Меня зовут Скелетус. Я - принц Давский. И мне четырнадцать лет. Давия - это моя страна.

Сколько себя помню, никогда я не покидал её. Центральная её часть располагается между четырьмя совершенно прямыми скалами, уходящими в белое, словно молоко, небо.

Никогда не встречал я на этом небе ни облачка. И только к ночи мой дядя зажигает на нём ослепительное, медово - жёлтое солнце. Как он это делает, долго оставалось его тайной, которую он хранил как зеницу своего ока. И только совершенно недавно я узнал: дядя просто дёргает сонное солнце за свисающую вниз тонкую руку - и оно пробуждается.

Дядя, конечно, страшно гордится своими связями. “Я советник самого Бога! - нередко говорит он, заложив кисть руки за борт своего пиджака и отставив в сторону ногу. - Самого Бога Люстры!” “Люстра” было именем дядиного Бога. Я же отдавал предпочтение другому солнцу, но об этом позже.

Впрочем, дядин Бог невольно и во мне вызывал почтительные чувства. Потому что, если бы он не светил нам в ночи, в нашей стране было бы всегда слишком сумеречно.

Правда, солнце сияет на нашем молочном небе недолго, однако оно всё равно успевает порадовать нас. Ведь многоглазый Бог Люстра всегда окружает себя такими золотистыми розами, что душа замирает. Дело в том, в нашей маленькой стране не бывает времён года. Краски окружающих нас предметов не меняются никогда. И только к вечеру под влиянием солнца они приобретают теплые, мягкие тона. Тогда нисходит на меня меланхолическое настроение, посещает грусть, и я устремляюсь к кому-нибудь в гости, чтобы забыться.

В сущности, население Давии многочисленным никогда не было. Я сирота, где мои родители, дядя не рассказывает. А так, сколько помню себя, в нашем государстве всегда жили только карлики, великаны и эльфы. Но то были жители дальних пределов. Они, хотя и считались моими подданными, подчинялись преимущественно своим племенным законам и вечно бунтовали.

А из собственно моих подчиненных у меня есть только дядя, которого зовут странным именем Изъедуха, библиотекарь - кот Лепетайло, учитель - свинья Понура, друг мой Бурый, игрушечный мишка, и две дядины дочери: Груша и Живулька, мои двоюродные сестры. Впрочем, я, кажется, сказал “мои подчиненные”? Это не верно. Правит-то в нашей стране Изъедуха, который одновременно исполняет обязанности и всех министров, и моего главного советника… Фактически все дела в королевстве ведёт он сам, не доверяя их никому. Он и не скрывал никогда, что его имя означает на языке древних “злобный человек”.

Характер дяди всегда был дёрганным, язвительным и подозрительным. Он и сам говорил о себе, что только тогда и успокоится, когда мне минет четырнадцать с половиной лет. Не знаю, почему его интересовала именно эта цифра, чего он от неё ждал. Но со временем она и меня начала будто завораживать, невольно и я стал ждать от неё чего-то необыкновенного. Тем более что наша жизнь в Давии не отличалась большим разнообразием.

Вообразите себе шерстяную, цвета кофе с молоком, долину, покрытую нарисованными красными, синими и зелёными цветами. С одного края её стояла продолговатая и высокая гора, мягкая на ощупь, не бесформенная, а похожая на продолговатый ящик, со спинкой и с валиками. Из неё торчали какие-то корни, как говорил дядя, до самой земли. По ним мы и забирались наверх, чтобы устроится на сон.

Дядя спал в одном углу, не разрешая никому из нас приближаться к нему ночью ни на шаг. Девочки - в другом. Друг мой Бурый с Понурой - в третьем, а мы с библиотекарем - в четвертом. Фактически мы четверо спали на краю пропасти, перед нами раскрывалась бездна долины. Но мы привыкли и не боялись.

Днём все расходятся по работам. Дядя в свой Кабинет, кот в Книжный Шкаф, а мы, дети, в школу. Но сначала дядя нас кормит. С недовольным видом человека, который всю свою жизнь принёс в жертву, он встаёт раньше всех, спускается в долину, а потом уезжает на деревянной тележке, прозванной им Спичечным Коробком, в заповедную часть страны, куда нам, остальным, вход запрещён, на Кухню.

Везёт дядю смирная серая и округлая лошадка Тапок, тянет изо всех сил, опираясь на свою заднюю часть.

В заповеднике всегда хранились наши запасы пищи и воды. Где именно, никто не ведал. Интересоваться этим было государственным преступлением. Но по утру, когда мы ещё ворочались в своих постелях, слышали как бы отдаленный раскат грома за скалами. Возможно, это дядя входил в пещеру, которая открывалась ему по какому-нибудь волшебному слову. В ней дядя и добывает для нас пищу. И никогда мы не роскошествуем за обедами и завтраками. Никогда дядя не кормит нас досыта, словно боится, что мы вырастим большими и сильными.

Вообще, как я всегда понимал, в нашей жизни в Давии многое связано с дядиными страхами. Но я с рождения привык к этой жизни и потому долгое время мало чему удивлялся. Мне казалось, что весь мир, за пределами нашего королевства, такой же. Ну а то, что он не совершенен, не страшно; кое-что можно перетерпеть, а кое-что не замечать вовсе.

Однако были в нашей жизни и такие вещи, которые меня всегда возмущали. Например, наш учитель Понура, эта небольшая фарфоровая статуэтка свиньи, которая не умела разговаривать по-человечески и только хрюкала!

Мы приходили к нему в школу каждое утро: я, мой друг, Груша и Живулька (чудное имя! Переводится с языка древних как “деточка”!)

Наша школа находится на возвышении, которое называется Столом. Оно похоже на высокий -превысокий мост. Говорили, что когда-то под ним протекала река да потом высохла. А мост остался - широкий, полированный и блестящий. На нём мы и учились. Садились, вытягивали ноги и часами смотрели на своего учителя. Ничего не было на Столе, ни одного учебника или тетради. Только стояли две пустых чернильницы. Одна круглая и прозрачная. И другая - с меня ростом, белая, фарфоровая и очень красивая - она -то и изображала собой стопку книг. Какая школа без книг? … На самой верхней было написано “Сказки”. Я не знал, что означает это слово, а когда спрашивал у Понуры, он только виновато опускал голову и нечленораздельно хрюкал.

Вот это и возмущало меня больше всего. Я иногда даже шёл к дяде и ругался с ним: зачем он поставил нам учителем существо, язык которого абсолютно чужд нам!

Но дядя лишь подозрительно поглядывал на меня, нервно вздыхал и переводил дух, хмурил длинный узкий лоб и нетерпеливо шевелил кончиком вытянутого носа. А потом отвечал, что в мире повсюду так: учителя и ученики вечно не понимают друг друга. Но в том-то и заключается гениальность какого-нибудь школьника - что он без слов познаёт науки, словно пронзая череп учителя своим острым взглядом и не менее острым умом! Вот я и вынужден был отправляться не солоно хлебавши обратно в школу, к Понуре - пронзать его череп.

В сущности, чтобы взобраться на Стол, надо родится верхолазом или альпинистом. Но мы, дети, легкие и вечно недокормленные, обуздали то громадное количество метеоритов, что вечно кружились в атмосфере нашей страны. Это дядя небрежно называл их “метеоритами”… Я не знаю, истинно ли это название. Но вообще-то я во всём привык слушаться дядю. Потому хотя бы, что он, в отличие от нашего учителя, говорит с нами на понятном нам языке.

Метеориты легкие и подозрительно напоминают клубки серой сбившейся пыли. Они то взлетают к белому небу, то опускаются в долину. И нам, детям, остаётся только на лету вскакивать на них, когда они приближаются к земле. Под воздействием разных струй воздуха, метеоритные клубки взмывают и способны доносить нас туда, куда нам нужно. А если их уносит сквозняком в сторону, мы быстренько расстёгиваем свои длиннополые куртки и начинаем нагнетать под пылевой шар воздух. Он -то и поднимает нас выше. Курткой так же можно управлять шарами, как парусом.

Вообще-то, я всегда с удовольствием учился у дяди, пренебрегая уроками Понуры. Пока учитель часами хрюкал перед нами, я дремал, растянувшись на полировке во весь рост, или мечтал о чём-нибудь, уставившись в небо.

А потом бежал к дяде и задавал ему множество вопросов, которые приходили ко мне в череп за время моего лежания. Потому что я всегда был очень любознателен.

В отличие, например, от Груши, дядиной любимицы, которую он всегда с усмешкой называл моей невестой. Или злючки Живульки, которая авторитета дяди вообще не признавала. Но о Живулечке разговор особый.

Она вообще очень противная. Вечно всем грубит и раздражается. Может неожиданно закончить разговор фразой: “Да что вы все понимаете?!”, или: “Терпеть я вас, дураков, не могу!” Я её не люблю и вечно жду от неё каких-нибудь пакостей, на которые она великая мастерица.

Может быть, именно потому, что Живулька была вредная и неуживчивая, у неё на руках было множество бородавок. Так что неприятно было даже брать её за руку. И ещё одна, круглая и темная, бородавка, похожая на кнопку или пуговицу, сидела прямо на лбу, между бровей. Так что и смотреть на неё было неловко. Кажется, что смотришь в карие большие и блестящие глаза Живульки. И тут же ловишь себя на мысли, что уставился на злосчастную бородавку! А Живулька понимает это и ужасно злится.

Другое дело Груша. Грушенька… Сладкая и такая нежная, что, кажется, ткнёшь легонечко пальцем в её золотистую пухлую щечку - сок ароматный закапает! Но и без того Груша вечно источала сногсшибательные запахи экзотических плодов и ягод! У Грушеньки и характер был совсем иным, нежели у её тощей старшей сестры.

Ей бы и в голову не пришло то, что подчас вытворяла Живулька. Та, например, завязывала над каждой своей бородавкой по узелку на нитке, чтобы свести их. А потом, вместо того, чтобы зарыть нитку в землю, подбрасывала её в постель дяди!

Существовало поверье, что зарытая нитка могла уничтожить бородавки. Но в том-то и беда, что на место сведённых у Живульки вырастали новые! Словно была она проклятой!.. А, может быть, она и впрямь была кем-то проклята?..

Единственное занятие, которое расслабляло и задабривало сердце Живульки, - это уход за её деревьями. Они растут в одном ущелье, на белой скале, довольно высоко над долиной, в больших глиняных кадках, таких огромных, что походили на дома.

Если девчонка вдруг исчезает, не приходит на уроки в школу, её всегда можно найти на ветвях одного из этих сочных деревьев, хотя сама Живулька - из вредности, наверное - называет их “цветами”. Будто бы она не знает, что цветы бывают только нарисованными на шерстяной материи почвы!

Что же касается моего друга Бурого, то он менее всех нас походит на человека. Мохнатый, выше меня на несколько голов, коричневый, с большой пастью и маленькими чёрными глазками, он, однако, являет собою просто образец верного товарища.

Никогда он не покидает меня, ни днём, ни ночью. Мы всегда были с ним “не разлей вода”, как говорил дядя. Хотя никогда не понимал я, что эта поговорка значит. Как может вода “разлиться” между людьми? Ведь я не видел воду в ином её качестве, как только в стакане, в виде чая. А в природе никогда. И даже не ведаю, как подобная пословица могла возникнуть в Давии.

Друг мой потому самый надёжный, что он никогда не задирает передо мною нос, не поучает меня, не смеётся над моими мечтами. Он неразговорчив, но ужасно любит меня послушать своими острыми ушами. А мне только это и надо. Потому что, в отличие от других детей Давии, я болтун.

Собственно, из всех давцев только Грушенька, Живулька и дядя похожи друг на друга. Это потому, наверное, что они родственники. У них у всех белая кожа и есть кости и мышцы. Что же касается меня, то я уродец. Меня зовут Скелетус совсем не даром. Я весь - один белый скелет. У меня даже кожи нет. Я не красив. Всегда таким был и, видно, умру скелетом.

Впрочем, к моему облику давно все привыкли. Никто ему не удивляется. А дядя даже говорит, посмеиваясь, что в других странах есть целые селения таких, как я. Люди, подобные мне, живут за изгородью, в каменных коробках, которые называются склепами, или в земле; а вместо крыши их жилищам служат какие-то там Надгробия. Понятие не имею, что это слово означает. Но дядя утверждает, что я просто китаец. Потому что и моя мама, которая ушла из жизни куда-то очень давно и до сих пор не вернулась, была китаянкой. Ну а папа был родным братом дяди. Но и папа ушёл. И даже портрета после себя не оставил, я же, на беду себе похож не на него и дядю, а на маму. Что ж, приходится жить китайцем.

Вообще, дядя почему-то очень многое знает о других странах, хотя, по его словам, никогда не покидал нашу. Иногда я целыми днями хожу за ним и всё прошу что-нибудь рассказать. Как правило, он отнекивается, отговариваясь занятостью. Но если я в течение дня ничего нового не услышу, мне становится скучно жить. У меня даже может разболеться голова, как болит от голода пустой живот. Это мой череп просит пищи.

А дядя прекрасно знает нашу страну, её природу и обычаи! Он, например, говорит, что если вечером из Кресла - так мы ещё по-другому называем его кабинет - выпала в долину красная нитка, вечер назавтра будет теплым и солнечным. Конечно, эти народные приметы весьма приблизительны. Потому что у нас в стране каждый вечер тёплый и солнечный. Бог Люстра, который во всём слушается дядю, светит нам всегда одинаково приветливо.

Дядя очень любит своего бога и часто вслух восхищает им: “Представляете! Как он велик, если ни один его глаз невозможно уложить ни в одну из наших корзин! Когда он не посылает нам своих лучей, он всё равно остается светел, так что при желании мы можем рассмотреть сквозь него наше белое каменное небо!..”

Однако не надо думать, будто бы дядя всегда благодушен. Очень часто он гонит меня от себя и в раздражении говорит, будто бы я ему ужасно надоел, и ему уже просто не терпится, когда мне исполнится четырнадцать с половиной лет. Вот я и начинаю невольно думать, что же должно случиться.

И вот однажды…

Однажды в нашей стране среди ночи прозвенел ужасно громкий звонок.