Зоя порывисто обняла меня: она так выразила свою благодарность за мою настоящую мужскую выдержку. Я поцеловал её руку. Более чем приятно позволить себе такое, особенно если это совершаешь не по протоколу.

– Так где на Туполева твой внук пропадал все это время? Мне когда-нибудь скажут?

– Он был в детском приюте... – сказала Зоя, прижав к себе Славика. – Самом лучшем в городе. Воспитатели – воплощённая забота и нежность. Кормят отлично. Игрушек – навалом. Каждый день у них в гостях священники, чиновники, бизнесмены, артисты. Все просто замечательно! Если бы не контингент самих детишек… Они там один к одному из династий потомственных алкоголиков и урок.

Я искоса поглядел на строгую напряжённую физиономию Славика. Но только не в глаза. Скорее, на напёрсток его подбородка. Посмотреть в глаза Зоиного внука я сейчас не рискнул. Словно бы то, что я мог увидеть в них, было мне сейчас не по зубам.

– Он быстро стал там популярен… – вздохнула Зоя. – За две недели на него положили глаз три семьи! На предмет усыновления. Одна так даже из Лос-Анджелеса. Какие-то два мужика… Венчанные! Бр-р-р…

Славик хихикнул и вдруг сделал на диване стойку на голове. Даже носки, разбойник, оттянул, как следует.

– Баушка, отдавай меня кому угодно! Хоть Потаповым! Но только не этим дяденькам!

Следовало дать ему по заднице за употребление таких не соответствующих его возрасту терминов. Но пока я соображал, как это сделать с наименьшими страданиями для Зои, Славик успел принять горизонтальное положение и благополучно заснул. Так бывает только с крайне измученными людьми.

Первые минуты, протискиваясь в долгожданный, домашний, безопасный сон, Славик судорожно дышал. С надрывом. А достигнув цели, уютно свернулся в его отеческих объятиях калачиком и распахнул перед собой экран для просмотра милых, добрых снов.

Я нагнулся над Славиком.

– Зоя, а что у него за синяки на щеке?

Она утомлённо закрыла глаза.

– В интернате один мальчишка всех подряд рвёт как Тузик грелку. Любитель кусаться. Некий Филька. Лет пяти. Но он там уже за «пахана». Отец Фильки второй срок за убийство сидит, мать под следствием – младшего сыночка утопила в ведре.

– Как – в ведре?

– Деталей не знаю. Я там в этот момент не присутствовала, – впервые продемонстрировала мне Зоенька свои строгие нотки.

– И что, на этого Фильку нет никакого укорота? – пожал я плечами. – Жаль, что я не научил твоего внука хоть каким-нибудь приёмам из своего афганского прошлого!

– Вот и хорошо, что не научил, герой, – вздохнула Зоя. – Зло злом не побеждают. А там мальчик у них один есть, из Украины, так вот он стал нашего Славика и вообще всех ребят от Фильки защищать.

– Миша Мамонтенко? – напрягся я.

– Да. А ты откуда знаешь про него?

– Давай поговорим об этом позже… – нахмурился я, потому что эта тема сейчас вряд ли бы прибавила нам хорошего настроения. Как вы помните, она напрямую связана с огнемётами, испепелившими в Луганске на холме семью Миши и его детство.

После неурочного славного сна внук Зои был паинькой только пару часов. Они пролетели как мгновение. К полночи он вновь не на шутку разыгрался. Вокруг Славика, маленького короля в бумажной короне, больше похожей на шутовской колпак, расположилась разноголосо воющая свита из любимых игрушек: болтливый робот-поучалка Шунтик, назойливый «повторюшка» Хомячок, яростно ревущая гоночная машина и какой-то согбенный велосипедист, маниакально-настырно выписывающий замысловатые петли под заунывную электронную шарманку. Дерзко молчал лишь плюшевый и с недавних пор одноглазый Степашка. При этом он сидел с такой хитрой заячьей усмешкой, что даже у меня по спине от нее пробежали мурашки. Эдакий серый кардинал Славкиного детства…

– И-и-и-и-и!!!– самоупоённо верещал король игрушек, с каждой секундой возрастая в тональности. – Мы сейчас все поедем жить на Туполева! И-и-и-и-и!!! На щелбаны играть с Филькой в подкидного!!!

Чтобы дать вам хотя бы некоторое представление о силе звуков, сейчас издаваемых Славиком, приведу только один пример. Недавно, это была середина ясного тёплого сентября, мы с ним вышли погулять «в поля», как называют у нас в Берёзовой роще делянки здешнего аграрного университета. Переливчато мерцали молодые зеленя. На них вдали, похожая на перья пепла, неподвижно расположилась стая грачей, как заворожённая тишиной раннего вечера. Одним словом, классическая идиллия. Пейзанское счастье.

Здесь Славка и увидел впервые летучих мышей – крылатые комочки вечерниц, стремглав чертившие в сумерках резкие, суматошные и в то же время пластичные траектории.

–У них глаза как зелёные фонарики!!! Ух, ты-ы-ы-и-и-и-и!!! – радостно разразился он над нежно-тихими просторами полей таким азартным, голосистым визгом, что летучие мыши-слепыши потеряли всякую возможность своей ультразвуковой ориентации в этом прекраснейшем из миров. Как осколки после взрыва, они суматошно сковырнулись во все стороны без всякой надежды когда-нибудь ещё увидеть друг друга.

– И-и-и-и-и!!! И-и-и-и-и!!! – надрывно продолжал пульсировать по моей «хрущёвке» счастливый визг вошедшего в раж Славика.

Странно, но я сейчас как не слышал эти его пронзительно верещавшие трели. Словно вновь воспользовался спасительными салфетками для замуровывания ушных слуховых проходов. Так что, несмотря ни на что, я смог сносно читать, вернее, перечитывать лекции Ключевского, будто уютно сидел в благоговейной тишине любимой с лет юношеских Никитинской библиотеке.

– Слава, прекрати! – спохватилась Зоя, с опаской посмотрев на моё непривычно безмятежное, даже умиротворённое лицо. – Не балуйся!!!

– А я не балуюсь! – задорно объявил он. – Это от удовольствия жизнью! Для души.

Я внимательно покосился на него. Так на кастинге в театральный вуз член приёмной комиссии, замученный фальшивым чтением басен и стихотворений бесталанными соискателями, вдруг машинально поднимает голову, наконец услышав живые самобытные нотки чьих-то реальных способностей.

– Ну, ты даёшь… – одобряюще усмехнулся я. – К твоему уму ещё бы соответствующее поведение.

Славик тоненько хихикнул:

– Сейчас мой ум почистит зубы и пойдёт спать, чтобы завтра не опоздать в детский садик на утренник. Уж там моему уму работы найдётся более чем.

Нет, что-то со мной странное произошло. Просто-таки из разряда аномальных явлений. Кручёный-верченый ребёнок напрочь перестал меня раздражать. Я – притерпелся? Смирился? Не похоже. Ничуть. Но как разом отрезало.

– Ты купил себе беруши?.. – осторожно поинтересовалась Зоенька, тоже заметив мою эдакую неожиданную толерантность.

– Я даже толком не знаю, что это такое, – благожелательно вздохнул я.

Так что же все-таки со мной? Или «ко всему-то подлец-человек привыкает?!»

А Славка, словно нарочно испытывая моё терпение, пружинисто скачет и скачет по квартире. Как лягушка. То на диван вспрыгнет, то на стул взлетит. Пока подаренные мне мамой к моему тридцатилетию часы с боем «Чайка» обречённо не сорвались со стены. Их медное нутро, с грохотом рассыпалось шестерёнками и пружинами по паркету, траурно проскрежетав напоследок некое явно загробное время.

В руках Зои Витальевны взвился змейкой ремень, серебристо блеснул.

– Что ты наделал… – полуобморочно выдохнула она.

Славка куда-то метнулся, уворачиваясь от бабушкиной кары. Кажется, в сторону туалета. Даже медвежий тотем на этот раз не остановил его. Вскоре оттуда раздался его плач, правда, почему-то похож на такой звук, словно он ревел в глубокую кастрюлю.

Мы бросились искать его. Дите горько рыдало, забившись под чугунную ванну. Это было разве что возможно только при толщине Славкиного туловища, равного тени. Когда-то именно сюда в грозу, чтобы не слышать её бомбовые раскаты, пыталась трусливо протиснуться моя могучая пятипудовая Аманда, но ей удавалось лишь протиснуть морду. Не в последнюю очередь благодаря тому, что она была у неё всегда обильно слюнявой и соответственно, скользкой.

Хрустнув коленями, я сел на корточки рядом с плачущим Славиком, и для начала врачующего психотерапевтического сеанса рассказал ему в качестве «разогрева» разные забавные истории с моей Амандой. Скажем, как она любила носить мою кепку на своей голове или в панике металась по берегу Дона, если я залезал в воду. Но самое живое впечатление произвела на Славика история о том, как я отучал её писать в квартире. Хотя Аманда была тогда весёлым щенком месяцев трёх от роду, мне это удалось не сразу и с большим трудом. Наконец я с облегчением вздохнул, перестав натыкаться в квартире на ароматные лужицы. Однако уже через пару дней Аманда, как видно, не желая расставаться навсегда с привычкой писать где вздумается, наладилась брызгать оригинальным способом: перевернувшись на спину. В эту минуту она напоминала маленького китёнка, выбрасывающего при всплытии дискретную струйку. При этом она была твёрдо убеждена, что не гадит в доме: в общем, и волки сыты, и овцы целы.

Славик хихикнул. Кажется, он был полностью солидарен с милой находчивостью Аманды. Может быть, он даже взял себе на заметку такое ее решение животрепещущего щенячьего вопроса.

Я же, видя явный успех этой истории в глазах Славика, проницательно решил продолжить собачью тему. Я принял в туалете позу профессионального декламатора и собрался вдохновенно прочитать знаменитое стихотворение про собаку и кусок мяса. Кстати, его авторство для меня и Интернета, сущая загадка. Зато по всенародной популярности оно до сих превосходит всех отечественных классиков пиитического жанра. Начиная со старины Тредиаковского.

– Я знаю такой стих. Меня Филька научил… – печально поморщился Славик в положении «лёжа» под боровом-ванной: – У попа была собака, Он её любил, Она съела кусок мяса, Он её убил». Жалко пёсика…

– Ничего подобного! – усмехнулся я. – Але гоп!

У меня была собака,

Я её любил.

Она съела кусок мяса,

Я её любил.

Она писала на коврик,

Я её любил.

Она тапочки порвала,

Я её любил.

И сказал я той собаке:

«Видишь, все терплю».

И ответила собака:

«Я тебя люблю!»

Славик вылез из-под ванной, отряхнулся и вдруг тихо сказал:

– Я вас тоже люблю…

Мне показалось, что Зоя всхлипнула. Славик рывком прижался к моей руке. Чуть ли не обвил её, как у меня возле дачи на Дону августовский белёсо-зеленоватый хмель кусты прибрежной ракиты. Славик стоял так очень долго. У меня даже спина занемела. Зоя несколько раз прошла мимо нас на цыпочках, приложив палец к губам. Нам нельзя было мешать: кажется, наши души знакомились друг с другом.