, как уже поминалось раньше, — старинное ритуальное, принятое и Православной Церковью, русское блюдо: вареные зерна пшеницы, сухая черемуха, хлебное сусло, заготовленное для рождественского пива. Блин (в древ­ности) — знак солнца, а заодно — и благополучия, богатства и сытости. Оладья — возможно, пошло от словосочетания «О, Лада!», что символически связывалось с именем покровительницы весны Ладой; Лада же на Руси некрещеной, как Лель и Макошь, покровительствовала ча­дородию жен и плодородию земли.

Крестьяне после Крещения Руси запамятовали о Святовите и свиатках, и осознали, что святки, – святые дни от Рождества Христова и до Крещения Христова; но в святочных обрядах все же слышались отголоски славянской древности, зрелось смешение христианского и языческого, ибо зачинались святки с христославления, а завершались колядованием. И кого же славили миряне: Коляду или Христа?

По мнению Николая Ка­рамзина, идол Коляда у древних славян, яко древнегреческий Вакх, – покровитель пиршеств, кои по языческой вольности обращались в буйные вакханалии. Дерзаю предположить, что понятие слова Коляда могло быть связано со значением слова ляд – черт; в народе говорят: на кой ляд нужно!.. Подобным образом толкуется у этнографа Александра Афанасьева бранное слово (б)лядь – баба ляда, то есть чертова баба. А посему колядование, че­ствование Коляды, связано с лядом, – бесом окаянным, и, разумеется, в святые дни для православных грешно после христославления еще и колядовать.

Славление Коляды – идолослужение, смертный грех языческого беснования, что осудил Стоглавый Собор (1551): «Мужи, и жены, и дети в домех и по улицам обходя, и по водам глумы творят всякими игры и всякими скомрашствы, и песньми сатанинскими, и плясанми, и гусльми, и иными многими виды, и скаредными образовании, еще же и пьянством. Подобна же сему творят во днех и в навечерии Рождества Христова, и в навечерии Василия Великого, и в навечерии Богоявления» (глава 92. Ответ о игрищах еллинскаго бесования).

Иные суеверные обряды, что шалые детские игры, – и смех, и грех… Скажем, во время святочного христославления, если сельский батюшка заходил в избу, то суеверные домочадцы старались усадить его на лавку, предварительно застеленную холстом или рядном. Сие творилось простодушными крестьянами для того, чтобы плодились куры-наседки и пчелиные рои, которые и покрывают тем куском холста или рядна, на котором сидел священник. Так же на Рождество Христово суеверные крестьяне опутывали ноги столу, чтобы скот не бегал, не терялся. А то случалось и такое: перед тем как батюшке-христославу выходить из избы хозяйка дома незаметно берет его за рясу и молит Бога о сокровенном, и, говорят, сбывается… по вере.

Буйно веселилась молодежь в селах и деревнях, да и в городах, предместьях и посадах, кои в ранешнюю пору мало чем отличались от сел, а православные мужики и бабы, а уж тем паче старики да старухи, сурово осуждали святочные игрища, и особливо, гадания.

А на преподобного Герасима Иорданского (V век; память 17 марта), в простолюдье прозванного Грачевником, мужики и бабы выживали из дома кикимору: «Ах ты гой eси, кикимора домовая, выходи из горюнина дома скорее!» В день памяти равноапостольских царей Константина и Елены (IV век; память 3 мая), которые у крестьян величались Константин и Олёна, Леносей Длинные льны, свершался смешной обряд: бабы совали в мешок с семенами льна печеные яйца, и мужик при посадке старался их подбросить повыше, чтобы вырос высокий лен; либо при посеве льна баба раздевалась донага, чтобы лен, сокрушенно глядя на ее наготу-босоту, подумал, что она бедная, и щедро уродился.

А в Крещенский сочельник, «когда садятся за стол, то старший садится на пороге в разодранном полушубке и шапке и квохчет, чтобы квочки садились хорошо и цыплята были хохлатые и чубатые». («Круглый год»).

Изрядно потешных суеверий было связано с мельниками, про коих шатались слухи: мол, грешат волхованием, и матерый мельник мог с ветряка запрягчи ветер, – овладеть ветром и пустить его на крылья мельницы. Чтобы возбудить утихший ветер, мельник забирался на верх мельницы и бросал горстями муку на воздух — на увей ветер.

Корневая причина великих трагедий на Руси – неизжитое в русской душе языческое понимание воли, как вседозволенности, что обретала зримо зловещие черты во время праздничных гуляний… Умиляясь, восхищаясь природной красой, дивным слиянием в праздничных обрядах слова, пения, музыки и танца, христиане угнетались духом, когда зрели и бесовщину в старинных праздниках, – безумное веселье до потери стыда, когда любители игрищ и забав еще и похвалялись: мол, так на Масленнице веселись, так бесились!..

Масленая неделя для православных христиан – седмица, когда крещенная душа готовится к очистительному состраданию Иисусу Христу, когда плоть, после мясоеда отказавшись от употребления мяса, вкушая лишь молочное и растительное, готовится к Великому посту, но, к сожалению, у русском простолюдья Масленица – пир на весь мир и безумное веселье. На Масленицу и эдакое творилось: Выпил пива да тестя в рыло, а приевши пироги, тещу в кулаки.

Народовед Михаил Забылин приводит слова иностранного писателя, который, будучи очевидцем, так описывает Масленицу XVII века: «Масленица потому так названа, что русским в течение этой не­дели позволяется вкушать коровье масло, ибо они во время поста вме­сто коровьего употребляют конопляное в кушанье. Масленица начина­ется за восемь дней до Великого поста. В то самое время, когда бы всякий с сердечным раскаянием должен был приготовляться к созерца­нию страданий Христовых, в то время сии заблудшие люди предают душу дьяволу. Во всю Масленицу день и ночь продолжаются обжорство, пьянство, разврат, игра и убийство (вероятно, кулачные бои), так что ужасно слышать о том всякому христианину. В то время пекут пирожки, ка­лачи и тому подобное в масле и на яйцах. Зазывают к себе гостей и упиваются медом, вином и водкою до упаду и бесчувственности. Все время ничего больше не слышно, как того-то убили, того-то бросили в воду. В бытность мою у русских на этой неделе убитых нашлось более ста человек. Нынешний патриарх (описание Масленицы принадлежало к 1698 году) давно уж хотел уничтожить этот бесовс­кий праздник, но не успел". (М.Забылин)

Очевидно, некий иностранный писатель, заурядный, хладнокровный католик, чуждый русскому творческому духу, вычернил старинное гуляние, словно ворота дегтем …в масляной неделе изрядно и красивых природных обрядов… но все же нет дыма без огня, – и в песенной, разгульной Масленице, как и в иных народных праздниках, выразилась русская душа, гораздая на божественные взлеты и оглушительные падения. А «масленица — любимый праздник у крестьян, когда вся православная Русь, от мала до велика, веселится до упаду и когда широкая русская натура любит развернуться вовсю». (С. Максимов)

С языческим буйством, плещущим через край, словно яро забродив­шая хмельная брага, с той же губительной лихостью и свирепой похотью поселяне справляли Иванов день, а вернее Иванову ночь, в плотском помрачении забывая, что в сей день крещенные не истукану Купале честь воздают, но славят Рождество Пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Помянем исповедально, как на духу: увы, до нынешних лет в русском простолюдье выжили поминаемые выше обряды водопоклонения, травоволхования, огнепоклонения на Иванов день, что шло от эллинского беснования и было противно православному человеку.

О малорусских обрядах на Ивана Купалу осудительно писал в «Синопсисе» Иннокентий (Гизель), архимандрит Киево-Печерской лавры, ректор Киево-Братской коллегии: «Пятый идол Купало, его же бога плодов земных быти мняху, и ему прелестию бесовскою омрачении благодарения и жертвы в начале жнив приношаху. Того же Купало бога, истинны беса, и доселе по некиим странам российским еще память держится; наипаче же в навечерии Рождества св. Иоанна Крестителя, собравшеся ввечеру юноши мужеска, девическа и женска пола соплетают себе венцы от зелия некоего и возлагают на главу и опоясуются ими. Еще на том бесовском игралище кладут и огнь, и окрест его емшеся за руце нечестиво ходят и скачут и песни поют, скверного Купала часто повторяюще и чрез огнь прескачуще, самих себя тому же бесу Купале в жертву приносят». (Киев, 1674):

О беснованиях крестьян в Иванов день с праведным гневом, болью сердечной и жалостью к падшим писал в ХIV веке игумен Памфил в послании псковскому наместнику:

«Егда приходит великий праздник день Рождества Предтечева, исходят огньницы, мужие и жены чаровицы по лугам, и по болотам, и в пустыни, и в дубровы, ищущи смертные отравы и приветрочрева, от травного зелия на пагубу человеком и скотом; тут же и диви и корения копают на потворение мужем своим. Сия вся творят действом диаволим в день Предтечев с приговоры сатанинскими. Егда бо придет самый праздник Рождество Предтечево, тогда во святую ту нощь мало не весь град возмятется, и в селах возбесятся в бубны, и в сопели, и гудением струнным и всякими неподобными играми сатанинскими, плесканием и плясанием, женам же и девкам и главами киванием и устнами их неприязнен кличь, вся скверные бесовские песни, и хребтом их вихляния и ногами их скакание и топтание; что же бысть во градех и в селех».

Языческие мотивы равно вплелись в обычаи, обряды Рождественской Святой седмицы и Пасхальной Светлой седмицы… Во вторник после Пасхи Христовой свершался обряд купалище: прямо в избе и даже в постели обливают водой тех, кто проспал заутреню. Обряд омовения – купалище – выжило из древнерусских языческих времен, как заклинание царицы-воды на плодородие матери-сырой-земли, на чадородие жен, на омоложение старых.

Духовные и светские власти пытались запретить обря­ды, калечащие православного человека не токмо духовно, но даже и телесно. Сурово воспрещался обряд обливания водой на Ива­нов день и на Святой седьмице. Иван Сахаров по сему поводу пишет: «Во вторник Святой недели утром народ исправляет купалище. Молодые и старики обливают водой всех тех, которые просыпают заутреню. В указе правительственного Синода 1721 г., апреля 17, находим строгое запрещение сего обычая: «В Российском государстве как в городах, так и весях происходит от невежд некоторое непотребство, а именно, во всю Светлую седмицу Пасхи, ежели кто не бывает у утрени, такового, аки бы штрафуя, обливают водою и в реках и прудах купают; и хотя простой народ делает себе будто за забаву праздничную, однако от той суетной забавы делается не токмо здравию, но и животу человеческому тщета; ибо оным от невежд купанием в глубинах иногда людей потопляют, или разбивают, а сонных и хмельных внезапно облиянием ума лишают».

Смешение в народных обрядах христианского и язычес­кого творилось и на Радуницу, когда, хмельно помина­я усопших предков, от слез и воплей вдруг переходили к демонскому беснованию: к ярому веселью с песнями и плясками. Не­даром в Стоглаве – свод церковно-православных уложений – осудительно нарекалось о родительских днях: "В троицкую субботу по селам и погостам сходятся мужи и жены на жальниках и плачутся на гробах с великим кричанием, и егда учнут скоморохи в гудцы и трегудцы играти, они же от плача преставши, начнут скакати и плясати и в ладони бити и песни сотонинские пета, а на тех же жальниках обманщики и мошеники".

Скакания, плясания, дланями плясканья на гробах – во утеху бесу, но богопротивны и вопли о покойнике, ибо крещенный, крепкий в вере, ведал, что покойник, если каялся во грехах, а тем паче, жил благочестиво, обрел вечное блаженство. Усопший христианин ждет не стенаний, а молитв о его душе грешной, дабы обегчить его адские страдания, а может, и вымолить душу из преисподней.

Откровенным братанием, сговором с не­чистой силой были языческие обряды и на седьмой неделе по Пас­хе, называемой семицкая, русальская, и зачиналось беснова­ние от Семика или Ярилина дня и завершалось на Рождество Иоанна Предтечи (Иванов день, Иван Купала). И обряды сии тво­рились даже в согласии и совместно с ведьмами. Академик Бо­рис Рыбаков говорил: «Русалии в древней Руси были кульминационной точкой народных языческих праздненств. (...) По повериям, на древних ритуальных го­родищах вроде Лысой горы под Киевом русалии справляли слетавшиеся сюда ведьмы» А начиналась русальская неделя с чествования идола Ярилы, о чем поминает Иван Сахаров: «Известные наши старинари, М. Н. Макаров и И. М. Снегирев, об ярилинских игрищах выводили свои заключения. Г. Макаров говорит: «Ярило, кажется, был древний праздник наших вакханалий, буйств, пьянства, великого разврата… (Выделено мной. – А.Б.) Суздальский летописец в числе своих идолов его же называет Яруном» (Предания, к. I, стр. 45).(…) В 1771 году преосвященный Тихон I уничтожил это игрище. Слово, произнесенное им для уничтожения сего обряда, увековечило память святителя».

В книге "Золотая цепь" (XV век) сурово осуждались русалии – языческие обряды на Семик: «Се же суть злая и скверная дела: плясанье, сопели, гусли, пискове, игранья неподобные, русалия. (...) Егда играют русалия, ли скоморо-си... или како сборище идольских игр - ты же в (от) час пребуди дома. (...) Сопели и гусли, песни неприязньнски, плясания, плескания – соби­рают около себя студные бесы. Проклят всяк, иже кто оставит Цер­ковь Божию и последует русалиям.(...) Мнози невглас на игры паче текут, неж в церкви; кощуны и блядословия любят более книг».

Против бесовских кобей …так говаривали в старину… то бишь, против обожествления природы, чернокнижного травоволхования, огневолхования, водоволхования, суеверных обычаев, обрядов, против плотского, языческого буйства в праздники, восставали благочестивые христиане, карались беснования церковной и царской властью. Свидетельством сему челобитые и поучения святых отцов, помянутые выше, а так же и средневековые нравоучительные повести.

В рукописном Паисиевом сборнике XV века звучит откровенная скорбь по поводу того, что простолюдье русское, хотя и крещенное, облаченное во Христа, вяло заботясь о спасении души для вечной жизни, столь охотно предается пагубным, бесовским потехам и утехам: «Слабо живут, не слушая божественных словес; но если плясцы или гудци или какой иной игрец позовет на игрище или на какое сборище идольское, то все туда идут с радостью – а во веки мучимы будут – и весь тот день проводят на позорищах. А идти в церковь и чешемся, протягаемся, дремлем и говорим: то дождь, то студено или иное что, и все то кажется нам препятствием. А на позорищах нет ни покрова, ни затишья, и ветер шумит и въялица, но все сносим, радуясь, и позоры делаем на пагубу душам. А в церкви и покров и заветрие дивное, а не хотят идти на поучение, ленятся».

Трезвенные крестьяне испокон веку, высмеивая пьянство и зюзю подзаборного, говаривали:

Нонесь гуляшки да лонясь гуляшки — пойдешь без рубашки.

Тишь, поди рыбу ловить! Да брюхо белить. Тишь, пойдём водку пить. Бабёнка, подай шубенку.

Хоть церковь и близко, да ходить склизко; а кабак далеко, но идти легко.

Благоверный князь Владимир возгласил: «На Руси есть веселие быти, не может без него быти», но святой апостол Павел в «Послании к ефесянам» поучал христиан: «И не упивайтесь вином, от которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом», (Еф.5:18)

Церковные, как и народные, порицания праведны, и благодаря многовековому сражению Православия с темными суевериями, языческие беснования стали уходить из народных праздников; а если и случались, то сопровождались слезным покаяньем, ибо разум и душа русского крестьянина обрели Христа Спасителя.

* * *

Народно-обрядовое уничижение язычества… Плечом к плечу с православным духовенством, царской властью и миряне сражались с бесовскими кобями – языческими отзвуками в народных обрядах, что выразилось в сознательных или безсознательных насмешках над язычеством. Скажем, в средневековой Руси чествование Костромы было обрядово созвучно с гуляниями в честь солнечного Ярилы – божества ярой вегетативной силы, недаром в некоторых этнографических источниках праздник или обряд величались: Ярило Кострома – вроде, имя и фамилия древнерусского идола. И если в языческой древности то были обряды в честь человека, солнца и неба, в честь природы, растительной и животной, что летом наливались плодоносящей силой, то спустя века после Святого Крещения обряд сей обратился в ернические похороны Костромы (Ярилы Костромы).

Былой обряд языческого идолопоклонничества в сатирическом, фарсовом виде выглядел так: девицу Кострому, клали на доску или лавку; другие девицы смехом оплакивали ее – выли, голосили, причитали; но вдруг похоронная причеть всплескивалась лихим хороводом с песнями и плясками. Хотя чаще, парни и девки выносили уродливую соломенную куклу Кострому, обряженную в рваное платье, либо соломенное чучело, перетянутое веревками, и с ерническими воплям, с кривлянием, вихлянием волокли на берег реки. Здесь красны девицы и добры молодцы делились на две ватаги: одна, окружив Ярилу Кострому, неистово и потешно кланялось чучелу, «другая сторона нападала внезапно на первую для похищения Костромы. Обе стороны вступали в борьбу. Как скоро захватывали чучело, то тотчас срывали с него платье, перевязи, солому топтали ногами и бросали в воду со смехом. Первая сто­рона с отчаяния производила заунывный вой, другие закрывались руками, как бы оплакивая погибель Костромы. (...) Описатель сего обряда (Северн. Пчела, 1842, № 267) полагает, что сей обряд сохранился от древности, со времен Владимира, когда русская земля была крещена, что муромцы погребением Костромы вы­ражали Перуна, утопленного в Днепре, в насмешку киевским язычни­кам, и что похоронная песня Костромы оканчивалась припевом: «Выдыбай, Боже"[1]...». (И. Сахаров)

Подобное вытворяли крестьяне и с древнерусским идолом Купалой на Рождество Иоанна Предтечи: «Накануне Иванова дня делают из соломы идола Купала (...). Тогда же срубают дерево (...). Дерево это называется Мареной; под ним ста­вят наряженную куклу (Куполу) (...) На другой день куклу и Марену приносят к реке, срывают с них украшения и бросают ту и другую в воду…» (А. Афанасьев)

Уничижали крестьяне языческих идолов, когда в святочных обрядах потешались над Колядой, когда сжигали чучело Масленицы в масленую седмицу. Впрочем, увы, не повсеместно в помянутых выше обрядах откровенно звучал смысл избавления от языческих суеверий в народном сознании; иногда сии обряды связывались у крестьян-земледельцев, ско­товодов с переменами в солнечном календаре, от которых зависели и полеводство и животноводство.

* * *

Заигрывания с нечистой силой… Русское простолюдье, аки чадо малое, любило поиграть, а посему языческие обряды обра­тились в затейливые, по-детски веселые, природные игры; но если в прошлом веке уже напрочь забылись мистические смыслы обрядов, связанных с Колядой, Ярилой, Костромой, то выжили бесчисленные, языческие суеверия, когда грешники откровенно заигрывали с нечистой силой.

Вероятно, легенды о домовых, леших, водяных и прочей нежити народились в дремучем язычестве, но после святого крещения русичи вообразили их бесами, кои могут в разной среде принимать разнообразные виды. Крестьяне о сем так рассуждали: «Когда Господь Бог при сотворении мира сбросил на землю всю непокорную и злую небесную силу, которая, возгордясь, и подняла мятеж против своего Создателя, на людские жилья тоже попадали нечистые духи» (С. Максимов). Духи, упавшие в избы и подворья, были прозваны крестьянами: доможилы, банники, гуменники, дворовые, хозяйнушки; а нечисть, что пала в леса, стала прозываться лешими, лешаками; в реках и озерах завелись водяные, в полях – полевые, в болотах – кикиморы.

Иное народное представление о происхождении мифической нежити привел Михаил Забылин в книге «Сказания русского народа»: “Происхождение домовых (записано в Воронежской губернии). Бог при столпотворении Вавилонском наказал народ, дерзнувший проник­нуть в тайну Его величия, смешением языков; а главным из них, ли­шив образа и подобия своего, определил на вечные времена сторожить воды, леса и горы и пр. Кто в момент наказания находился в доме, сделался домовым, в горах – горным духом, в лесу – лесовиком. Поверие прибавляет, что несмотря на силу греха, раскаяние может обратить их в первобытное состояние, поэтому народ видит в этих бестелес­ных существах падших людей и придает им человеческие формы и свой­ства».

Крестьяне обычно открещивались от нечистой силы крестом и молитвой, а иные суеверы ублажали нежить. Скажем, в день памяти преподобного Никиты Исповедника (824; память 16 апреля), худобожии рыбаки задабривали водяного, который якобы просыпался от зимней спячки и начинал шалить – колоть лед, волновать воду, гонять рыбёху. Рыбаки ради ублажения угощали водяного: лили в воду масло, потчевали табачком и даже жертвовали негодную ста­рую лошадь, которую перед тем откармливали жмыхом конопля­ным, а то и хлебом.

Но большего заигрывания с нежитью, чем игры с домо­вым, и вообразить трудно; иные суеверы любили домовых, словно кошек и собак, и звали их ласково: домовушечко, доможил, доброхот, хозяин, хозяйнушко, дедушко, кормилец, жировик, лизун, карнаухий. В иных крестьянских семьях сего доможила даже кормили наравне с прочими домочадцами.

Если домовуха шибко расшутился, суеверные крестьяне с любовным приветом потчуют его пирогами или творят кудесы. «Поселяне наши для смирения домового после ужина оставляют на загнетке горшок каши, обкладывая его вокруг горячими угольями. Будто ровно в полночь домовой выходит из-под печки и ужинает. С той поры он целый год бывает смирен и услужлив» (И. Сахаров). А для сотворения кудес, чтобы унять доможила, иные суеверы, соблазненные нечестивцами, приглашали колдуна..

«Колдуны и знахари, обольщающие поселян, уверили простодуш­ных, что домового можно унять кудесами; а чтобы его всегда дер­жать в смирении, то нужно ставить на ночь гостинцы. Поселяне, для смирения домового, после ужина оставляют на загнетке горшок каши, обкладывая его вокруг горячими угольями». (И. Саха­ров)

В крестьянских повериях о нежити усадебной крылось изрядно грешного, но и смешного: скажем, суеверы думали, что дворовый хозяйнушко ежедневно пересчитывает домашний скот и птицу, и если замечает убыль, то шибко сердится, бушует, отчего волнуется в стойлах дворовая животина и куры с кудахтаньем мечутся по насестам. А посему, ког­да резали куриц на суп с лапшей, то головы оставляли в курят­нике, привязав их к насесту. Дворовый пересчитает кур по головам и не заметит убыли. Так же обводили дворового вокруг пальца, когда крепили на частоколах и тынах скотские черепа; впрочем, конскими черепами суеверы еще и отпугивали внешнюю нежить.

Выше говорилось об уничижении в крестьянском месяцеслове неких святых, и в сей главе вспомним, что подвергся уничижению и преподобный Ефрем Сирин (ок. 373-379; память10 февраля), – знаменитый богослов и великий учитель покаяния, которого крестьяне прозвали запечник, прибаутник, сверчковый заступник, и в день его святой памяти ублажали домовых бесов. Так же подвергся крестьянскому уничижению и святой мученик Агафоник (ок. 305-311; память 4 сентября), коего крестьяне обозвали Агафон-огуменник, и по их грешному воображению в сей день леший выходит из тайги на поля и гумны по­тешиться соломкой: раскидывает снопы, перебрасывает их с гумна на гумно или развязывает снопы. Мужики ночью стерегут снопы от потехи лешего. Иван Сахаров описывает, с какой детской простотой, что иногда хуже воровства, вершили мужики потешный обряд: "Поселяне, собираясь в ночную, надевают тулуп навыворот, голо­ву обвязывают полотенцем, для обороны берут кочергу. Приходя на гумно, они кочергой обводят круг и садятся в него. (...) Леший тогда не смеет подойти к полю и гумну".

Случалось, в дни, когда бушует, лютует нечистая сила крестьяне обращались к сельским попам, и те по доброте являлись на подмогу. В мифологических сказах, подготов­ленных фольклористом Валерием Зиновьевым, приводится слу­чай, когда от лешего оборонял усадьбу сельский батюшка. "…Старуха к попу. Тот давай молебен служить, икону подымать. Потом сделал святу воду и избу ту окропил».

Вот так же, бывало, поселяне звали священника в Иванов день; и приходилось батюшка в день святого Иоанна Предтечи читать молитвы у каждого столба в крестьянском подворье, где, решили хозяева, шалят дворовые, домовые, банники, гуменники, – по­рождение языческих суеверий.

Крестьяне верили, что нежить ярится перед великими православными торжествами, а посему от волхвиток, колдунов, ведьм спасались крестами-оберегами, кои малевали смолой, углем или мелом на окнах и дверях изб, амбаров, бань, скотских стаек. При сем творили православные молитвы, шептали Боговы слова, отчего и трудно было усмотреть в сих обычаях грань между истинной Христовой верой и древними суевериями.

По крестьянским поверьям в ночь на Великий четверг шалит нечистая сила, от которой спасались опять же крестами, какие чертили свечой, негасимо доставленной из церкви, при сем читали молитвы. Но хозяевам казалось, что молитвы и крестов мало для одоления нежити, а посему вершили и потешные обряды…

«…Девушка до солнца садилась на помело, распускала волосы и в одной рубахе, без пояса, объезжала дом с постройками. Подъехав к окну, обращалась к матери: «Тетка Анна, скотина дома?» — «Дома!» Благословляла. И так три раза. Это чтобы скотина была здорова и от дому не отказывалась». (Записано в Костромской обл.).

«В глухой новгородчине это гадание обставляется несколько иначе: бабы открывают печную трубу и, набравши в подол овса, взбираются на крышу и кричат в трубу: «Коровы-то дома?» Кто-нибудь из семейных подает им из избы успокоительный ответ, и бабы уговаривают: «Так-то вот, коровушки, в лесу не спите, домой ходите». Затем, уйдя во двор, скармливают овёс скотине» (С. Максимов).

«…Если в избе развелось много тараканов, то баба берет помело и клюку между ног и в одной рубахе объезжает три раза свой дом, приговаривая: «Гребу и мету лишних тараканов и посылаю их за богатством» (Записано в Вологодской губ. во второй половине XIX века).

«…На кочергу садится хозяин и объезжает трижды вокруг избы и поля. При этом он говорит: «Крот, крот, не ходи в мой огород, в день чистого четверга тебе в ... кочерга!» (Записано в Калининской обл.).

— «…Ходят в лес кричать, для того чтобы не было хищных зверей. Кричат: «Волки, медведи — из слуха вон! Зайцы, лисы — к нам в огород!» При этом стучат в сковороды, звонят в коровьи колокольчики и тому подобное» (Записано в Вологодской губ. во второй половине XIX века).

Суеверные крестьяне даже сор не метут на двор или на улицу, а мечут в печь, когда затопят ее, потому что по сору, как по следу, знахарь (колдун) может наслать порчу.

* * *

Ворожба и колдовство – продажа души диаволу… Толкуя о крестьянских обрядах и обычаях, грех забывать о великом богохульстве, когда в святочные, крещенские, ивановские, покровские церковные обряды, яко зловещий отзвук языче­ства, вплетались гадания. Бесам жряху… Для православных — на всё воля Божия, и нельзя гадать о своей судьбе, а уж тем паче, у самого беса вызнавать, — ведь, случалось, что гадали, снимая нательный крестик, чтобы не спугнуть анчутку беспятого.

Известный сибирский фольклорист Валерий Зиновьев вкупе со студентами собрал по Прибайкалью столь быличек и бывальщин, связанных с гаданием, что собрался толстый том, изданный по-советским временам сказочным тиражом. И в сем сборнике изрядно сказов о ворожбе и гадании…

Бродит молва, что слово и понятие гада­ние восходит к древнееврейской идолице счастья Гаде; но прочие наро­доведы полагали, что слово гадать родилось от санскритского Гад – исследо­ватель или от слова Гадам – испытывать. Не случайно и ползучую тварь змею, мудрую и коварную, смертельно опасную, прозвали гадом.

Гадали на вещах; гадали при помощи оклички прохожих и подслушивания; гадали на курицах, лошадях; гадали у ворот и при по­мощи брошенного башмака; гадали на перекрестках дорог, в ови­нах; при помощи лучин, зеркала, ключа, священной книги, коро­вьей шерсти и тому подобное. При гадании, именуемом «окличка прохожих и проезжих», в иных деревнях окликали с блином на голове, в чем, опять же, видимо, бессознательно выразилась древняя символика, поскольку блин — символ солнца, благополучия. (Подробно у М. Забылина в книге «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия» ).

Деревенская молодежь, лишь четыре зимних месяца знающая продых от крестьянских земляных трудов, веселилась на посиделках, вечерках, на игрищах, где шло сватовство, игрались свадьбы. Девки, верующие во Христа, но по немочи впадающие в языческие суеверия, увы, грешили, тешили беса: ворожили, гадали на жениха в бане, на росстани дорог, в овинах, в чистом поле, у ночных прорубей, а так же говаривали в печную труду присухи: Суженый-ряженый, приди ко мне наряженный, ночь ночевать, волосы причесать, по мостику гулять.

При гадании на жениха «курицу или петуха пускают в середине круга, составленного из колец и перстней, принадлежащих разным девушкам. Чье кольцо, перстень или серьгу клюнет птица, та выйдет замуж в течение года. Но выйти замуж вообще не трудно, каково быть замужем? — задается вопросом каждая девица. В этом случае девушка-гадательница применяет (...) воду, уголь, хлеб и кольца. Затем пускает курицу. Если курица или петух станет пить воду, то муж будет пьяница. Если будет есть хлеб, то муж будет достаточный, когда же примется за уголь, то муж будет бедняк, или, как говорится, прогорит; золотое кольцо — богач, серебряное — достаточный, медное — скудный по труду, иногда волокита. В Сибири (...) впускают на середину комнаты курицу с петухом, пускают по полу и замечают: если петух гордо расхаживает и щиплет курицу, то муж будет сердитый; но если курица будет храбриться, то это знак того, что жена будет одерживать верх над мужем». (М. Забылин).

Молили и гадали о женихах и невестах на святого Андрея Первозванного и мученицу Екатерину; готовились к большим святочным гаданиям. Особо, как выше речено, грешили ворожбой девицы, потом слезно раскаиваясь на церковных исповедях, истово замаливая грех..

На святого Андрея Первозванного – веселый сельский праздник; девки и парни, помолившись святому Андрею, надеются во сне увидеть жениха или невесту; ложась спать, парень кладет в головах что-то из наряда своей зазнобушки …поясок ли, пуговку… с приговоркой: «Андреюшко, батюшко! Покажи невесту!» Так же просят и девицы жениха…

Часто случалось, что девичьи гадания деревенские парни поднимали на смех и всячески подшучивали над гадальщицами. «Один раз стали наши девки гадать, пошли в овчарух, обвязали овечек поясами, да и ушли в хату. А ребята поразвязали овец, наловили собак, обвязали их поясами, да и пустили в овчарух. Пришли наутро девки — глядь, а вместо овец собаки... И что же вы думаете — закончила рассказчица свое повествование — повышли те девки замуж, и у всех до единой собачья жизнь была» (С. Максимов).

В исторической повести «Не родит сокола сова (Москва, Вече, 2011, 2018) я описал деревенские гадания…

• ворожбой в деревне беда: гадала накануне Рождества Христова Малаша, нынешняя молодуха Краснобаевых, кинула сапог через ворота …не подвернулся под руку легонький чирок… и тем сапогом прямо в будущего тестя Калистрата Краснобаева и угодила. Долго потом отец Малашин винился перед Калистратом, а через год …неисповедимы пути… породнились. А то был случай: пошли девки овцам в темноте ленточки вязать …на Крещение Господне ворожили… а парни, напялив вывернутые шубы, среди овец затаились. Шалый паренек и притиснул девку, когда сунулась ленточку вязать, та с перепуга заревела лихоматом, потом едва отвадились, к старцу в монастырь возили, чтобы изгнал из души испуг. Вот и нынче… Сняли девки кресты, развязали пояса и, не благословясь, помянув немытика, потянулись впотьмах к бане, где, приотворив дверь и поочередно сунув в проем голый срам, испуганно шептали: «Суженый-ряженый, погладь меня…» Ждали: ежели мохнатой лапой баннушко огладит – фартовый выпадет жених, зажиточный; голой ладонью – голь перекатная; совсем не тронет – до Покрова в девках страдать. Фисиных подружек луканька банный огладил ласково, мохнато, а фискин срам так тиснул голой клешней, что та аж взвизгнула от боли… после чего в банной темени парни заржали, что жеребцы нелегчанные. Порадовали девки беса, сомустившего худобожиих на богопротивное… судьба лишь в руце Божией… а заодно и потешили охальников…».

Русская церковная и царская власть испокон православного сурово и праведно порицала гадания, ибо в гаданиях вершилось дело богопротивное – бесовские коби, поскольку ве­ликий грех загадывать о своей судьбе – на все воля Божия! – тем паче, вверяя свое будущее прорицателям от врага рода человечьего, то бишь демона; гадания не случайно творились без креста, без пояса и не благославясь, помянув немытика (такое гадание у гадальщиков и считалось самым верным). И не следует путать гадания с пророче­ствами христианских святых и всех, кого коснулась благодать Божия.

Безбожно согрешая, гадали и на великие православные праздники, кощунствуя, гадали о женихах, невестах и в дни памяти христианских святых, что приняли мученические венцы от языческих гадальщиков: скажем, в дни памяти святого Андрея Первозванного, мученицы Екатерины, мученика Агафоника и прочих, убиенных кровавыми идолослужителями.

Православная молодежь, конечно, сознавала греховность колядования, га­дания, но не могла удержаться от искушения, ставя земное благо — замужество, женитьбу, — выше Небесного. Но уж на Крещение Господне (на Водокрещи) с раскаянием, со слезной Христовой молитвой смывали грехи святой водой . Толпами входили в дымящейся крест, вырубленный в отмелях ледяной реки, и, смертно страшась Божьего наказания за святочные грехи, в слезах и молитвах покаявшись, окунались с головой. И верили, что выдержат крещенский зарок на всю оставшуюся жизнь...

* * *

Прямой сговор с диаволом – чернокни­жье, куда входят кудесничество, чародейство, знахарство, ворожба; и согласие с диаволом выражается в том, что смерд, посвятивший себя чернокнижью, давал перед тем устное, а то и письменное, своей кровью, согласие об отречении от Бога и продаже диаволу своей души. А худобожии крестьяне, что при горестях бежали не в храм Божии, а к чернокнижнику, брали на душу смертный грех, поскольку негласно отрекались от Бога и вверяли душу князю тьмы и смерти. Тяжкий грех – вера в слепую судьбу, ибо на всё воля Божия: «В руку Твоею, Господи, жребии мои» (Пс.30:16)

Иван Сахаров, ши­роко и основательно изучивший русское чернокнижье, писал: «Словесные предания русского народа говорят, что люди, посвя­тившие себя тайным сказаниям чернокнижников, отрекались от Бога, родных и добра. (...) В старину олицетворителей тайных сказаний ог­лашали разными названиями. Одних величали: кудесниками, чародея­ми, ведунами, колдунами; других называли: волхвами, ворожеями, знахарями, доками. Но все эти люди известны были под общим именем чернокнижников”.

Если, как уже поминалось, из обыденных и праздничных обрядов русского простолюдья ушло мистическое поклонение древним идолам – Роду, Макоши, Дажьбогу, Перуну, Ладе, Леле... – то суеверия, связанные с чернокнижьем, выжили и до нынешних времен. Фольклористы и этнографы записали тома мифологических сказов от крестьян, кои, тяжко согрешая, якшались с чернокнижьем – кудесничанием, чародейством, знахарством, ворож­бой.

В сохранившемся народном предании времён русского царя Ивана Грозного читаем: «Когда царём в Москве был Иоанн Васильевич Грозный, то на русской земле расплодилось всякой нечисти и безбожия многое множество. Долго горевал благочестивый Царь о погибели народа христианского и задумал, наконец, извести нечистых людей на этом свете, чтобы меньше было зла, уничтожить колдунов и ведьм. Разослал он гонцов по царству с грамотами, чтобы не таили православные и выслали спешно к Москве, где есть ведьмы и переметчицы, по этому царскому наказу навезли со всех сторон старых баб и рассадили их по крепостям со строгим караулом, чтобы не ушли. Тогда Царь отдал приказ, чтобы всех привели на площадь. Собрались они в большом числе, стали в кучку, друг на дружку переглядываются и улыбаются. Вышел сам Царь на площадь и велел обложить всех ведьм соломой. Когда навезли соломы и обложили кругом, он приказал запалить со всех сторон, чтобы уничтожить всякое колдовство на Руси на своих глазах. Охватило пламя ведьм, и они подняли визг, крик и мяуканье. Поднялся густой чёрный столб дыма, и полетели из него сороки одна за другою – видимо-невидимо… Значит все ведьмы-переметчицы обернулись в сорок и улетели и обманули Царя в глаза. Разгневался тогда Грозный Царь и послал им вслед проклятие: «Чтоб вам, - говорит, - отныне и довеку оставаться сороками». Так все они теперь и летают сороками, питаются мясом и сырыми яйцами. До сих пор они боятся царского проклятия пуще острого ножа. Поэтому ни одна сорока не долетает до Москвы ближе 60 вёрст в округе».

Эх, ныне воцарился бы на Руси правоверный царь Иван Грозный да покарал бы исчадье ада – колдунов, чародеев, прохиндеев-знахарей, ворожей, экстрасенсов, чревовещателей, ложных прорицателей, заполнивших Русь, вещающих обывателям с «голубого экрана», с клубных подмостков, театральных сцен. О сих уловителях и губителях душ рече святитель Иоанн Златоуст: «Как торговцы невольниками, предлагая малым детям пирожки, сладкие фрукты и тому подобное, часто уловляют их такими приманками и лишают свободы и даже самой жизни, так точно и чародеи, обещая вылечить болезнь, лишают человека спасения души». (Святитель Иоанн Златоуст (46: 576).

Старинные русские гадания украшались цветистой речью, а нынешние суеверы тупо трут нос бронзовому коту, рога – железной корове, а в далекой итальянской Вероне – бронзовую грудь Джульетты, дабы пособила в сердечных делах; а веронцы гадают, что бы терли бродяги у Ромео, если бы статуя самоубийцы красовалась рядом с его возлюбленной.

«Не любопытствуй о будущем, но с пользой располагай настоящим. Ибо какая тебе выгода предвосхитить веление? Если будущее принесет тебе нечто доброе, то оно придет, хотя ты и не знал заранее. А если оно скорбно, зачем до срока томиться скорбью? Хочешь ли удостовериться в будущем? Исполняй предписанное Евангельским Законом и ожидай наслаждения благами». (Святитель Василий Великий (5:259).

Завершая главу, вновь напомню, что в прошлом веке народные праздники и крестьянские обря­ды вершились без религиозной языческой мистики; да и сами обряды выжили до нынешнего века от извечного крестьянского природолюбия, от консервативной традиционности, от пристрастия к милой русской старине и природным играм-увесе­лениям. А уж былым истуканам, болванам, идолам Роду, Макоши, Ладе, Леле, Перуну, Даждьбогу, Сварогу, Купале, Яриле, Велесу давным-давно никто не верит и не поклоняется, а всякое но­вое язычество – извечное духовное шата­ние и шараханье безбожной интеллигенции, искажающей народ­ные воззрения, вовлекающей язычество в псевдонарод­ные мистические учения.

Уже в позапрошлом веке знаменитый писатель-этнограф Иван Сахаров скорбел по сему поводу: «Затейливые наши старинари всячески стараются увеличивать нашу мифологию своими вымышленными мечтами. Отсюда происходят все выдумки, отсюда появилось и погребение Лады. Мало того, что смешивают без всякого основания мифологию с демонологиею, символику с простыми обычаями, они еще под видом ученых исследований прибегают к небывалым открытиям и наводят на наших предков позорную тень многобожия».

* * *

Приметы верные и суеверные… Из углубленного постижения природы крестьяне выработа­ли безчисленные приметы – мудрые, узорно выраженные в посло­вицах и поговорках. О приметах в народе говорили:

Старики примечали и нам верить наказали: без примет ходу нет; кто не верит примете, нет тому житья на свете;

Как примета скажет, так и жито в закром ляжет;

Заприметишь, и сам сыт будешь, и внуки-правнуки по миру не пойдут.

Приметы, случалось, имели попутный иносказатель­ный смысл, и таким обра­зом мудрость природной жизни умудряла и человеческую обыден­ную жизнь. Старинари выделяли приметы верные, исходящие из многовековых наблюдений за Вселенной, и приметы суевер­ные, ветхие и новоявленные.

Александр Афанасьев, собравший тома русских народных сказок, великий знаток древнеславянской и древнерусской мифологии, писал о приметах: «...Приметы распадаются на два разряда: а) во-первых, приметы, выведенные из действительных наблюде­ний. По самому характеру первоначального быта, пастушеско-земледельческого, человек всецело отдавался матери-природе, от которой зависело все его благосостояние, все средства его жизни. Понятно, с каким усиленным вниманием должен был он следить за ее разнообразными явлениями (...). Результаты своих наблюдений, своей впечатлительности выразил в тех кратких изречениях, которые так неза­метно переходят в пословицы и так легко удерживаются памятью. (...) Приведем несколько примеров: если в то время, когда пашут землю, под­нимается пыль и садится на плечи пахаря, то надо ожидать урожайного года, т. е. земля рыхла и зерну будет привольно в мягком ложе. (...) Луна бледна к дождю, светла - к хорошей погоде, красновата - к ветру (...). б) Но, сверх того, есть множество примет суеверных, в основа­нии которых лежит не опыт, а мифическое представление, так как в глазах язычника, под влиянием старинных метафорических выраже­ний, все получает особый, сокровенный смысл. Древнейшее язычество состояло в обожествлении природы, и первые познания о ней человека были вместе с его религией».

Далее Александр Афанасьев приводит избранные суеверные приметы, коих тьма-тьмущая:

Не к добру, коли встал с левой ноги, встретил бабу с пустыми ведрами, коли невеста перед свадьбой, ког­да моется в бане, бьет головешки кочергой;

Темные святки — молочные коровы; светлые — ноские куры;

На святого Малахия хлев метелками обмахивай (против нечистой силы); Звезды ярки — народятся белы ярки (овцы);

Вихрь — ведьмы с ведьмаками свадьбу справляют; Если черт свадьбу справляет (вихрь), надо бросить в вихрь нож — увидишь кровь и беды избежишь;

Конский череп чертей отгоняет;

Кто на Грачевника в новые лапти обуется, у того весь день будет шея скрипеть…

На Рождество Христово баба на сносях лапти плетет – родится кривой, шьет – родится слепой…

В списках XVI и XVII веков известно поучение "О книгах истин­ных и ложных", где перечислялись и осуждались многочисленные суеверные приметы, от коих наш народ и по сей день не избавился: «Сонник, волховик – волхвующе птицами и зверьми, еже есть се: стенотреск, ухозвон, вранограй, куроклит (т. е. крик воронов и пение петухов), окомиг, огнь бучит, пес выет, мышеписк, мышь порты изгрызет, жаба вокочет (воркочет), квогчет, мышца подражат, сон страшен, слепца стряцет (встре­тит), изгорит нечто, огнь пищит, искра из огня (прянет), кошка мявкает, падет человек, свеща угаснет, конь ржет, вол на вол (вскочит)...»

Демоническая сила подобных примет, в том, что и благочестивый христианин, вроде и чующий, где вера, где суеверие, и тот, бывало, затомится печальным предчувствием, коли черная кошка перебежит дорогу. А простодушные крестьяне, пуще того, говаривали: мол, рыжая корова, бредущая вечером впереди стада, предвещает ясную погоду на следующий день, а черная – ненастье. Так же полагали, что до года нельзя ребенка кормить рыбой – иначе долго не начнет говорить, ибо рыба нема.

Святитель Василий Великий по сему поводу толковал: «Многим из христиан (суеверие) кажется делом безвредным – склонять к нему слух, собирать приметы, слушать истолкователей примет. Чихнул кто-нибудь на слове говорят: и это имеет значение. Кого-нибудь сзади назвали по имени, нога поскользнулась при выходе, зацепилась одежда – все это помеха. И люди весьма серьезные, ожидающие Судию с небес, легко впадают в этот вредный порок. Но слушай: отвержен народ, предавшийся этому. Это враг издевается над человеком: если показалась кошка, выглянула собака или утром встретился человек, хотя самый благорасположенный, но с поврежденным правым глазом или бедром,– он отскочит, отвернется, зажмурит глаза. Что бедственней такой жизни – все подозревать, во всем видеть препятствие, когда все должно возводить душу к Богу? (Святитель Василий Великий (5: 90, 91).