Неудача с поэмой «Песня о гибели казачьего войска» (как вы помните, пот был зачислен в «кулаки» и во «враги») не заставила Васильева отказаться от казачьей темы. Край казачьих станиц и степных аулов жил в его сердце в образах, красках, неповторимом народном говоре. Всё это копилось в душе ещё с детства и требовало выхода. Поэт решил схитрить и вывести казаков героями отрицательными. Они усмиряют степняков на соляных озёрах. Они – цепные псы купца Дерова, «володетеля» озёр, нещадно эксплуатирующего казахов и киргизов:

Счастье его

От горькой земли,

От соляного

Того приплода,

От Улькунали,

Кишкинтайали…

Пять рублей

На голову шли,

Тыщи несла

Голова доходу.

Ещё в 1930 году Павел Васильев написал «Свадьбу» (казачью). Это была любимая его вещь. Он читал «Свадьбу» сотни раз, и перед аудиторией, которая слушала его, затаив дыхание, проходила череда изумительных в своей неповторимости образов – есаул, его невеста, гости (Устюжанины, Меньшиковы, Ярковы), купец Деров.

Свадьба

Жёлтыми крыльями машет крыльцо,

Жёлтым крылом

Собирает народ,

Гроздью серебряных бубенцов

Свадьба

Над головою

Трясёт.

Лёгок бубенец,

Мала тягота, –

Любой бубенец –

Божья ягода,

На дуге растёт

На берёзовой,

А крыта дуга

Краской розовой,

В Куяндах дуга

Облюбована,

Розой крупною

Размалёвана.

Свадебный хмель

Тяжелей венцов,

День­от свадебный

Вдосталь пьян.

Горстью серебряных бубенцов

Свадьба швыряется

В синь туман.

Девьей косой

Перекручен бич,

Сбруя в звёздах,

В татарских, литых.

Встал на телеге

Корнила Ильич.

– Батюшки­светы! Чем не жених!

Синий пиджак, что небо, на нём,

Будто одет на дерево, –

Андель с приказчиком вдвоём

Плечи ему обмеривал.

Кудерь табашный –

На самую бровь,

Да на лампасах –

Собачья кровь.

Кони! Нестоялые.

Буланые, чалые…

Для забавы жарки

Пегаши да карьки,

Проплясали целый день –

Хорошая масть игрень:

У чёрта подкована,

Цыганом ворована,

Бочкой не калечена,

Бабьим пальцем мечена,

Собакам не вынюхать

Тропота да иноходь!

А у невестоньки

Личико бе­е­ло,

Глазыньки тё­ёмные…

– Видно, ждёт…

– Ты бы, Анастасьюшка, песню спела?

– Голос у невестоньки – чистый мёд…

– Ты бы, Анастасьюшка, лучше спела?

– Сколько лет невесте?

– Шашнадцатый год.

Шестнадцатый год. Девка босая,

Трёпаная коса,

Самая белая в Атбасаре,

Самая спелая, хоть боса.

Самая смородина Настя Босая:

Родинка у губ,

До пяты коса.

Самый чубатый в Атбасаре

Гармонист ушёл на баса.

Он там ходил,

Размалина,

Долга­а

На нижних водах,

На басах,

И потом

Вывел саратовскую,

Чтобы Волга

Взаплески здоровалась с Иртышом.

И за те басы,

За тоску­грустёбу

Поднесли чубатому

Водки бас^[1],

Чтобы, размалина,

Взаплески, чтобы

Пальцы по ладам,

Размалина,

В пляс:

Сапоги за юбкою,

Голубь за голубкою,

Зоб раздув,

Голубь за голубкою.

Сапоги за юбкою,

За ситцевой вьюгою,

Голубь за подругою,

Книзу клюв.

Сапоги за юбкою

Напролом,

Голубь за голубкою,

Чертя крылом.

Каблуки – тонки,

На полёт легки,

Поднялась на носки –

Всё у­ви­дела!

А гостей понаехало полный дом:

Устюжанины,

Меньшиковы,

Ярковы.

Машет свадьба

Узорчатым подолом,

И в ушах у неё

Не серьги – подковы.

Устюжанины, мешаные с каргызом,

Конокрады, хлёстанные пургой.

Большеротые, с бровью сизой,

Волчьи зубы, ноги дугой.

Меньшиковы, рыжие, скопидомы,

Кудерем одним подожгут што хошь,

Хвастуны,

Учёс,

Коровья солома,

Спит за голенищем спрятанный нож.

А Ярковы – чистый казацкий род:

Лихари, зачинщики,

Пьяные сани,

Восьмерные кольца, первый народ,

И живут,

Станицами атаманя.

Девка устюжанинская

Трясёт косой,

Шепчет ярковским девкам: – Ишь,

Выворожила, стерва,

Выпал Босой –

Первый король на цельный Иртыш.

Да ярковским что!

У них у самих

Не засиживалась ни одна:

Дышит легко в волосах у них

Поздняя северная весна…

Пологи яблоновые у них.

Стол шатая,

Встаёт жених.

Бровь у него летит к виску,

Смотрит на Настю

Глазом суженным.

Он, словно волка, гонял тоску,

Думал –

О девке суженой.

Он дождался гульбы! И вот

Он дождался гостей звать!

За локоток невесту берёт

И ведёт невесту –

Плясать.

И ведёт невесту свою

Кружить её – птицу слабую,

Травить её, лисаньку, под улю­лю

И выведать сырой бабою.

Зажать её всю

Легонько в ладонь,

Как голубя! Сердце услышать,

Пускать и ловить её под гармонь,

И сжать, чтобы стала тише,

Чтоб сделалась смирной.

Рядом садить,

Садовую, счастье невдалеке,

В глаза заглядывать,

Ласку пить,

Руку ей нянчить в своей руке.

– Ох, Анастасея… Ох, моя

Охотка! Роса. Медовая.

Эх, Анастасья, эх, да я…

Анастась!..

Судьба!

Темнобровая!

Я ли, алая, тебя бить?

Я ли, любая, не любить?

Пошепчи,

Поразнежься,

Хоть на столько…

– Жениху!

С невестою!

Горько!

И Арсений Дерî`в, старый бобёр,

Гость заезжий,

Купец с Урала,

Володетель

Солёных здешних озёр,

Чаркой машет, смеётся:

– Мало!..

Он смеётся мало, а нынче – в хохот,

Он упал на стол

От хохота охать.

Он невесте, невесте

Дом подарил,

Жениху подарил – вола,

Он попов поил, звонарей поил,

Чтобы гуще шёл туман от кадил,

Чтобы грянули колокола.

Ему казаки – друзья,

Ему казаки – опора,

Ему с казаком

Не дружить нельзя:

Казаки –

Зашшитники

От каргызья,

От степного

Хама

И вора!

А к окну прилипли, плюща носы,

Грудой

У дома свален народ –

Слушать, как ушёл на басы

Гармонист

Знаменитый тот,

Видеть, как Арсений Дерî`в

Показывает доброту,

Рассудить,

Что жених,

Как чёрт, остробров,

Рассудить

Про невесту ту.

За полночь, за ночь…

Над станицей месяц –

Узкая цыганская серьга.

Лошади устали

Бубенцом звенеть…

За полночь, за ночь…

За рекой, в тальниках дальних,

Крякая,

Первая утка поднялась,

Щуки пудовые

по тёплой воде

Начертили круги.

Сыпались по курятникам

Пух и помёт,

И пошатывались

Петухи на шестках,

Не кричали – зарю пили…

Свадебное перо

Ночь подметала,

Спали гости, которые не разошлись.

А жених увёл невесту туда,

Где пылали розаны на ситце,

Да подушки­лебеди

В крылья не били,

Да руки заломанные,

Да такая жаркая

Жарынь­жара…

Именно эту «Свадьбу» Павел Васильев сделал первой главой задуманной поэмы. За февраль 1933 года он добавил к свадьбе ещё четыре тысячи стихотворных строк. Получилось великолепно. Он ждал похвалы. Но услышал всё то же: кулацкая поэма. Дело в том, что поэт не смог скрыть своей любви к этой земле и к этим людям. А ведь по замыслу Васильева казаки – злодеи, безжалостно убивающие безоружных степняков. И сцену избиения поэт пишет так, что читатель сам ощущает себя избиваемым, подробности убийства безоружных настолько потрясают душу, что, прочитав один раз эти строчки, вряд ли мы в другой раз захотим на них взглянуть. Зато запомним на всю жизнь божью заповедь: «Не убий».

Поистине, можно тысячу раз говорить, что убивать грешно, и всё впустую. Но достаточно один раз показать – убедить на всю оставшуюся жизнь. Так вот, Васильев сумел показать. Его упрекали: почему так хороши портреты врагов (читай: казаков), а где же портреты угнетаемых? Так в том­то и сила васильевского изображения, что он даёт коллективный портрет племени джатак, превосходящий по трагедийности всё остальное в поэме.

Казалось бы, казаки развенчаны, пригвождены к позорному столбу, автор не жалеет чёрных красок, показывая беспощадность расправы над безоружными. Аннет! Казацкий Бог разрешает, оказывается, «кровь и вино детям своим». Таким образом, Васильев оправдывает этих «разбойников», ибо действия их ничего общего с разбоем не имеют. В сущности, казаки выполняли свою прямую обязанность, подавляя бунт. Да, это жестоко, но ведь нельзя сбрасывать со счёта и то, что казаки, охраняя нашу границу, всегда готовы были сложить голову «за царя и Отечество». И сколько примеров из истории нашей мы знаем, когда казачье войско под водительством своих сотников и есаулов сражалось, не щадя своей жизни, верное своему кодексу чести, своим славным традициям.

В. Поликарпов. К поэзии Павла Васильева. «Соляной бунт. Казачья свадьба»

Вот почему, вопреки существующей установке, Павел Васильев возрождал память о замечательном русском воинстве. Для этого надо было иметь большое гражданское мужество. Ведь поэт мог бы и промолчать, как это делали многие, но на наше счастье, не промолчал.