Павел Васильев владел даром импровизации, как никто другой. Николай Анов, знавший Павла ещё с Новосибирска (Анов работал в журнале «Сибирские огни» ответственным секретарём), вспоминает: «Писал Павел удивительно быстро. Однажды в доме у Феоктистова, где обычно собирались писатели, затеяли пари: кто быстрее напишет стихотворный экспромт на тему о гражданской войне. Первым закончил Павел. Стихотворение «Лагерь», написанное тогда в несколько минут, выдержало проверку временем, мы относим его бесспорно к васильевским шедеврам. Чего стоят такие вот строчки, как эти, заключающие стихотворение:

И кто­то уж пошёл шататься

По улицам и под хмельком,

Успела девка пошептаться

Под бричкой с рослым латышом.

И гармонист из сил последних

Поёт во весь зубастый рот,

И двух в пальто в овраг соседний

Конвой расстреливать ведёт.

Люди идут принимать смерть, а кругом жизнь продолжается, как будто ничего не случилось. И это страшно! Среди более двухсот стихотворений, что он написал за свою короткую жизнь, такой вот блестящей скорописи, я думаю, у него немало, но «Бухта», которую он сочинил шестнадцатилетним на берегу Амурского залива, со мной согласятся многие, особенно хороша.

Он приехал во Владивосток вместе с Костей Вахниным из Семипалатинска в 1926 году с направлением из губоно. Но в университет их не приняли по причине отсутствия рабоче­крестьянского происхождения (эта дискриминация молодежи длилась до 1935 года, когда, наконец, несправедливый закон был отменён). Костя уехал обратно в Казахстан, а Павел пошёл по редакциям предлагать свои стихи. Стихи понравились. Известно, что Рюрик Ивнев и Лев Повицкий, случайно оказавшись тогда во Владивостоке, организовали для Васильева в университете творческий вечер и помогли ему опубликовать в газете «Красный молодняк» стихотворение «Октябрь» («Сегодня осень кажется весною»). Рюрик и Васильев обменялись стихотворными посланиями.

Первый написал стихи, заканчивающиеся так:

В глаза весёлые смотрю.

Ах, всё течёт на этом свете.

С каким же чувством я зарю

И блеск Есенина отметил.

Льняную голову храни,

Её не отдавай ты даром,

Вот и тебя земные дни

Уже приветствуют пожаром.

На что Васильев ответил стихотворением «Рюрику Ивневу», написанным им в поезде по дороге из Владивостока в Хабаровск 18 декабря 1926 года. И в нём он обещает:

Я не склоню мятежной головы

И даром не отдам льняную!

Но всё это случилось позже, а вначале, когда его не приняли в университет, было разочарование, возможно, растерянность, метания. Он пришёл искать утешения на берег залива и тут же сделал зарисовку, ведь он не писал свои стихи, он их рисовал, и много позже Евгений Евтушенко в своей антологии русской поэзии назовёт Васильева живописцем пера.

…Бухта тихая до дна напоена

Лунными иглистыми лучами,

И от этого мне кажется – она

Вздрагивает синими плечами…

Белым шарфом пена под веслом,

Тёмной шалью небо надо мною…

Ну о чём ещё, скажи, о чём

Можно петь под этою луною?

Хоть проси меня, хоть не проси

Взглядом и рукой усталой,

Все равно не хватит сил,

Чтобы эта песня замолчала.

Всё равно в расцвеченный узор

Звезды бусами стеклянными упали…

Этот неба шёлковый ковёр,

Ты скажи, не в Персии ли ткали?

И признайся мне, что хорошо

Вот таким, без шума и ошибок,

Задевать лицом за лунный шёлк

И купаться в золоте улыбок.

Знаешь, мне хотелось, чтоб душа

Утонула в небе или в море

Так, чтоб можно было вовсе не дышать,

Растворившись без следа в просторе.

Так, чтоб всё растаяло, ушло,

Как вот эти голубые тени…

…Не торопится тяжёлое весло

Воду возле борта вспенить…

Бухта тихая до дна напоена

Лунными иглистыми лучами,

И от этого мне кажется – она

Вздрагивает синими плечами.

Несомненно, это стихотворение написано под сильным влиянием С. Есенина, но уже проглядывает чисто васильевская манера одушевлять неодушевленное: бухта у него – женщина с синими плечами. Он постоянно применяет этот приём. Так он превращает в живое существо то камни, как в стихотворении «Турксиб»:

Расстелив солончак, совершают намаз

Кривоплечие камни на наших дорогах,

то целый город, как в поэме «Христолюбовские ситцы»:

Согнувшись под стальным копытом,

Нежданный получив удар,

На ящерицу

С перебитым

Хребтом

Похож был Павлодар.

Обшит асфальтной парусиной,

Гугнив

И от извёстки бел,

Ещё он лаял мордой псиной

И кошкой на столбах шипел.

Спустя годы в васильевских стихах от Есенина ничего не останется, но всё же, чтобы потешить себя, поэт будет время от времени вставлять в них есенинский образ. Так, его «Песня» начинается люто и беспощадно, точно по­васильевски:

В чёрном небе волчья проседь,

И пошёл буран в бега,

Будто кто с размаху косит

И в стога гребёт снега.

И сразу после этого мы слышим серебряный есенинский перезвон:

На косых путях мороза

Ни огней, ни дыму нет,

Только там, где шла берёза,

Остывает тонкий след.

Шла берёза льда напиться,

Гнула белое плечо…

Здесь Есенин заканчивается и по нарастающей идёт васильевский неистовый, жёсткий, где­то даже суровый стих:

У тебя ж огонь ещё:

В тёмном золоте светлица,

Синий свет в сенях толпится,

Дышат шубы горячо.

Отвори пошире двери,

Синий свет впусти к себе,

Чтобы он павлиньи перья

Расстелил по всей избе,

Чтобы был тот свет угарен,

Чтоб в окно, скуласт и смел,

В иглах сосен вместо стрел,

Волчий месяц, как татарин,

Губы вытянув, смотрел.