Крест Господень и крестьяне… Повторю изначально реченное: для русского народа, до начала минувшего века сплошь земле­дельческого, национальная история – история крестьянской жизни, история развития народных душ от испуганного и по-детски восторженного одухотворения природы и природных стихий, от языческого идолопоклонничества к душеспасительной вере в Единого Бога, Отца Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого, в Единого Бога Иисуса Христа, Сына Божьего, рожденного от Отца прежде всех век.

В Святом Благовествовании речено: «…Выходя, они (иудеи и римские войны, что вели Христа на распятье, – А.Б.) встретили одного Киринеянина (слышим, крестьянина. – А.Б.), по имени Симона; сего заставили нести Крест Его» (Мф.27:32). Православные сельские жители, возглашая: мы, крестьяне, слышали, чуяли душой в сем слове Крест, ибо русские крестьяне, в отличии от иных мирских сословий, худобожиих и чужебесных, со Святого Крещения и до воцарения богоборцев смиренно несли Крест Господень во Имя Христа Бога.

С крещенными веками христианское в мировоззрении сельских жителей причудливо сплелось с крестьянским: крестьяне не токмо учеников Христа, до апостольского служения рыбаков, пастухов, виноградарей, хлеборобов, но и Сына Божия причислило к своему крестьянскому сословию. Для сего сельские мудрецы изыскали в описаниях земного обетования Иисуса Христа изрядно крестьянского: воплотился в крестьянско-ремесленной среде, до тридцати лет плотничал и, надо думать, попутно занимался земледелием, что было неизбежно в патриархальном царстве-государстве, и даже был по-крестьянски бережлив: «…И когда насытились, то [Христос] сказал ученикам Своим: соберите оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало…».(Ин.6:12)

В очерке «Слово о русском слове» я писал о стилевом родстве языка Сына Божия с крестьянской речью и теперь напомню: «Русские крестьяне, мистически исходя «от креста» и «Христа», выражали земные и небесные мысли не мертвецки условным, научным языком, но образным и притчевым, а образы, как Иисус Христос в поучениях и заповедях, брали из крестьянской и природной жизни. (…) Удивительно, что Сын Божий говорит не наукообразно в отличии от книжников и фарисеев, но беседует с народом на языке крестьян и рыбаков, щедро расцвечивая речь пословицами и поговорками: «Уже бо и секира при корени древа лежит: всяко древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает, и в огнь вметаемо» (Мф. 3:10); или: «Его же Лопата в руце Его, и отеребит гумно Свое, и соберет пшеницу Свою в житницу, плевелы же сожжет огнем неугасающим» (Мф.3:12); или вспомним и притчу о сеятеле зерна – Слова Божия: «Се изыде сеятель, да сеет. И сеющу, однова падоша при пути, и прийдоша птицы и позобаша ея; другая же падоша на каменных, иде же не имаху земли многи, и абие прозябоша, не имаху глубины земли. Солнце же взсиявша, привянувши: и не имаху корения, изсохша. Другая же падоша в тернии, и взыде терние, и подави их. Другая же падоша на земли доброй, и даяху плод…» (Мф.2-8)

По воле Божией сей горний, благолепный речевой лад обрели апостолы, выходцы из крестьян, а потом – святые отцы, келейные старцы, древнерусские летописцы, православные писатели, особо средневековые, изредка мирские, что сподобились дара Божия.

Образный, пословично-поговорочный, прибауточный язык былого русского крестьянства, воплощённый в былинах, песнях, сказках, православно-житийной мифологии и даже в обыденной речи, бытовал не ради самоценности языка, не ради пустомельного краснобайства, но из русского любомудрия да ради зримого выражения народной жизни. Ведь и Сын Божий, и святые отцы поучали притчевым, по-крестьянски пословичным, природно образным языком лишь ради благолепного и украсного воплощения в речевой стихии Слова Божия».

* * *

О крестьянской набожности… «Кто не понимает Православия, тот никогда не поймет народа нашего», – утверждал Федор Достоевский, гениально отобразивший русскую душу с ее горними взлетами и дольними падениями в бездну, когда поводыри – лукавцы либо слепцы. Сии заморские и доморощенные поводыри, лукавые либо слепые, столетиями расшатывали духовные крепи русского народа; и случались лихолетья, когда народный домострой подвергался сокрушительным ударам. Так было в правление чужебесного царя Петра Алексеевича, в коем домостройное простолюдье узрело предтечу антихриста, как и в грядущем богоборце Ильиче; и, видимо, не случайно жрецы богоборческой революции, порушив святые обители, храмы и памятники царям, сберегли петербургский памятник Петру I, словно древнему большевику.

Отечественные и чужеземные, потаенные и откровенные противники русской народности два века навязывали суждение о безбожности российского простолюдья, а уж тем паче, просвещённого дворянства и разночинства. Неистовый Виссарион Белинский, гневливо и маетно осиливший книгу Николая Гого­ля "Выбранные места из переписки с друзьями", в ярости обозвал сочинителя: "…Про­поведник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов…". А потом с горечью воскликнул: «По-вашему, русский народ - самый религиозный в мире: ложь! (...) А русский человек произносит Имя Божие, почесывая себе задницу. Он говорит об образе: годится - молиться, не годится - горшки покрывать».

В ответ на письмо Белинского, написанное с "гневом, помрачившим ум, дышащем желчью и ненавистью", Николай Гоголь с жалостью писал: «Что мне сказать Вам на резкое замечание, будто русский человек не склонен к религии и что, говоря о Боге, он чешет у себя другой рукой пониже спины, замечание, которое Вы с такой самоуверен­ностью произносите, как будто век обращались с русским мужиком ? Что тут (говорить), когда так красноречиво (говорят) тысячи церквей и монастырей, покрывающих (русскую землю). Они строятся (не дарами) богатых, но бедны(ми) лептами неимущих. (…) Виссарион Григорьевич, нельзя судить о русском народе тому, кто прожил век в Петербурге, в занятиях легкими журнальными (статейка­ми и романами) тех французских романистов, которые так пристраст­ны, (что не хотят видеть), как из Евангелия исходит истина.…»

Разговор о набожности или безбож­ности русского народа – разговор пустой, суесловный, ибо храмы на Руси возводились не токмо для благолепия городов и сел, а перво-наперво ради очищения души от скверны, ради утверждения в духе любви к Вышнему и ближнему; а храмов лишь в Белокаменной было сорок сороков. По сему поводу вновь напомню о легендарной и мужественной поэме Сергея Есенина «Страна негодяев», где большевиков приводила в ярость не столь даже «облагороженный» образ батьки Махно, крестьянского заступника, сколь образ ленинского комиссара Чекистова – прообраз Лейбы Троцкого. Вот Чекистов …еврей по фамилии Лейбман… и говорит с презрением о русских: «…Странный и смешной вы народ / Жили весь век свой нищими /И строили храмы Божии.../ Да я б их давным-давно //Перестроил в места отхожие». (Выделено мною, — А.Б.) И перестроили христопродавцы, коими кишел ленинский комиссариат, ибо революция была актом религиозно-мистическим, богоборческим… (Более подробно о сем в моем очерке. «Душа грустит по небесам… Трагедия поэта Сергея Есенина»).

Православный философ Иван Ильин, боговдохновенно толкуя о былом христолюбии русского народа, утверждал, что до революции из российских сословий лишь крестьянство, хотя и грешило …един Бог без греха… но сроду не впадало в безбожие, а тем паче в богоборчество. И сему, рассуждал Иван Александрович, пособляло уже и само земледелие, которое было «ненадежно, зависимо от природы, что заставляло крестьян искать опору перво-наперво в Боге». Сему …нет худа без добра… благоприятствовало и отсутствие книжной грамотности, как у моей мамы, кою я помянул в очерке «Счастье»:

«Мама моя, Софья Лазаревна, не ведала грамоты и, послюнявив чернильный карандаш, расписывалась кургузым крестиком, – крестьянка-христианка, смиренно несущая крест, посему и оберегла в душе незамутнённую книжной грамотностью сердечную мудрость и жалость к ближнему. Мама исподволь страшилась книжной грамотности, боялась, что книги – кроме божественных и русских сказочных – задурят мою голову, смутят мой дух, ангельски ясный в раннем детстве, исчёркают небесный лист моей души греховными и порочными, демонскими письменами. И словно в воду глядела… Мама верила, что в досельную пору жили просто, да лет по ста, а ныне пятьдесять и на собачью стать; мама, старорусская крестьянка, обладала вселенским знанием от Бога, природы и народа, и так пословично, поговорочно тысячелетнее знание выражала, что её любомудрию и красноречию позавидовал бы дворянский поэт Александр Пушкин. Подобно маме, страх перед западным книжным просвещением для православного люда чуяли русские святители, святые чудотворцы, святые старцы, насельники скитов и пустынек, юроды Христа ради, и, наконец, славянофилы девятнадцатого века. И подивился я, спустя годы: неужели моя мама крестьянка, подписываясь кургузым крестом, словно Бог одарил её фамилией Крест, оказалась не глупей славянофилов, перелопативших горы книг?!»

Вслед за либеральными сочинителями и безбожные исследователи русского народного быта утверждали, что крестьяне, живущие на окраинах России, и особо в Сибири, скудоверны и равнодушны к цер­ковным обрядам. Сей лукавой басне следует ответить пословицей: шей, вдова, широки рукава: было б куда класть небылые слова…

Да, скажем, часть сибирских крестьян жила в деревнях, вдали от сел, где имелись церкви, и во время сева и уборки хлебов трудилась от зари и до зари, а посему лишь в середине лета да по зиме и могла добраться до храма, чтобы исповедаться и причаститься. Но все одно, боголюбивая крестьянская душа денно и нощно жила со Христом; да и мужики, бабы все же выбирались в села на Пасху Господню, на великие праздники, и упаси Бог работать в сии божественные дни.

Народные сибирские кален­дари, составленные Алексеем Макаренко и Георгием Виноградовым, свидетельствуют о том, что крестьяне, скажем, Иркутской губернии праздничную, бытовую, хозяйственную жизнь выстраивали по церковному календарю и любое дело начинали с поклонного обращения к Богу: благослови, Господи... А перед пахотой, севом и жатвой сибирские мужики парились, мылись в бане, одевали чистое белье, с женой не грешили, спали в сеновалах и амбарах; а поздним вечером непременно «творили Иисусову молитву, зажигали Богу воскову свечу» (Макаренко А.. «Сибирский народный календарь».)

А уж пахотные крестьяне юго-западной Руси и пуще молились Иисусу Христу, забывая о своей воле, уповая лишь на Бога: «Наши поселяне с первой майской росой выходят на посевы. Тогда они говорят: подымай сетево — лукошко с семенами. В старину они прохаживали в церковь, служили молебны св. пророку Иеремии и потом выходили в посев. Вступая в поле, засевальщики молятся на все четыре стороны, кроме северной, бросают на каждую сторону по горсти жита, с низкими поклонами, и потом уже засевают». (Снегирев И. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. Вып. 1. — В университетской типографии, 1837. — 264 с.)

Коль изрядно сибирских крестьян жили вдали от храмов, то священники к божественным дням самолично добирались до глухоман­ных деревень, а на престольные праздники, бывало, и владыки являлись в сибирские села, где их с ликованием и умилением встречали набожные старики и старухи, мужики и бабы, окруженные ребятишками. Алексей Макаренко так описал подобную встречу:

"...С. Кежемское. Подъезжаем к пристани, и чудное зрелище, которого нельзя вспомнить без особого умиления. От самого берега до церкви на протяжении пятидесяти или более сажен, все простран­ство наполнено народом, который несмотря на полунощное время бодрственно ожидал владыку; и что особенно умилительно, - все, и жен­щины, и старые, и юные, и матери с грудными на руках младенцами ожидали владыку с вожженными свечами. И лишь только владыка вышел на берег, то вся эта масса народа пала на колени, и все спешили при­нять от него благословение, так как православный народ русский в простоте веры своей смотрит на архипастырей, как на истинных на земле наместников Христовых».

* * *

Природа – Творение Божие… «…Христианизации древнерусских обрядов и обычаев, связанных с поклонением природе, а, прежде, матери-сырой-земле, очевидно, способствовала изначально и сама Благая Весть, где православные крестьяне кроме Христовых заповедей познали и то, что вочеловечившийся Сын Божий, любя ближних, любил и окружающую Его природу, любил и ценил крестьянский труд, о чём свидетельствует даже сам язык Спасителя, — образы в притчах Христа взяты из природы, из зем­леделия и рыболовства, из народных погодных примет. «Уже бо и секира при корени древа лежит: всяко древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает, и в огнь вметаемо»; «Его же Лопата в руце Его, и отеребит гумно Свое, и соберет пшеницу Свою в житницу, плевелы же сожжет огнем неугасающим» (Мф. 3:10,12). «Сказал же и народу: когда вы видите облако, поднимающееся с запада, тотчас говорите: дождь будет, и бывает так; и когда дует южный ветер, говорите: зной будет, и бывает. Лицемеры! лице земли и неба распознавать умеете, как же времени сего не узнаёте?» (Лк. 12: 54-56)

Я привел отрывок из очерка «Мать-сыра-земля», где подробно описал религиозно-мистическое и хозяйственное отношение русских к земле, где пашни, пастбища и сенокосные угожья, тайга и степи, реки и озера.

В исконной основе русского месяцеслова – поклонное крестьянское знание мироздания от травинки-былинки, где пасется божья коровка, до небесных светил и небесных стихий. Без малого двес­ти лет назад знаменитый русский писатель-народовед Иван Снеги­рев, составивший один из первых крестьянских календарей в по­словицах и поговорках, писал:

"Чем ближе живет человек к природе, тем живее ощущает ее отношение к себе и самого себя к ней, тем яснее усматривает и пред-чуствует явления природы, где всякому роду животных свое назначе­ние, свое место, по пословице: "Рыбам - море, птицам - воздух, а человеку - отчизна - вселенный круг". Земля для питомца природы -мать и кормилица, небо - его зеркало, в коем усматривает он меру и течение времени - она его календарь, компас, циферблат; небесные светила его путеводители на суше и на воде, ибо по звездам, как гласит русская пословица, "корабли ходят".

В славяно-языческих древнерусских воззрениях природа наделялась самосвятостью, и древние русичи молись и матери-сырой-земле, и водам, и скалам и деревам, с чем боролось православное духовенство. «Религиозное, молитвенное отношение к силам природы зафиксировано многими древнерусскими источниками, – писал академиик Борис Рыбаков. – Церковники порицали в своих поучениях обожествленние природы, объясняя это или незнанием истинной веры или же кознями дьявола, который «овы прельстите в тварь веровати и в солнце же и огнь и во источники же и в древа и во ины различны вещи…»[1]

Справедливо обличали православные христиане языческих темноверцев, кои не ведая Святого Писания либо искушаемые князем мира сего, наделяли самосвятостью природу – Творение Божие. «Не нарекутся богом стихии, ни солнце, ни огнь, ни истоницы, ни древа…» – поучал русичей в XII веке святитель Кирилл, епископ Туровский. Церковные порицания обрядов, свя­занных с мистическим поклонением природе воистину пра­ведны, но да простит Господь Бог русского крестьянина, что, будучи православным, живя среди природы и кормясь от природы, издревле обвык одухотворять вселенские стихии и поклоняться житным полям, пастбищам, сенокосным угожьям, студенным ключам, древним деревам.

Начало крестьянского осознания Вселенской природы, яко Творения Божия, и мифологическое выражение сей идеи – "Стих о Голубиной книге", где Вселенная, – образ Бога:

Солнце красное от лица Божнего,

Млад светел месяц от грудей Божиих,

Звезды частые от риз Божниц,

Зори белые от очей Господних,

Ночи темные от опашня Всевышнего,

Громы от Его глаголов,

Ветры буйные от Его дыхания,

Дровен дождик и росы от Его слез...

Осознание Вселенной, как Творения Божиего, выразилось и в крестьянском миропонимании через уйму мудрых пословиц и поговорок:

Земля — подножье Божье, а небеса — Его престол;

Месяц — серебро, а красно солнышко — золото. Луна — око Божие;

Пятна на луне кажут, как Каин Авеля убил (как брат брата вилами заколол; как Бог первых людей кормил готовым хлебом; как два кузнеца звезды для неба куют);

Небо — терем Божий; звезды — окна, из которых смотрят Ангелы (из которых Ангелы вылетают);

Звезды — светильники Божии;

Звезды — лампады, зажигаемые ночью ангелами пред Престолом Господним;

Звезды — души: блестящие — праведных, тусклые — грешных;

Ветер — Божье дыхание; Божьих дней больше, чем просяных зерен в мешке;

Святой воздух (попутный ветер) апостольские скатерти (паруса) надувает;

Иде Дух Господний и дух лукавый, и Господний Дух разгоняе дух лукавый; от его и бувае выхорь.

И само солнце, когда-то у славян-язычников верховное бо­жество, теперь великое Творение Божие, и по народным приметам по-христиански радуется, играет …переливается, меняется… на Святое Христово Воскресение (Пасху), на Рождество Христово и Крещение Господне, на, Рождество Иоанна Крестителя.

Облаченной в обряд, пословицу и песню, поклонной и покаянной, сыновьей любовью любил крестьяне землю, мать-кормилицу:

Добра мать для своих детей, а земля — для всех людей.

Поклонись матушке землице — наградит тебя сторицей;

С родной земли — умри, не сходи;

Крестьянская доля на широком поле;

Кого мать-сыра земля полюбит, тот голоден не будет.

Черная земля золотую рожь родит;

Без хозяина земля — круглая сирота.

Глупому в поле не давать воли;

Мужик умирать собирайся, а земельку паши;

С огнем, с водой, с ветром не дружись, а земли держись…

Не та земля дорога, где медведь живет, а та, где курица скребет Кто пашенку орет, тот всегда песенки поет, а кто торгует, тот всегда горюет

Обережно утаенная в душе, крестьянская любовь к природе выражалась особо в древних, поэтически украсных обрядах по­клонения матери-сырой-земле, рожавшей хлеб насущный, нрав­ственно оздоравливающей крестьянина – ничто так не укрощает плоть, как труд на земле. И в поклонении том земля древними русичами воспринималась самосвятой, о чем, опять же, отрывок из помянутого очерка «Мать-сыра-земля»:

«Обожествленной матушке-сырой-земле посвящены большинс­тво славяно-русских языческих обрядов, если не сказать, что чуть ли не всякий трудовой и праздничный обряд так или иначе, славя солнце и небесные воды, касался и зем­ли, поскольку мать-сыра-земля, обласканная солнечным теплом, в громовых и молниеносных страстях покрытая дож­дями и росами небесного отца, рожала хлебушек, рожала жито, — живот, жизнь. Были века в славяно-русском язы­честве, когда мать-сыра земля — Макошь (макушка лета), «покровительница» урожая и судьбы, почиталась, как верховное боже­ство, рядом с которой, судя по старинным русским вышив­кам, сохранившим языческие сюжеты, по леву и праву руку восседали верхом на лошадях рожаницы Лада, «боги­ня» вешнего пробуждения земли и первой зелени, и дочь её Леля с сохами, притороченными к сёдлам». Протоиерей Лев Лебедев в своей книге "Крещение Руси" писал: «Почитание русскими язычниками "матери-земли" - отнюдь не наивность. Заблуждение язычников в том, что, не ведая Бога - Созда­теля человека и земли, они поклоняются творению, не Творцу».

Православная церковь боролась с обожествлением земли, равно и всей вселенской природы, о чем толкуется в грядущей главе «Отзвуки былого язычества»; и с облачением во Христа крестьяне стали осознавать землю без ее самосвятости, а как Творение Божие: Земля — подножье Божье, а небеса — Его престол; Земля — Божья ладонь — кормит.

Но русские, даже будучи православными христианами, не смогли напрочь извергнуть из народной этики и эстетики избранные обычаи, обряды далеких предков, православно осмыслив, уподобив их народным сказкам, что рождались в эпоху славянского язычества. Сказка – услов­ность, игра, где заложен нравственный урок, не противоречащий евангельским заповедям. Из крестьянского месяцеслова видно, что воцерковленные русичи древнеславянские, древнерусские при­родные обряды очистили от природообожествления, плотской рас­пущенности, освятив обряды христианской любовь ко Всевышнему и ближнему, к природе – божественному созданию.

Вот и древние языческие заклинания матери-земли на урожай, освободившись от природообожествления, обратились в стихийные, доморощенные молитвы, когда крестьяне за подмогой обращались уже к Святой Троице, Царю Небесному и Царице Небесной, к ангелам и святым отцам, а не к ветхим покровителям природы, не к чародейным силам, вроде бел-горюч-камня. Вот образ старинного крестьянско-христианского заговора на урожай:

«О Пресвятая Богородица, Царица Небесная, Владычица Мария, укрой Своею ризою красною, рукою честною, Крестом животворящим раба Божия (имя) от всякого зла и напасти во веки веков. Аминь. От клеветника и клеветницы, от еретика и еретицы, от чародея и чародейницы, от волшебника и волшебницы во веки веков. Аминь. Архистратич Михаил, Гавриил и Иоанн-воин победят беса и супостата, и ворога во веки веков. Аминь. Солнцем огражден, месяцем подпоясан раб Божий (имя), и не убоюся врага и супостата, и ворога моего во веки веков. Аминь».

Хотя вряд ли молитвенные заговоры обладали божественной силой, ибо, скажем, подобной силой не обладают живописные произведения по библейским мотивам в сравнении с церковно освященными, намоленными, святыми иконами.

Без Бога ни до порога… Облаченные во Христа, богомольные русские крестьяне ростили детей, пахали, сеяли, жали, рубили избы и храмы с упованием на Бога, что воплотилось и в крестьянских присловиях:

Господь повелел от земли кормиться;

Не по образцам зима и лето бывают, а по воле Божией;

Кой год обмаливали поля, Бог поболе давал;

Даст Бог дождь, будет и рожь;

От Бога дождь, от дьявола ложь;

Севец не уродит, коли Бог не зародит;

Без молитвы запашка — одна промашка;

Кто хлеб пахае, того Бог кохае (любит) (малорос.);

Богу молись, крепче за соху держись;

Ори, да Бога моли: паши, ни о чем не тужи;

У грешника-злодея и соха пашет кривее;

Роди, Боже, жито гоже, а без гороху проживем по троху;

Кому Бог помогает, у того и волк скотины не таскает;

Сам не усамишь, коли Бог не даст;

На Бога надейся, а сам не плошай;

Посеет грешник хлеба, а уродится камень;

Роди, Боже, жито гоже, а без гороху проживем по троху;

Без Бога — ни до порога, а без Зосимы-Савватия (30 апреля) — ни до улья;

На что мудра гад-змея подколодная, а пчела, Божья пташка, и ее перемудрит, ибо пчела — Божья угодница, доставляет воск на свечи;

«Ласточка — святая птица — поет молитву: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!»;

Первый сноп – Богу, первый ток – полю;

Лошадь человеку Бог дал вместо крыльев;

Без креста и молитвы не будет у рыбака ловитвы;

Не для Бога молитва, а для убожества;

Птицы небесные не сеют, не жнут (не орут), а сыты живут