Песня о том, что сталось с тремя сыновьями Евстигнея Ильича на Беломорстрое. 1933
Павла Васильева есть стихотворение, которое было написано после поездки в 1933 году в группе писателей, возглавляемой Горьким, на строительство Беломорканала. Вся Россия «обозная» строила этот канал:
То Беломорский смертьканал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров да тётка Фёкла.
Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей…
Н. Клюев
Заключённые сталинских лагерей строили Беломорканал и другие объекты пятилетки как рабы – девять часов непосильного труда, затем баланда и нары, утром перекличка. Но и этого мучителям показалось мало. Они захотели, чтобы все писатели страны воспели труд зэков, как героический, соревновательный. И действительно, те, кто был покрепче, «победители соревнования», получали свободу, правда, таких было немного. Большая часть там и полегла, где трудились до изнеможения.
Выполняя задание партии и правительства, группа писателей, возглавляемая Горьким, восславила подневольный труд, она говорила о «перековке» уголовников в процессе этого труда. Известно, что Леонид Леонов, возмущённый тем, что он увидел там на самом деле (как людей превращали в бессмысленную скотину), категорически отказался от участия в этой книге, предпочёл промолчать. Но Павел Васильев не умел молчать, он, подобно Леонову, не участвовал в позорной книге, но написал другое: стихотворение «Песня о том, что сталось с тремя сыновьями Евстигнея Ильича на Беломорстрое».
Первый сын не смирился, не выждал
Ни жены, ни дворов, ни коров –
Осенил он крестом себя трижды
И припомнил родительский кров.
Бога ради и памяти ради,
Проклиная навеки её,
Он петлю себе тонкую сладил
И окончил своё бытие.
Сын второй изошёл на работе
Под моряны немыслимый вой –
На злосчастном песке, на болоте
Он погиб как боец рядовой.
Затрясла лихоманка детину,
Только умер он всё ж не врагом –
Хоронили кулацкого сына,
И чекисты стояли кругом.
Ну а третьему – воля, и сила,
И бригадные песни легки, –
Переходное знамя ходило
В леву руку из правой руки
Бригадиром вперёд, не горюя,
Вплоть до Балтики шёл впереди.
И за это награду большую
Он унёс с собой в жизнь на груди.
Заревёт Евстигнешке на горе
Сивых волн непутёвый народ
И от самого Белого моря
До Балтийского моря пройдёт.
И он шёл, не тоскуя, не споря,
Сквозь глухую, медвежью страну,
Неспокойное Белое море
Подъярёмную катит волну,
А на Балтике песня найдётся,
И матросские ленты легки,
Смотрят крейсеры и миноносцы
На Архангел изпод руки.
С горевыми морянами в ссоре,
Весть услышав о новом пути,
Хлещет посвистом Белое море
И не хочет сквозь шлюзы идти.
То, что первый сын удавился, а второго «затрясла лихоманка», это понятно – лагерь не санаторий. Но вот поэт даёт нам тайный знак:
И за это награду большую
Он унёс с собой в жизнь на груди.
А значит, там, в лагере, была нежить, и этим всё сказано. Второй знак – последние две строчки:
Хлещет посвистом Белое море
И не хочет сквозь шлюзы идти.
Как видим, Павел Васильев нашёл способ выразить своё несогласие с властью. Сергей Куняев в своей книге «Сочинения. Письма»[1] сообщает, что «Песня о том…» должна была стать последней (девятой) главой поэмы «Кулаки», но этого почемуто не произошло. Конечно, у Павла Васильева есть такая поэма, потому что он не мог обойти тему, отражающую трагедию русской деревни. Он близко к сердцу принимал всё это, так как (по словам Николая Асеева) считал себя представителем народных желаний и чаяний и своей связью с народом очень дорожил. В споре с Н. Асеевым доказывал, что хорошо знает народный быт и коренной уклад деревенской жизни, не изменяющийся в течение долгих лет и не могущий измениться сразу. Жестокость ломки этой жизни поэта возмущала.
Все газеты конца 20х – начала 30х буквально кишмя кишели сообщениями о зверствах кулаков, об убийстве селькора, учительницы, комбедовца (комитет бедноты). Но никто не поставил даже вопроса – а почему зверствуют, почему убивают? Ни с того ни с сего? Да потому что с людьмитружениками поступили как с преступниками – в одночасье отбирали всё: дом, усадьбу, землю, одежду, утварь и высылали на край земли, а за сопротивление – расстреливали. И были такие, которые защищали нажитое с оружием в руках. Вот именно с такой позиции – раскрыть причину кулацких выступлений – и выступил в своей поэме «Кулаки» Павел Васильев. Он рассказал о семье Евстигнея Яркова. Семья истинно русская, патриархальная. В одном доме живёт несколько поколений: старики, молодые, их дети. Васильев сам вырос в такой семье – вместе с его родителями и братьями в небольшом доме на Иртыше, в городе Павлодаре жили сваты: старики Васильевы и старики Ржанниковы. Сосуществование нескольких поколений на одной территории требует особых правил поведения, среди которых главное – почитание старших:
Евстигней поведёт ли ухом,
Замолчит ли –
Все замолчат,
Даже дышат единым духом –
От старухи и до внучат.
Воспитание человека в вере в Бога – одна из главных заповедей, а как иначе он вырастет совестливым:
Люди верою не убоги,
Люди праведны у Черлака,
И Черлак
На церквах, на Боге
И на вере стоит пока.
…………………………….
И средь прочих
Под красной жестью,
С жестяным высоким коньком,
Дышит благовестом и благочестьем
Евстигнея Яркова дом.
Сам автор, невзирая на атеистическое воспитание, через которое он прошёл в школе, не мог забыть родной дом с иконами в углу и деда Матвея – церковного старосту.
Илья Заславский вспоминает, что в последние годы жизни (страшното как так говорить про двадцатипятилетнего) Павел говорил: «Знаешь, Илюха, я верю в Бога. Мой Бог – совесть, честь, добро. В них – я верю».
И, разумеется, некрасовские «всё их спасенье в труде» – во главе угла. Мне рассказывала бабушка моего зятя Андрея Зинаида Васильевна, как их отец со всем семейством сбежал от раскулачивания в город (друг успел предупредить). Вся семья пошла работать на шахту. Труд нелёгкий, но Зинаида Васильевна говорила: «Свет увидела». Вот каким тяжёлым трудом, от зари до зари, создавал своё богатство Евстигней, и вот почему он так держится за своё добро:
Приросло покрепче иного
К пуповине его добро,
И ударить жердью корову –
Евстигнею сломишь ребро.
Он их сам, лошадей, треножил.
Их от крепких его оград
Не отымет и сила божья,
А не то чтобы конокрад.
Он их сам, коров, переметил
И ножом,
И клеймом,
И всяк,
Никакая сила на свете
Не отымет его косяк.
Никакая на свете пакость,
Нука, выйди, не оробей!
Хошь мизинец,
Хошь тёлку –
Накось –
Отруби, отмерь и отбей.
………………………….
И сказал Евстигней:
– Разлука
С прежним хуже копылий, ям,
И с хозяйством, –
Горчее муки
Тихо высказал, –
Не отдам.
Автор ясно показал, что расстаться с нажитым для Евстигнея – смерти подобно. Потому он вступает в бой за своё добро. Сюжет для поэмы Павел Васильев нашёл во время своей поездки в совхозы и колхозы Черлакского района Омской области летом 1930 года. Он не нов – убийство учительницы и комбедовца кулаками Ярковыми.
Поэму обсуждали в ноябре 1934 года в отделе поэзии Гослита А. Сурков, И. Уткин, М. Горький и другие. Обвинение всегдашнее – образ врага (кулака) выписан ярко, учительница и бедняки изображены бледно и схематично. Васильев обещал «усилить» учительницу и других. Но опубликовал поэму в старом варианте, за что получил разгромную критику. Думаю, что образы эти «не шли» у него, потому что, следуя закону правды, он не мог написать подругому: ведь учительница Мария Ивановна и вожак бедноты Алексей Седых, а попросту Алексашка – реальные персонажи, подобных которым Васильев наблюдал, разъезжая по Черлакскому району. Они никак не тянут на шолоховского Нагульнова, да и вряд ли в реальной жизни можно такого Нагульнова встретить.
Получает такая вот Марья Ивановна разнарядку в районе – раскулачивать тогото и тогото, и действует совместно с комбедом. Всё обыденно и… страшно. Васильев своими глазами наблюдал эти действия, разговаривал с людьми, рука не поднималась идеализировать тех, кто творил чёрные дела, следуя указаниям сверху. Встретившись в 1934 году со своим другом детства Анатолием Суровым, Васильев сказал: «Писать так, как писал «Кулаков», не смогу и не буду». Но напрасно Васильев себя казнил. В сущности, в первых главах поэмы он всё сказал, что хотел, а остальное действие уже неважно; всё равно поэма вошла в историю.
Автор блестяще справился со своей задачей – показать, что кулака превращает в убийцу сама власть, что фактически кулак действует в интересах самообороны. И тысячу раз прав Анатолий Суров, заявивший по поводу своего друга: «В поэзии он был велик… Начиная с подражания Есенину, Васильев через Пушкина, Некрасова, Блока, Маяковского обрёл свою неповторимость. Он обладал огромной работоспособностью. Сколь им написано. Будь одни «Кулаки» – это навечно! Дайте сто премий, объявите на весь мир – не написать так».
[1] С. Куняев. Сочинения. Письма // Павел Васильев. М., Эллис Лак, 2000, 2002.