Назавтра утром около жутко ранних пяти часов я неуклюже прошаркал в туалет мимо Славика. Он впервые не спал в это время, и как-то строго покосился на меня с дивана. Представьте мальца-огольца пяти лет, который на излёте ночи лежит на спине в детской голубенькой маечке с розовым слонёнком на груди, заведя хилые ручонки за голову, и строго, упёрто смотрит перед собой – в никуда. Да ещё его детский лобик весь сикось-накось в ряби тонюсеньких морщинок.

Я было подумал, что Славик нестерпимо хочет «пи-пи», если не более того, но боится идти один мимо тотемной медвежьей шкуры. Свет, правда, в коридоре и ванной комнате у нас теперь всегда предусмотрительно горел.

– Тебя проводить в туалет?.. – прошептал я, не догадываясь, что ребёнок в приюте успел привыкнуть вставать именно в это время. И вставать быстро, быстро убирать постель, бежать в туалет, а после зарядки идти качающимся смурным шагом завтракать.

Славик по-взрослому ловил последние минуты покоя.

– Завтракать, мой золотой! – вскоре пропела Зоенька, как объявляя радостную побудку на всем земном шаре.

– Ещё темно!.. А я есть хочу не в темнице, а в светлице… – глухо вздохнул Славик, опустив с постели свои скучные, залежавшиеся ножки.

Зоенька торжественно приступила к совершению обряда утреннего кормления внука: нагрела на водяной бане (и никакой вам вредной микроволновки!!!) творожные сырки (только «Тема» и только с яблоком!!!), а также молоко «Цельное» в его любимой коричневой кружке, которая стояла у нас всегда наготове отдельно от общей посуды. Сама процедура кормления обычно выглядит так: Зоя бдительно, взволнованно стоит перед внуком и с аккуратностью сверхточного японского робота укладывает с золочёной ложечки в ленивый птенчиковый клювик внука порцию за порцией.

Сегодня за едой он был как-никогда хмур и траурно шокировал бабушку, не позволив кормить себя с ложечки и вытирать ему губы даже любимой розовой салфеткой с оранжевыми бабочками.

Причина такого мрачного настроения объяснилась, когда Славик, уже одетый, обутый, застёгнутый и обвитый трижды шарфом, с громким вздохом мужественно сказал:

– А теперь везите меня обратно на Туполева.

– Миленький! – закричала Зоя Витальевна. – Ты идёшь в детский садик!

– Не верю… Везите, везите. Я не трус.

Она стремительно подняла перед собой упакованного под полярника (на улице мороз в два жутких градуса!) и как бы увеличившегося вдвое Славика. Далее с её стороны последовали лихорадочные поцелуй за поцелуем и нечто бессвязное в смысле приглушенного винящегося бормотания.

А он ей в ответ хмуро:

– Я там не пропаду. Кормят на Туполева очень хорошо. Игрушек целый воз. Только одиноко… И Филька больно кусается. Ничего, перемогнусь…

Славик, закусив губу, внятно, усердно перекрестился на икону у двери. Бровкой повёл, заметив какую-то за собой при этом ошибку, – и ещё раз отчётливо, с доглядом наложил на себя Крестное Знамение.

– Кажется, я сейчас сойду с ума! – Зоя ткнулась лбом в моё плечо. – Серёжа! Если мы сейчас повезём его в садик, он все равно будет до последнего думать, что это дорога в приют… Как быть? У меня через двадцать минут начинается приём! И первым записан такой человек, что даже тебе я не могу назвать ни его самого, ни тем более занимаемый им пост.

– Лети, Зоенька, – сказал я. – Только не цепляйся за антенны и трубы. А Славика я пристрою в компанию к своей внучке. Пора им познакомиться. А Лизонька как раз сегодня дома посидит от греха подальше. Расчихалась, понимаешь ли.

– Так Славик от неё заразится! – панически напряглась Зоя.

– Только всем хорошим! – пропел он и затанцевал по комнате от переизбытка каких-то до сих пор неведомых ему чувств. В итоге его озарило: – О! Надо купить Лизе цветы! Как без них знакомиться? Белые розы, белые розы, розы белые! Там-тара-рам!!! Баушка! Лиза мне уже кажется самой прекрасной девочкой на свете! Я просто уверен: лучше её нет никого! Почему мы раньше не знали друг друга?! Эх, вы! А сколько ей лет?

– Уже – четыре! – торжественно объявил я.

Моя Лизонька встретила нас взглядом исподлобья и спрятанными за спину руками. Губки – пухлым шариком. Гузка, одним словом. Вид одного этого уже способен вызвать пьянящий восторг у дедушки, каковым я и являлся. Даже Славик рассмеялся, глядя на хмурую четырёхлетнюю девочку с личиком, украшенным замечательно вылепленными бугорками сочных щёчек и потаённо озорными, умнющими глазёнками. Однако, кроме насторожённости и недоверчивой опасливости, в Лизоньке проглядывала резвая готовность немедленно, с разбега ворваться в любую игру. Плотненькая, не по годам сильная, как налитая, она была переполнена той неистощимой детской силы, которой требовалось просто-таки пороховое применение. Так что через напускную насторожённость в Лизоньке проглядывал задорный внутренний позыв: «Хочу игра-а-а-ть!!!»

Она учащённо моргала, все ещё не выбрав, что ей предпочесть: рычащий плач с учащённым капанием слёз или атакующую радость.

Она строго поглядела на папу Сашу и маму Галю и, как считав с выражения лиц родителей одной ей понятную важную информацию, бросилась к Славику. Я было решил, что она из-за переизбытка чувств даст ему сейчас в нос. Правда, если разглядит его на Славкином миниатюрном бледном лице.

Лиза хватко сковала своей смуглой ручонкой, нежно загоревшей под солнцем Турции (и скорее всего в последний раз), беззащитно тонкую шею Славки. Когда она просто-таки волокла его в зал, он крутился у неё подмышкой как вихляющийся на ветру рекламный надувной аэромен.

– Будем играть в дочки-матери!!!

– А кем я буду в этой сладкой парочке? – по-взрослому пошутил Славик.

– Кем-кем!!! Никем!!! Будешь Бабаем! – Лиза счастливо завизжала. – Я буду тобой дочку пугать, чтобы не баловалась! А ещё ты немного будешь папой, чтобы ходить в магазин, делать мне подарки и петь колыбельные!

Она игриво топнула ножкой, требуя от взрослых уйти поскорей и не мешать им понарошку играть взаправду.

Слава тотчас поддержал Лизу:

– Уходите!!! Вы – старые!!! Вы мешаете нам чувствовать себя детьми. С вами скучно!

Вечером я не узнал квартиру сына. Поднявшийся следом Саша тоже не врубился, куда он вошёл. Более того, мы оба не узнали Галю. Ни дать, ни взять какая-то другая, измождённая женщина понуро полусидела-полулежала в кресле, обронив обе руки. Я бы, простите, даже уточнил – она была как размазана по этому просторному креслу из кожи цвета кофе с молоком. Вернее, таким оно выглядело утром. А сейчас больше напоминало перевёрнутый холодильник, облепленный пёстрыми развивающими пазлами магнитиков на все мыслимые и немыслимые темы.

Мы с Сашей уныло оглядели разбросанную по ковру тьму-тьмущую игрушек, книг, подушек, тяжеленных гантелей и даже обуви всех размеров, но в основном далеко не детской. Казалось, мы печально стоим на краю некоего кукольного Куликова поля после кукольного побоища. А опрокинутые стулья и сброшенная с дивана постель – мелочь пузатая по сравнению с разбитым антикварным зеркалом сталинской эпохи, опрокинутым телевизором и невесть как оказавшимися здесь немытыми сковородками.

Посреди всего этого вселенского ералаша, как последние люди на Земле, стояли Лиза и Славик, мужественно взявшись за руки. При этом они то и дело отплёвывались, чихали и кашляли.

– Как это все называется?.. – тихо сказал я, подняв с ковра растерзанную глистоподобную импортную Барби, успевшую прорваться в Россию до начала эпохи санкций – нынешнего варианта былого «железного занавеса». Мне её почему-то нисколько не было жаль. Я понимал, что это не толерантно, но ничего поделать не мог. Сказалось моё «матрёшечное» воспитание.

– Нас переполняла радость жизни! – взвизгнул Славик и поперхнулся смехом.

– Нашёл время веселиться… – осторожно заметил я, вовсе не имея ввиду бюджетные проблемы страны и повышение пенсионного возраста.

– Я вообще… люблю… смеяться! – кхекая, дерзко объявил он, вдохновляемый присутствием Дамы сердца. – Это важная часть моей жизни.

Лиза бодро отхлопала его ладошкой по хилому загривку.

– Полегчало, Славец?

– Да, спасибо, дорогая, – ответил он, едва устояв на ногах.

– И что же вызвало у вас эту погромную радость, вандалы вы мои милые?! – продолжал я набирать обороты на случай оправдания перед Зоей уже почти неизбежного антитоллератного рукоприкладства с моей стороны состоянием неуправляемого аффекта.

Лиза демонстративно скрестила руки на груди и залилась сочным басистым хохотком.

– Мы решили пожениться!

Славик неуклюже изобразил, что обнял её за плечи:

– Спасибо тебе. Ты – настоящая подружка…Обещаю, что ты с этого часа будешь моя единственная подружка!

– А не кажется вам, что вы явно заигрались в семью? – всем лицом улыбнулся мой Саша.

– А вот и нисколечко!!! – остро вскрикнула Лиза. – Я сегодня ночью видела во сне нашу свадьбу со Славиком! Вот вам и сон в руку!

– Какой у тебя замечательный голос! – с порывистой нежностью воскликнул Славик.

– Ага! – сказала Лиза и так ткнула будущего мужа локтем, что он, задохнувшись, рухнул на колени. Но с улыбкой. При все при том даже вполне счастливой.

– Так, господа молодожёны… – нахмурился я так, что брови у меня на лбу скрутились словно в бараний рог. – Хорошо-с. Пусть так. Но кто вас кормить будет? Одевать?

– Вы-ы-ы-ы!!! – завизжала Лизонька, словно поймала меня на очевидной глупости. – А жить со Славиком мы хотим здесь, в зале. Только мебель надо будет переставить. Я уже продумала как. И замок на дверь навесить, чтобы вы поменьше нами командовали!

Я ошалело поглядел на сына. У меня на лице явно было выражение человека, собравшегося первый раз нырнуть в Крещенскую прорубь при хорошем морозе. И без предварительных двухсот граммов с беломраморным салом, аппетитно разлинованным темно-красными прожилками мясной любовчинки.

– Ну, что, сват? Впряжёмся? По рукам?

Саша осторожно засмеялся. С плотно сжатыми губами. Почти как закашлялся.

– Не понял…

– Ты даёшь! Будем играть свадьбу. И все дела. Гостей пригласим. Разные там СМИ! Наше мероприятие явно ждёт книга Гиннеса!

Славик украдкой вытер нос рукавом, перекрестился сикось-накось и строго сказал:

– Слава Богу, Вы наконец все поняли. Теперь так не хочется умирать!

– Будем жить, и жить вечно! – обняла его Лиза с таким бодрым аффектом, что Славику вновь пришлось пасть на колени.

Кажется, она нашла для него правильное место в их будущей жизни. По крайней мере, теперь я точно знаю, что первое просыпается от сна младенчества в маленькой девочке – взрослая женщина!